ЧЕСТНЫЙ РАЗГОВОР С КРЫМСКИМ ПОЛИТИКОМ ПОСЛЕ УХОДА РОССИИ ИЗ ХЕРСОНА
Мы хватаемся за сердце, слушая свежие новости с полей спецоперации, мы радуемся малейшим успехам-удачам, мы вяжем носки и собираем гуманитарку, отправляя на освобожденные, официально ставшие частью России, новые территории. У многих из нас перед и за «ленточкой» есть родственники, друзья, знакомые, поэтому наши эмоции так остры и порой бескомпромиссны.
Пожалуй, самые главные вопросы, на которые мы сами или с чьей-то помощью ищем ответы, можно сформулировать так: что, вообще, происходит, когда это закончится и, главное, чем?
К разговору мы пригласили заместителя председателя Госсовета Республика Крым Владимира Бобкова (на фото): его серьезная должность позволяет знать и видеть больше, а историческое образование — еще и понимать то, что, может, не у всех получается.
Крымской весны 2.0 не получилось
— Рассказывайте, Владимир Витальевич, как вы переживаете сейчас сложные моменты новейшей истории России…
— Конечно, меня, как и всех моих соотечественников, очень волнует то, что происходит на территории, которая уже перестала называться Украиной — я говорю о Донецкой и Луганской народных республиках, а также Херсонской и Запорожской областях, которые стали частью Российской Федерации.
С первых же дней СВО я создал свой телеграм-канал БобкоV Z Крым. И это не был какой-то информационный проект. Скорее, спонтанное желание погрузиться в новостную повестку и стремление делиться своим видением о происходящем. Скажу, что раньше, до 24 февраля, у меня такого желания не возникало. Как оказалось, многим это нужно: людям сейчас довольно сложно разобраться в потоке сообщений, хлынувших на нас с того момента. Ко мне до сих пор подходят знакомые и рассказывают, что удалили все каналы, читают только мой — говорят, мы тебе доверяем.
Поэтому в происходящее я погрузился очень глубоко. С учетом того, что не всё происходящее, в том числе в информационной сфере, устраивает, это погружение дается нелегко. Если говорить об ощущениях от этой работы, то я, как и все крымчане, активно участвовавшие в событиях 2014 года, на первых новостных сюжетах утра 24 февраля почувствовал некое дежавю: по сути, это были те же ощущения, что и в Крымскую весну. Но было и осознание того, что сейчас ситуация кардинально другая.
И все же чувство эйфории присутствовало: наконец-то торжествует справедливость! А ее мы ждали: очень переживали за наших многочисленных друзей, знакомых, родственников, живущих в ЛДНР, которых фактически на наших глазах прессовали и уничтожали украинские боевики. Под конец мы уже потеряли способность подыскивать для себя ответы и оправдания тому, почему мы не вступаемся за наших людей, почему большая и сильная страна допускает гибель и страдания массы русских людей.
— И возникло чувство вины…
— В конце концов чувство вины стало в какой-то момент доминировать. И вот началось СВО — повторюсь, мы восприняли его как торжество справедливости.
Естественно, через некоторое количество дней пришло понимание, что это не будет иметь ничего общего с 2014 годом. С одной стороны, мы поставили абсолютно несопоставимую по амбициозности задачу…
— Почему несопоставимую?
— Я понял, что СВО — это про всю Украину, а события 2014 года — это все же только про Крымский полуостров, и всё, что потом вышло за его пределы, это был громоотвод от него. Иначе почему бы мы восемь лет не приступали к плану по Донбассу или, например, по Харькову? Поэтому мы во многом должны быть благодарны тем людям, которые жертвовали своим будущим, своей жизнью, прикрывая нас в геополитическом плане.
Потом уже, через время, пришло понимание, что этот военный конфликт не на месяц и не на два. У меня это понимание сложилось где-то после Бучи. Конечно, поздновато, если говорить о каких-то там аналитических качествах — все-таки во мне говорил романтик.
— Романтик?..
— Всегда считал и считаю, что моя роль — уметь понимать желания людей, уметь их формулировать и выдавать публично. И в этом «желаемом» обязательно должен звучать ответ на вопрос: ради чего это вот всё. Я знаю, это сегодня людям очень нужно, потому что скептиков и аналитиков у нас больше, чем романтиков, а именно романтики воодушевляют людей на подвиги. Естественно, когда ты говоришь, то и сам этим заряжаешься.
— И что вы поняли после Бучи?
— Прежде всего то, что враг — настоящий и максимально серьезный. Ну и естественно произошла переоценка собственных сил: мы о них могли судить, как и все остальные, по парадам — там у нас все было в лучшем виде. Но сегодня речь идет о непосредственно боевых действиях, а наша замечательная армия не имела такого опыта боевых столкновений, как армия противника, подкрепленная мощной зарубежной технологической и кадровой подпиткой…
— «Запад превосходит нас военном отношении», — так кое-кто начал говорить о нашей армии…
— «…мы недотягиваем» — это бред! Естественно, мы не можем быть лучшими во всем. Но, например, ПВО у нас лучшее в мире — никто не сбивает реактивную артиллерию, кроме наших средств противовоздушной обороны. Да, оказалось, что наша космическая группировка неспособна обеспечивать связку высокоточных снарядов с возможностями GPS и всего остального, и здесь мы испытываем серьезные сложности.
У нас получилось так, как должно было получиться: есть позиции, где мы выигрываем, а есть те, где враг оказывается более технологичен.
Сегодня многое, на мой взгляд, становится более понятным. Сегодня мы много говорим о Херсоне…
Херсон не только русский — он российский город
— Народ наш реально тряхнуло, даже куда больше, чем после Харькова.
— Очевидно больше. Но я слышал разные мнения; некоторые говорили, что в политическом смысле мы не переживем сдачу Херсона, настолько будем деморализованы. Но такого не может быть вообще! Я объясню, это важно. Смотрите, у нас сегодня есть четыре новых субъекта Российской Федерации. С точки зрения Конституции РФ, они как будто бы одинаковые: то есть нет никаких оговорок ни по одному из них. Но с точки зрения восприятия обществом они разные: мы давно ждали вхождения ЛДНР в состав РФ, а Херсон и Запорожье — это новая реальность.
С Донбассом мы давно соотносили будущее нашей страны, искали для республик место внутри нашей огромной России — а эти две бывшие украинские области уже как бы плоды нашей защиты Донбасса. В оценке ухода из Херсона в большей мере вызывает сложные эмоции сам факт отступления, неопределённость сроков СВО и т.д. Ведь в военном смысле операция по отходу была выполнена гениально. Более того, были вывезены все желающие уехать, а также органы власти, архивы, даже памятники спасены от осквернения…
У Херсона своя судьба. С точки зрения географии он, конечно же, неотъемлемая часть Новороссийского края.
— Но до 2014 года они с нами, с Крымом, не были. А донецкие были!
— Вы правы. Всегда, когда мы говорили об оплотах российского влияния на Украине, мы называли Донецк, говорили о городе-герое Одессе, о Харькове, потом — о Запорожье. И лишь потом приходила очередь Херсона…
— В Херсоне просто не было политических лидеров или лидеров общественного мнения, в конце концов, не было научных исследователей. Из Донецка к нам приезжали на «Великое русское слово» люди с учёными званиями со своими трудами; можем вспомнить активных борцов за русский язык из Харькова. А херсонцев мы особо и не видели.
— Сама история сегодня нам даёт шанс реабилитироваться за отход из Херсона: этот город просто не успел на сто процентов стать частью Российской Федерации, которую сами жители бы воспринимали как неотъемлемую. Если бы на месте Херсона, не дай Господь Бог, мы имели Донецк или Луганск, прощения не было. В этом случае заложником могла стать вообще вся наша политическая система.
— То есть можно ли сказать, что Херсон не до конца русский?
— Нет, он русский, он часть Российской Федерации, что и прописано в Конституции. Но в этом случае наше сознание идет вдогонку за событиями. СВО не начиналось во имя освобождения Херсона.
— Думаю, что в Донецке нынче не могла бы быть картинка горячей встречи украинских военных, пусть и крохотной части жителей Херсона. Она активно гуляет по Сети.
— Не соглашусь. На такую картинку, как в Херсоне, хватило бы персонажей в любом городе. Мы же понимаем, что всегда есть недовольные. Вопрос в их количестве. Ну а раз укро-оккупантам пришлось даже использовать ряженых встречающих, дела у них там с поддержкой реально плохи.
И еще. Херсон мы начали воспринимать как в полном смысле наш регион фактически после референдума. А до этого мы видели в нем прежде всего плацдарм для движения на Одессу, для нахождения наших войск на правом берегу Днепра. И вот после того, как вся страна с замиранием сердца ждала повторения 2014-го года, дождалась его, пережила эмоциональный пик — и тут отход. Эмоциональная яма была неизбежна.
Реакция разная — и у некоторых это страх. Любой человек, оценивая ситуацию по Херсону, перекладывает этот факт на собственную малую родину, судьбу своей семьи, собственные перспективы.
— Можете оценить, как крымчане встретили это событие?
— Я со многими встречаюсь, общаюсь, но я не возьмусь как-то обобщать. А то, что я видел и слышал… Могу сказать, что звучало и слово «страшно»: люди сегодня хорошо знают, что сегодня «Хаймарс» стреляет зарядами на 80 километров. И тут не надо быть гением, чтобы посчитать, что от Берислава до Армянска ровно 81,6 километра.
Второе — мы хорошо понимаем, что за кадрами отхода в Сети пойдут кадры унижения и расправ с теми, кто не уехал из оставленных населенных пунктов. И когда мы видим кадры прикованных к столбам людей, конечно, это бьет по нервам, ведет к возрастающей злости на противника. И мы уже не верим словам о скором возвращении: понимаем, что до этого еще очень далеко.
Без чего мы не победим
— Но такие истории приносят нам и другое — то, без чего мы точно не победим. Каждый новый месяц приносит все бо́льшую нашу вовлеченность в судьбу тех территорий, в целом в судьбу Украины. Приведу конкретный пример. Когда СВО только началось, наш Госсовет для того, чтобы придать масштабность сопричастности к событиям, инициировал раздачу Z-наклеек для машин. Таким образом человек мог открыто и наглядно заявить, что он поддерживает спецоперацию.
Раздавали тысячными тиражами. Люди их брали, но не спешили использовать по назначению. Может, себе под подушку клали, может, боялись, что машину разобьют… Через несколько месяцев, по сути обеспечив наклейками всех, кто готов был их взять, мы поняли, что публично, прямо в голос кричать о том, что «я за спецоперацию» готовы не так много людей, как мы поначалу думали. Подавляющее большинство нам симпатизировали, но делали это сдержанно. Акцию мы приостановили.
Прошло время. Казалось бы, по этой логике, эти наклейки должны были поистрепаться, послетать и вовсе исчезнуть. Но их стало больше!
— И как вы это объясняете?
— СВО постепенно приходит в дом к каждому из нас через какую-то личную историю: кого-то мобилизовали, у кого-то родственник был ранен или вовсе погиб, кто-то погрузился в повестку, от которой он по разным причинам был отделен — не все же судьбой Донбасса жили. Ну и в конце концов пришло понимание, что происходящее на Украине в целом определит наше будущее. И вот эта сопричастность нас делает сильнее! Без глубокого осознания происходящего мы точно не победим.
— Согласна. Я давно уже пишу о том, что благодаря СВО (конечно, по большому счету, было бы лучше без нее, но и не быть она уже объективно не могла) наше общество перестает быть атомизированным, расщепленным на мелкие частицы. К этому состоянию нас привели 90-е годы, американцы, мы сами — считайте, как хотите. Как за дудочкой крысолова, мы покорно шли в пропасть. И вывести из этого состояния нас, общество в целом, может только глобальная встряска. Сегодня таким катализатором и выступает СВО.
На ваш взгляд, насколько глубоко Россия начала понимать, что нам нужно менять отношение к себе, к соседям, к начальникам, стране, к ситуации — вообще, ко всему?
— Я историк по образованию, поэтому поневоле всегда ищу аналогии в уже прошедшем времени. Наша страна пережила глобальный раскол в вначале ХХ столетия, который стоил нам миллионов жизней. Мы пережили самую страшную в истории человечества Гражданскую войну. С этим расколом страна вступила в Великую Отечественную — и именно этот раскол был одной из множества причин, почему мы терпели страшнейшие издержки на её начальном этапе.
И именно эта трагедия, помноженная на преступления наших противников, выковала кулак Победы и, что самое главное, построила страну, которая первой отправилась в космос, которая в условиях разрухи нагнала отставание по созданию ядерного оружия, которая через несколько десятилетий поставила ключевые вопросы об обеспечении людей цивилизованным жильем, а не коммунальными квартирами.
Именно как историк я вам скажу, что между пониманием обществом самого себя в 1941-м году и в 43-м — пропасть. На смену смирению у многих пришли злость и ненависть по отношению к врагу. Забылись в обиды. Советский народ объединило одно стремление – победить во что бы то ни стало.
В 90-е годы произошел такой же масштабный развал, разделение сознания, похожее на то, что было в начале века — разве что жертв поменьше было. Общество разделилось не на условных бело- и красногвардейцев — мы разделились на любителей рыночной экономики и ратующих за возвращение Советского Союза. Последние разумом понимали, что между коммунистами, победившими в войне и коммунистами сегодняшними ничего общего, но все равно исправно ходили голосовать за коммунистов.
— Крымчанам в этом смысле было легче, потому что у нас был такой лидер коммунистов, который сумел доходчиво и наглядно показать, для чего он использует голоса своих избирателей.
— СВО обострила многие проблемы — но она же и показала, что часть этих проблем мы уже решили: у нас полетели «Калибры», наша экономика слегка просела, но выдержала удар в три тысячи санкционных ограничений. В 90-е, в мирное время, она была неспособна зарплаты платить — а сегодня мы в военных условиях мосты ремонтируем и новые дороги строим, и разрушенные города восстанавливаем! А ведь всего десять лет назад люди вообще себе не могли представить, что мост в Керченском проливе в принципе можно построить…
Нашей стране сегодня дан шанс реально отрезать последствия развала 90-х годов и начать формирование единой нации и тем самым вернуться к себе, к своим истокам. А единая нация, я уверен, кристаллизуется в результате Победы. Тут, конечно, есть сумасшедший риск: в случае ее отсутствия мы можем вернуться в 90-е.
Такая же опасность была и у Советского Союза в сороковые годы. Оккупационный режим на захваченных фашистами территориях опирался на обиженных времен Гражданской войны. Если на секунду допустить, что сегодня мы проигрываем ВСУ, то Россия останется, это очевидно; она останется даже скорее всего в тех же границах — но опора будет на то, от чего мы стараемся избавиться как от пережитка 90-х. Соответственно страна погрузится в тот хаос, который тогда был.
Украине пора менять название государства
— В какой-то момент (мне кажется, ближе к 2004 году), украинцы начали кричать: мол, мы построили политическую нацию украинцев! Они, правда, построили свою нацию?
— Их сегодня объединяет то, что нас начало объединять только в последние месяцы —наличие оппонентов. У нас оппонент сегодня кристаллизуется в процессе наших потерь — а у них он был создан искусственно тем, что они с первого дня существования «независимой» Украины строили проект АнтиРоссия. По сути, это могло бы даже быть официальным названием их страны, тогда-то их государство полностью соответствовало бы своему содержанию.
Говорить о построении нации там в принципе невозможно: если бы нация была построена, то не было бы такого количества различных сепаратных тенденций, которые иначе, чем каленым железом, сегодня не удержать. Ведь если бы завтра, даже в условиях этого конфликта, который мобилизовал украинское общество на борьбу с Россией (так любой конфликт работает в любом обществе), если бы оппозиция не выжигалась варварскими методами, поверьте, огромное количество тех, кто сегодня проживает на Украине, уже выступили в поддержку России и тех ценностей, за которые Россия сегодня бьется.
— Просто там всех инакомыслящих заглушили репрессиями и террором…
— Точно так же, как это было в свое время в Германии. И только по этой причине мы не видим сторонников и симпатиков России на землях, подконтрольных АнтиРоссии (будем Украину почаще так называть).
— В подтверждение ваших слов: мы это увидели на референдумах в двух областях, куда зашли российские подразделения. Я уж не говорю о республиках… Но, честно сказать, сомневаюсь, что такое же единодушие случилось, если бы такие же референдумы прошли в Запорожье и Херсоне в 2014 году…
— Ну, сейчас-то они воочию увидели, на что способно их государство!. Для многих стало очевидным, что это искусственное образование под названием Украина-АнтиРоссия не имеет исторической перспективы. Оно существует только в контексте выполнения роли, которая была прописана в момент ее создания теми, кто увидел в этом шанс создать серьезнейшее многомиллионное антироссийски настроенное образование на границах России.
И будь оно, кстати, создано, представим себе умозрительно, где-нибудь на Дальнем Востоке, оно бы не имело такой ценности, ибо его и центр нашей государственности разделяли бы тысячи километров. Оно было нужно именно здесь, и сама история подбросила американцам шанс разделаться с Россией руками украинцев.
Им очень помогло, кстати, наличие исторических комплексов, которые в нацию начали искусственно вливать с 91-го года, а где-то и естественно раздувать. Конечно же, это их уверило в том, что этот проект АнтиРоссии заживет.
Еще раз повторю: отсутствие единой нации лишь доказывает, что Украина в нынешних реалиях раскалывается и вот уже 30 лет неспособна своим гражданам ничего предложить, кроме как идеологию АнтиРоссии.
Фото из архива В.Бобкова
