Вестфальская система как мифологема

Дискуссия относительно понятия Вестфальской системы, развернувшаяся в последнее десятилетие среди политологов и специалистов в области международного права, как-то все более стала походить на знаменитый анекдот о схоластическом споре по поводу того, есть ли у крота глаза. —

Два средневековых философа-схоласта, прогуливаясь по одному из парижских парков, вели дискуссию на предмет необходимости глаз для крота, как известно ведущего подземный образ жизни. Услышав их разговор, садовник предложил просто поймать крота и непосредственно убедиться в наличии или отсутствии у него глаз. На что он услышал ответ мудрецов: глупец, мы спорим не о том, что есть, а о необходимом принципе!

О принципах, конечно же, стоит спорить и иногда нет необходимости от них отказываться. Но все-таки не следует забывать и о реальных основаниях принципов и в этом контексте — об источниках дискуссии.

Для Вестфальской системы источником может быть только исторический факт заключения в 1648 году мирных соглашений, подписанных императором Священной римской империи германской нации Фердинандом III с Францией и Швецией. Это событие знаменовало собой окончание Тридцатилетней войны, начавшейся как религиозной, с элементами гражданской, внутри Империи и переросшей, с подключением Испании, Франции и Швеции к военным конфликтам германских князей, в европейскую. Итоги этой войны, равно как и основные положение Вестфальского мира достаточно хорошо известны. Тем не менее, в силу сформулированной проблематики, есть потребность еще раз их обозначить.

Первый и очевидный итог войны — территориальные кодификации, зафиксировавшие новые европейские границы. Не только Швеция и Франция получили новые земли за счет германских княжеств, но также Объединенные провинции Нидерландов получили правовое закрепление своего самостоятельного статуса, а Швейцарский союз — международное (т.е. европейское) признание. Ко всему прочему некоторые княжества Германской империи (Священной Римской империи) тоже смогли извлечь для себя определенные дивиденды. Например, Бранденбург расширил свои владения, значительно усилились позиции Баварии и Саксонии.

Второй, контекстуальный, итог — юридическое закрепление права территориального суверенитета. Это, главным образом, касается германских княжеств и, в определенной степени, Нидерландов и Швейцарии. Чего-либо принципиально нового в этом плане Вестфальскими договорами достигнуто не было. Швейцария еще в 1499 г. стала фактически независимой от Священной Римской империи и австрийских Габсбургов, Нидерланды в XVI веке обрели самостоятельность от Испании.
Германские княжества почти, что за три столетия до Вестфальского мира получили высокий уровень суверенизации. В 1356 г. имперским сеймом Священной Римской империи германской нации была принята Золотая булла.

Этот законодательный акт стал результатом долгой политической борьбы императоров Священной Римской империи и Римских пап, которая закончилась тем, что императору Карлу IV (королю Чехии) удалось несколько оттеснить папу от вмешательства в дела империи. Согласно Золотой булле, папы были отстранены от участия в избрании императора. Однако Ватикан получил право делегировать в избирательную коллегию помимо четырех курфюрстов, трех высших епископов. Решение всех важных дел империи стало делом коллегии курфюрстов, которая проводила ежегодные съезды. Для избрания и низложения императора требовалось простое большинство голосов. Князья-избиратели обязывали «римского короля», как назывался в булле германский император, дважды — тотчас по избранию и второй раз после коронации — «незамедлительно и беспрекословно подтвердить… их привилегии, права, вольности, пожалования, старинные обычаи, а также почетные саны и все, что они от империи получили вплоть до дня выборов…» (гл. II, 4).

Золотая булла признала полную государственную самостоятельность германских князей, которые в своих владениях стали обладать суверенной властью, получили права вести частные войны (одни «князья империи» могли воевать с другими «князьями империи») и верховного суда, монетной и соляной регалии. Городам запрещалось создавать союзы против князей [См. 1, 2].

Пожалуй, это основные исторические факты, которыми мы можем оперировать. Нет сомнений в том, что исторические факты всегда бывают подвержены историографической интерпретации. Собственно говоря, в этом и состоит труд историка и другого ученого, который обращается к изучению и исследованию тех или иных исторических событий. Но, важно, чтобы интерпретация исторических событий, и как процедура, и как процесс, была корректной в отношении самих событий, логически непротиворечивой в своем концептуальном выражении и рационально обоснованной.

Теперь вкратце остановимся на тех определениях Вестфальской системы, которые встречаются у ряда современных авторов.

Директор Исследовательского института Германского общества внешней политики К. Кайзер утверждает, что «Вестфальский договор закрепил суверенитет государства в сфере внутренней и внешней политики и тем самым — принцип невмешательства во внутренние дела государств. «Вестфальская система» — это система уважающих суверенитет друг друга и в принципе равных между собой государств, которые сами определяют свою внутреннюю политику и свободны в своих внешних действиях» [3].

Интересно, каким образом это следует из тех реальных соглашений, которые были заключены в 1648 г. в Мюнстере и Оснабрюке? И Швеция, и Франция, и Испания (на то время сильнейшие европейские государства) активно вмешивались во внутренние дела пусть и диффузного, но со своими внутренними законами (та же Золотая булла 1356 г.) государственного образования — Священной Римской империи германской нации. Сам Вестфальский мирный договор был подписан с участием Франции и Швеции, по которому они получили территориальные приращения за счет Германской империи, при их давлении окончательно суверенизировались Нидерланды и Швейцария, фактически стали суверенными территории, формально находившиеся в составе Германской империи — герцогство Бавария, курфюрство Бранденбург, эрцгерцогство Австрия.

При такой раскладке Вестфальские договора как раз заложили основания для создания институтов международного правового признания новых политических конфигураций. В этом контексте, например, теперешнее признание США и рядом европейских государств Косово в качестве самостоятельного государства в определенной степени вписывается именно в «вестфальскую традицию», которая устраивала правила перекройки границ в угоду сильным государствам.

Другой германский автор, В. Линк пишет, что «Вестфальский мирный договор содержал «антипротестную» оговорку, направленную против возможных претензий со стороны универсальных сил по наведению порядка — верховных властителей, т. е. императора и Папы Римского. Вестфальский мир устанавливает антиимперский порядок» [4]. Опять же, империя и универсальный порядок отнюдь не синонимы, которые выражают однотипные социальные процессы.

Мы знаем массу примеров из современной политической жизни, когда универсальный порядок стремятся наводить страны с формально республиканско-демократическими атрибутами и пытаются делать это в совершенно специфических регионах земного шара, как, допустим, в Ираке и в Афганистане или в той же Сербии. К тому же, у В. Линка обнаруживается подтекст, который фактически редуцирует понятие империи к прилагательному империалистический. (Хотя на самом деле понятия «империя» и «империализм», при всей их этимологической близости,
принципиально отличаются и выражают качественно различные социальные процессы и явления. Эту
разницу мне еще раз хотелось бы особо отметить. — Империя как понятие, этимологически исходящее
от слов «власть» и «государство», выражает вид (форму) организации управления социумом на обширном
географическом пространстве, при котором разнообразные регионы государства пользуются
покровительством имперского центра. Имперский способ социального управления обеспечивает ограничение
своеволия провинций и региональных вождей, угнетающих малые социальные сообщества.
Империализм — этимологически связан с господством и обозначает подавление любого своеобразия,
навязывание различным регионам стандартов, выработанных в империалистических центрах.
Империалистическая политика означает стремление к гегемонизму и подчинению своим интересам всех
окружающих социальных общностей и институтов).

Ни в коем случае не могу позволить считать себя приверженцем Священной римской империи, однако историческая правда говорит как раз о том, что к 1648 г. ни Папа римский, ни германский император никаких претензий и возможностей для наведения универсального порядка в «подведомственных» территориях не имели. Да и территории эти к тому времени, как уже отмечалось, были в достаточной степени самостоятельными, чтобы не подчиняться папским указаниям по конфессиональной ориентации, не говоря уже о подчинении императору, с которого, кстати, курфюрсты брали денежную мзду при его назначении на «императорскую должность».

Существует и противоположный подход в оценке Вестфальской системы. И.Х. Даальдер и Д.М. Линдсэй, аналитики в области внешнеполитических исследований Brookings Institution (научно-исследовательского учреждения, работающего на правительство США), оценку Вестфальской системы производят в контексте дихотомии гегемония — глобализация. При этом гегемонию, с их точки зрения, могут олицетворять те государства Евразии, которые реально в состоянии представлять угрозу для Соединенных Штатов. В ХХ веке таковыми были сначала Германия, затем Советский Союз. Сейчас «ни одна страна (в том числе и Китай) не представляет собой геостратегическую опасность для Соединенных Штатов» [5]. Даальдер и Линдсэй признают за США господствующую позицию в современном мире, которая предполагает реализацию глобальных интересов, но без стремления расширения «своей власти посредством завоевания территорий».

Таким образом, американские аналитики вектор глобализации рассматривают в качестве альтернативы гегемонизму, искусно убирая из характеристики глобализации какие-либо признаки гегемонизма, отсекая возможность увидеть в международной политики США любые тенденции к господству. А именно в векторе глобализации рассматривается политика Соединенных Штатов. Свои симпатии к глобализации авторы не скрывают и находят, что она «распыляет власть, уменьшая при этом долю властных функций отдельного государства». Они солидаризируются, по существу, с Дж. Мэтью, которая относится к критикам Вестфальской системы и именно в ней почему-то видит основу гегемонизма: «национальные правительства теряют не только свою автономию в глобализирующейся экономике.

Они делятся властью — включая политические, социальные роли и роли в области политики безопасности, что составляет ядро их суверенитета, — с экономическими структурами, международными организациями и большим количеством гражданских инициатив, известных как неправительственные общественные организации. Эпоха постоянной концентрации власти в руках государств, начавшаяся с заключением Вестфальского мира в 1648 году, закончилась» [См. 5].

Вот здесь уже полный «атас»! Если сторонники позитивной трактовки Вестфальской системы все-таки стремятся выстроить логику аргументации, апеллируя к историческим фактам и событиям с целью «узаконить» свои интерпретационные модели, то наши американские коллеги вообще себя этим не утруждают. Их политические построения становятся похожими на рассуждения человека, ограниченного рамками определенной и не столь продолжительной культурно-исторической среды.

— Все, что случилось до образования США, для них не имеет никакого значения, и они считают себя вольными поступать в отношении «доисторических» (т.е. «доамериканских») событий с позиции примата американской действительности! Понятно, что научная составляющая такой позиции выглядит весьма убого. Чего стоит только один пассаж об «эпохе постоянной концентрации власти в руках государств, начавшейся с заключения Вестфальского мира в 1648 году»! А что у римских или китайских императоров не было «постоянной концентрации власти»? А разве после Вестфаля не существовала диверсификация власти в той же Священной римской империи, формально существовавшей до 1806 года, или во многих иных европейских государствах на протяжении XVIII-XX вв. реализовывавших принцип разделения ветвей власти? Как говорится, хоть стой, хоть падай!

Неудивительно, что среди сторонников американской оценки Вестфальской системы, политизированной в том смысле, что она руководствуется интересами собственного государства, а не научными критериями, оказываются политики новой европейской волны сепаратной суверенизации. Среди них эстонский президент Т.Х. Ильвес, который оперирует термином «поствестфальская система» [См. 6].

Но критика Вестфальской системы звучит и со стороны тех, кто придерживается отличных от американских авторов идеологических ценностей и установок. Если Мэтью, Даальдер, Линдсэй и примкнувший к ним Ильвес оценивают Вестфальскую систему как устаревшую в связи с доминированием в современном мире наднациональных структур и приоритетом прав человека, в т.ч. прав сообществ на самоопределение, то сторонники консервативной оценки считают, что Вестфальская система, обеспечивавшая функционирование национальных государств, исчерпала себя и на смену ей должна придти другая система, ну, например, неоимперская [См. 7].

Так или иначе, любые виды оценок Вестфальской системы исходят из того, что она обеспечила формирование национальных государств и покончила с господством имперских и религиозных сил в европейским масштабе. Который, в силу отсталости и неразвитости азиатских, африканских, американских и других сообществ, проецировался на весь мир. Причем, стремления представить довестфальский мир имперским настолько сильны, что, к примеру, С. Кортунов в состав территории Священной римской империи германской нации записывает даже Испанию и более того, считает, что «мировая история до утверждения Вестфальской системы, т.е. международной системы национальных государств, — это история господства и противоборства различных империй» [См. 7, С. 2,1].

Можно было бы в это поверить, если вообще не знать историю. Допустим, историю борьбы древнегреческих государств (полисных, как Афины и региональных, как Спарта) с персидским государством Ахеменидов. Или, что совсем уж не позволительно, историю Новгородско-Киевской Руси X-XI вв., с высокой степенью региональной автономизации, успешно конкурирующую в рамках геополитического региона с Ромейской (Византийской) Империей, Венгерским королевством и Хазарским каганатом.

Могу согласиться с тем, что сторонники позитивной оценки Вестфальской системы и сохранения ее действенности в современном мире располагают гораздо большими аргументами в пользу своей позиции (и историческими, и логическими), нежели противники. Более ответственная часть критиков Вестфальской системы еще придерживается исторических фактов и в своем анализе проблемы использует реальные исторические феномены (те же имперские системы), в отличие от, главным образом, северо-американских исследователей, ограничивающихся декларациями о приоритете прав виртуального человека, ради которых можно рушить сложившиеся национальные государства.

Но, так или иначе, накладывая характерные для периода Вестфальского мира исторические факты на содержание Вестфальской системы, исследуя исторические события, которые можно рассматривать в качестве мотивационных источников понятия «Вестфальская система», мы вынуждены признать, что в Вестфальской системе исторические интерпретации столь бурно развились, что смоделировали настолько виртуальную картину, которая так удалилась от реального исторического события, что превратилась в мифологему.

Другой вопрос: зачем это нужно было? Но на него я отвечу в конце статьи. Сейчас более подробно о самих мифах.
Итак, какие же мифы возникли вокруг позитивной оценки Вестфальской системы? Примечательно, что эти мифы были созданы теми, кто посчитал Вестфальскую систему исчерпавшей себя в современном мире. А сторонники сохранения Вестфальской системы защищают ее, используя эти мифы.

Миф первый. Вестфальская система вычленила национальные интересы и избавила их от идеологического антуража, межгосударственные отношения стали строиться без учета ценностных различий. И под ценностями, и под идеологией понимается религия, прежде всего, в ее католическом выражении. Как аргументы используются такие факты: секуляризация церковных земель в Северной Германии; равенство на территории империи католической, лютеранской и кальвинистской церквей; закрепление права свободного перехода из одной конфессии в другую для имперских сословий; гарантированная свобода вероисповедания для религиозных меньшинств и право на эмиграцию; были строго зафиксированы конфессиональные границы и установлено, что переход правителя княжества в другую религию не должен был сопровождаться изменением конфессии его подданных [8].

Все это так, но почему из этого делается вывод, что власть Римского папы была ослаблена именно Вестфальскими соглашениями, а отношения между государствами в Европе начали строиться без религиозной доминанты? Исторически корректных оснований для подобного рода выводов нет. Исторически корректными выводы могут быть тогда, когда они строятся не на изолированном факте и даже событии, сколь бы значимым оно не было, как в случае с Вестфальским миром, а коррелируются с другими однотипными событиями. А таких событий, касающихся конфессиональных отношений в Европе периода предшествующего Вестфальским договорам достаточно.

Одно событие, связанное с принятием Золотой буллы 1356 г. я уже упоминал. По Золотой булле 1356 г. папский престол Рима мог делегировать в Избирательную коллегию по выборам Германского императора, состоявшую из семи членов, трех епископов, которые составляли меньшинство в отношении четырех князей-избирателей.

Но еще значительно ранее, в самом начале формирования Священной римской империи ее основатель Оттон I Великий получил права жесткого контроля за выборами епископов и аббатов на территории своей державы. Фактически избрание высших церковных должностных лиц осуществлялось по указанию императора, и ещё до рукоположения церковные иерархи приносили ему клятву верности и ленную присягу. Такое положение получило свое закрепление при приемниках Оттона I — Оттоне II (973-983), Оттоне III (983-1002), Конраде II (1024-1039) и Генрихе III (1039-1056) [См. 8].
Но, пожалуй, самое важное, что в процессе самой Тридцатилетней войны религиозные ценности и интересы вовсе не учитывались.

А это уже свидетельство того, что исторический период, предшествующий этой войне (как минимум вторая половина XVI — начало XVII вв.) не имел религиозной доминанты во внутренней и внешней политике европейских государств. Достаточно вспомнить Францию эпохи Генриха IV, который неоднократно менял конфессиональную принадлежность и в конце концов остановился на католичестве, произнеся знаменитую фразу «Париж стоит мессы!».

Тридцатилетняя война, начавшись с Пражской дефенестрации богемских протестантов, поддержанных Евангелической лигой, впоследствии превратилась в стандартную политическую борьбу европейских государств за свои государственные, в т.ч. территориальные интересы. Основные противники Германской империи — официально католическая Франция и лютеранская Швеция — имели различные конфессиональные приоритеты, что не мешало им «дружить» против католическо-протестантской Империи. Впрочем, как и другим участникам войны из числа германских княжеств и герцогств, искать союзников в иных конфессиональных лагерях.

Кроме Франции и Швеции, пользу от Вестфальского мира, а значит и от прошедшей войны получили государственные образования, входившие в состав Священной римской империи — Бавария, Саксония и Бранденбург. Причем, Бавария была католической, курфюрство Бранденбург — лютеранским, а Саксония конфессионально смешанной — лютеранско-кальвинистско-католической.

Следовательно, к процедуре формирования национальных государств Вестфальский мир в его конфессиональных положениях имеет, безусловно, отношение, но не определяющее, а наряду с другими факторами, прежде всего действовавшими до его заключения.

Миф второй о закладке Вестфальской системой основ национальных государств в Европе выглядит значительно слабее первого. Слабее в смысле отдаленности лежащих в основе этого мифа концептуальных интерпретаций от реального исторического процесса. Эта сторона Вестфальской системы апеллирует к фактам образования национальных государств, якобы ставших возможными благодаря мирным договорам, подписанным в 1648 году в Мюнстере и Оснабрюке.

О каких же государствах в этом случае может идти речь? Некоторые авторы эти государства вовсе не называют, отделываясь абстрактными объявлениями. Другие называют. Спасибо, что находятся откровенные ученые. Вот одна из таких конкретизаций: «Вестфальский мир 1648 года подвел следующие итоги Тридцатилетней войны: … был создан Швейцарский союз; … другие страны, такие как Швеция, Португалия, Чехия, Дания, Италия и Нидерланды, сложились в национальные государства» [8].

Все из обозначенных здесь стран в своем национальном строительстве ничего существенного от Вестфальского мира и Вестфальской системы, соответственно, не имеют, а некоторые из них только пострадали от Оснабрюкского и Мюнстерского мирных договоров. К таким можно смело отнести Чехию, которая вместо автономного статуса Королевства Чехия превратилась просто в провинцию империи. О какой тут национальной государственности и национальном суверенитете можно вести речь? Национальный суверенитет Чехия по сути дела обрела лишь в 1993 году и то ненадолго — до вступления в Европейский Союз (новый вариант европейской империи?) и НАТО.

Италия стала суверенизироваться только в середине XIX века и даже в составе Священной римской империи, в отличие от Королевства Чехии, никаких государственных или псевдогосударственных образований под названием «Италия» не существовало. Вообще первыми государствами, к которым можно применить эпитет «итальянские» стали в начале XIX века после и благодаря Венскому конгрессу 1814-1815 гг. Сардинское королевство, Королевство обеих Сицилий, герцогства Модена, Парма, Тоскана, Лукку и Папское государство.

Дания после Вестфаля потеряла больше, чем имела на протяжении предшествовавших двух с половиной веков, когда с 1397 г. благодаря Кальмарской унии под властью датских королей находились Швеция (вместе с Финляндией) и Норвегия (вместе с Исландией). А вот после Вестфаля во второй половине XVII века Дания лишилась господствующей роли в унии и уступила Швеции в борьбе за господство в Балтийском море.

С Португалией приблизительно такая же история. Статус независимого королевства Португалия обрела еще в 1143 году. Затем с конца XV века началась колониальная экспансия Португалии, которая превратила ее в одну из самых мощных колониальных империй XVI века. Но вот с конца XVI века для Португалии начинаются не лучшие времена, она попадает в зависимость от Испании. В таком состоянии и находится в середине XVII века, т.е. на период возникновения Вестфальской системы.

Единственным полноценным аргументом в пользу теории национальных государств, основы которой были заложены Вестфальской системой, могли бы стать статусные изменения таких стран, как Объединенные провинции Нидерландов, Швейцарский союз, Швеция и Франция. Но, здесь есть ряд существенных аспектов, которые не позволяют нам непосредственно выводить их государственно-статусные трансформации из Вестфальских соглашений.

Что касается Франции и Швеции, то они были фактическими победителями Тридцатилетней войны, которая не имела признаков национально-освободительной и не была мотивирована французскими или шведскими установками на национально-государственное строительство. Поэтому, считать, что положения Вестфальского мира каким-то прямым способом повлияли на процесс национально-государственной суверенизации Швеции и Франции у нас нет оснований. Ну а найти симптомы формирования национальных государств в предшествующих исторических событиях не составляет особого труда, потому что из ничего ничего не возникает. С этой позиции, конечно в Вестфальском мире было то, что впоследствии оказало влияние на формирование национальных государств в Европе. Но это вовсе не означает, что Вестфальские соглашения превратились в систему, которая стала основой европейских национальных государств.

Вот и в случаях с Нидерландами и Швейцарией мы видим, что эти государства оформились вне Вестфальских соглашений, а последние лишь зафиксировали их статусные изменения. Швейцарский союз фактическую независимость от Священной римской империи германской нации получил в 1499 г., т.е. за полторы сотни лет до Вестфальского мира 1648 г.

Швейцарская независимость стала возможной в результате длительной борьбы главным образом с австрийским герцогами, а потом и императорами из рода Габсбургов. И все основные события этой борьбы произошли в XIV в. — победы союзных сил лесных кантонов в 1315 г. (битва при Моргартене) и 1386 г. (битва при Земпахе). В отношении Швейцарии Вестфальский мир всего лишь констатировал, что ни Священная римская империя, ни Франция, ни Испания, ни тем более далекая Швеция не ставят под сомнение её государственную самостоятельность.

В отношении Нидерландов было приблизительно то же самое. Уже в начале, а тем более в середине XVII в. Соединенные (Объединенные) провинции Нидерландов были одной из самых развитых самостоятельных европейских стран. Своей самостоятельности нидерландские провинции достигли в XVI в. в процессе борьбы также с Габсбургами, но испанскими. Ситуация с Нидерландами выглядит интересно в связи с тем, что до середины XVI в. они входили формально в состав Священной римской империи, но управлялись хотя и Габсбургами (постоянная династия императоров с 1438 г. по 1806 г., с небольшим перерывом в 1742-45 гг.), однако их ответвлением — испанскими королями. А Испания, кроме этой династической привязки, никакого официального отношения к Священной римской империи не имела. Так что к Нидерландам Вестфальский мир имел еще более отдаленное отношение, нежели к Швейцарии — просто признали факт как таковой. Как можно было признать существование Луны или Марса.

А уж государства германских князей вовсе никак нельзя назвать национальными, ни в политическом, ни в этническом смысле, уже хотя бы потому, что до начала XIX века они формально оставались в проекции Священной римской империи германской нации. Курфюрства, королевства, герцогства Священной римской империи по условиям Вестфальского мира не могли заключать международные договоры, входящие в противоречие с интересами императора или империи. Этим фиксировался приоритет центральной императорской власти, который в перспективе потенциально мог привести к образованию сильного унитарного государства. Что собственно и произошло в Германии сначала в конце XIX в., а затем в 30-х гг. ХХ в. Но, это уже ремарка.

Важно другое — непосредственно из административных частей Священной римской империи (Германской империи) поствестфальского периода в исторической перспективе образовались в качестве национальных государств разве что Австрия, Бельгия, Чехия и Люксембург. Да и то три последние со множеством оговорок. Всё остальное абсолютное большинство административных единиц Империи — Бавария, Саксония, Бранденбург, Померания, Бремен, Ферден, Эльзас, Брейзах, Филиппсбург и другие национальными государствами не стали, а реализовались как части объединенного германского государства.

Хотелось бы особо оговориться, что, определяя основные позиции Вестфальской системы как мифы, я ни в коей степени не ставлю под сомнение историческое значение соглашений, подписанных в Мюнстере и Оснабрюке. Вестфальский мир имеет большое значение для утверждения принципов религиозной свободы в политической практики европейских государств, региональной самостоятельности и распределения властных полномочий. На основе Вестфальских соглашений были отработаны принципы делегирования прав и полномочий от малых сообществ управляющим социально-политическим институтам. По этой причине, в настоящей статье речь идет не о мифологизации Вестфальского мира и его соглашений, а о мифологизации Вестфальской системы, как понятия или категории созданной со всеми отмеченными выше признаками мифологемы.

***
Возникает вопрос, которым мы задавались ранее: зачем вообще понадобилась Вестфальская система в качестве политической мифологемы? Зачем в 90-х годах прошлого века потребовалось развернуть по сути дела международную дискуссию вокруг понятия Вестфальской системы? Почему фактические авторы мифологизированной Вестфальской системы выступили одновременно и ее критиками?

Авторы критической оценки (они же создатели мифологемы) Вестфальской системы с позиции глобализации и возникновения наднациональных социально-политических структур спровоцировали дискуссию исходя из объявленного ими постулата о конце исторического периода существования национальных государств. Любопытно, что конец национальных государств был провозглашен как раз после распада Советского Союза и Югославии.

Если бы это провозглашение состоялось раньше, то естественно под сомнение была бы поставлена сепаратизация национальных республик в СССР и СФРЮ. Еще повзрослеть не успели бывшие советские и югославские республики, а им уже заявили, что эпоха национальных государств закончилась и пора переходить к формированию наднациональных государственно-политических образований, типа Евросоюза и НАТО.

Много сходства обнаруживается между исходной и конечной точками отсчета Вестфальской системы. Исходная точка, по замыслу авторов, это ослабление Священной римской империи германской нации и формирования основ для возникновения национальных государств в Европе. Конечная точка — распад советской империи (Югославия, конечно же, побочный продукт геополитической борьбы) и образование на базе союзных республик национальных государств.

Но на этом сходство заканчивается, т.к. в середине XVII в. не было ни ЕС, ни НАТО и тогда европейским национальным государствам ничто самостоятельно развиваться не мешало. А в конце ХХ в. уже существовал Евросоюз, действовало НАТО и, главное, были США с ярко выраженными империалистическими устремлениями, которые официальные евро-атлантические политологи называют заботой об устройстве глобального мирового порядка по американскому образцу.

Следовательно, мифологема Вестфальской системы была рождена для того, чтобы показать её историческую кончину в конце двадцатого столетия и попытаться таким образом обосновать необходимость возникновения новых наднациональных и надгосударственных конструкций. И даже те территории, которые национально суверенизируются, они уходят не в самостоятельное развитие, как это могло быть по Вестфальской системе, а в глобальные политические проекты, инициируемые США и подручными им европейскими доминаторами, курирующими Европейский Союз.

Так ушли прибалтийские республики, туда же стремится Грузия и Западная Украина. В этом же формате развивается ситуация в сербской провинции Косово и Метохия. Сепаратисты в Косово даже флаг себе под Евросоюз изобрели. Польша, Чехия, Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария тоже отправились не строить по Вестфальской схеме свои национальные государства, а укреплять (или прикрывать) восточные рубежи трансатлантического (евро-атлантического) альянса.

В контексте всего происходящего мы видим как происходят манипуляции с парадигмой, в виде которой и выступает популяризируемая последние 15-20 лет Вестфальская система. Создавалась модель Вестфальской системы как определенная концептуальная схема, которая, собственно говоря, и призвана была образовать новую политическую парадигму, новый образец мироустройства, прежде всего применительно к Европе. Хочется заметить, что остального мира, столь многообразного в современный период, эта схема не касается, что как раз и свидетельствует о ее сугубо операциональном (столь любимом американцами) применении, прагматическом, в приложении к политике, характере. Именно поэтому концепция Вестфальской системы не столько научная по своей природе, сколько политическая. В этом случае суть манипуляционной технологии состоит в том, что Вестфальская система, разворачиваясь по замыслам ее авторов как прогрессивная антиимперская и национально-государственная, «чудесным» образом превращается в рудимент мироустройства, возвращающегося к глобальным моделям.

В процессе концептуальных манипуляций внушается мысль, что последним хорошим начинанием Вестфальской системы было формирование национальных государств на почве этнического сепаратизма в Советском Союзе. А после этого — точка, все заканчивается с Вестфальской системой и наступает поствестфальсий период. (Вообще, как только западные ученые начинают применять эпитет «пост» к определению того или иного понятия, оно превращается во что-то непонятное, расплывчатое до абсурдности. Как, например, произошло с постмодернизмом (послесовременностью) или постисторией (концом истории).

Описываемая здесь Вестфальская мифологема находит свое объяснение в рамках модели лингвокорреляции Сепира и Уорфа. В своей гипотезе лингвистической относительности американские лингвисты Сепир и Уорф утверждают, что имеется корреляция между структурой языка, способами членения мира и способами поведения людей. Иными словами, в различных языковых конструкциях, в т.ч. в понятиях, теориях, концепциях, содержатся элементы, которые определяют способ мышления и тогда люди мыслят о современности и осмысливают прошлое и будущее по той схеме, которая задана принимаемыми смысловыми моделями или языком отображения действительности. В дальнейшем польский философ К. Айдукевич показал, что различные картины мира связаны и вытекают из различных искусственных языков, языковых смысловых конструкций, разновидностями которых являются не только теории или концепции, но и мифологемы.

В общем, все сводится к тому, что мифотворчество вокруг Вестфальских соглашений 1648 г. создавалось с далекими перспективами, выводящими нас к проблеме односторонней политической ревизии международных соглашений, зафиксировавших европейские границы в ХХ столетии. Вот именно для того, чтобы ретушировать, а то и вовсе нивелировать основные нормы территориально-государственного устройства в Европе, расписанные Парижской (1919-1920 гг.), Ялтинской/Крымской (февраль 1945 г.), Потсдамской/Берлинской (июль-август 1945) конференциями и закрепленные 1 августа 1975 г. Заключительным актом Хельсинкских соглашений, разгорелся в 90-х годах ХХ столетия весь этот «сыр-бор» с Вестфальской системой.

Понятно, что подвергать радикальной ревизии международные соглашения по принципам образования и сохранения национально-государственных образований в Европе, принятых фактически на протяжении жизни одного поколения, которое еще в конце прошлого века (когда развернулась кампания дискредитации национально-государственного суверенитета) было представлено в системе международных отношений, было бы как-то не с руки. Технологически можно было получить серьезных оппонентов из числа тех, кто создавал Ялтинско-Потсдамско-Хельсинкскую модель государственно-территориального устройства в Европе.

Поэтому, «копнули глубже», аж в семнадцатое столетие. А те, кто по сути и м. б. по природе интуитивно выступал против разрушения Хельсинкских соглашений о незыблемости европейских границ, оказались в поле дискуссии с навязанными правилами поведения, сочиненными авторами Вестфальской мифологемы. Защитники Вестфальской системы усиленно обороняются… и забывают актуальнейшие для современной международной политической ситуации правила, выработанные Хельсинскими соглашениями 1975 г.
Вообще в этой игре по правилам одной стороны, а значит в игре без правил для другой, возникают не просто казусные, но и абсурдные ситуации. В мае 1992 г. Верховный Совет Российской Федерации признал не имеющим юридической силы решение 1954 г. о передачи Крымской области из состава РСФСР в состав Украинской ССР.

Однако, в этом случае т.н. международным сообществом, параллельно «демонтирующим» без зазрения совести «Вестфальскую систему национальных государств», было громко заявлено, что такие решения, предусматривающие изменение существующих границ, противоречит Хельсинкским соглашениям 1975 года. Причем, наибольшую активность в «краплении политических карт» демонстрирует институт, который по своей природе вроде бы должен был отстаивать Хельсинкское мироустройство. Речь идет об ОБСЕ — Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, возникшей как следствие Заключительного акта Хельсинкских соглашений 1975 г. А многие ли политики сейчас вспоминают о хельсинкских источниках генезиса ОБСЕ?

Сама ОБСЕ о Хельсинки старается также не вспоминать, переключая внимание международного сообщества на проблемы прав человека и гражданина, особые права только избирательных этнических общностей, процедуру избирательных кампаний в отдельных странах, относящихся к категории несимпатиков этого института безопасности. К странам-симпатикам у ОБСЕ отношение совершенно доброжелательное. Но как-то так странно получилось, что к числу всех симпатиков ОБСЕ стали принадлежать новые государства Европы, образовавшиеся вследствие разрушения Хельсинских соглашений и развала Советского Союза, те, для которых антироссийская, а зачастую и русофобская политика стали нормой политического поведения. Нетрудно догадаться какие страны относятся к несимпатикам ОБСЕ — прежде всего Российская Федерация и все те, кто сохраняет традицию дружеского расположения к Русскому Миру.

[hr]
Использованные источники

1. Черниловский З.М. Всеобщая история государства и права. — М., 1973. — С. 136-136
2. Федоров К.Г. История государства и права зарубежных стран. — Л., 1977. — С. 111
3. Кайзер К. Смена эпох // Россия в глобальной политике. Журнал о мировой политике и международных отношениях. — [url=http://www.globalaffairs.ru/articles/2203.html]ссылка[/url]

4. Линк В. Имперский или плюралистический мир? // Россия в глобальной политике. Журнал о мировой политике и международных отношениях. — [url=http://www.globalaffairs.ru/articles/2217.html]ссылка[/url]

5. Даальдер И.Х. и Линдсэй Д.М. Развод или новое начало // Россия в глобальной политике. Журнал о мировой политике и международных отношениях. — [url=http://www.globalaffairs.ru/articles/2236.html]ссылка[/url]

6. Ильвес Т.Х. «Плеяды» присоединяются к «звездам» // Россия в глобальной политике. Журнал о мировой политике и международных отношениях. — [url=http://www.globalaffairs.ru/numbers/23/6696.html]ссылка[/url]

7. Кортунов С.В. Крушение Вестфальской системы и новый мировой порядок // Журнал «Золотой Лев». Издание русской консервативной мысли — N 125-126. — [url=www.zlev.ru]ссылка[/url]

9. Священная римская империя. Материал из Википедии — свободной энциклопедии. — [url=http://ru.wikipedia.org/wiki]ссылка[/url]