Морской Высоцкий

Всем делам моим на суше вопреки
И назло моим заботам на земле
Вы возьмите меня в море, моряки,
Я все вахты отстою на корабле!
В. Высоцкий

25 января незабвенному поэту, певцу и актеру Владимиру Высоцкому исполнилось бы 73 года. Но прожил он до обидного мало — лишь 42 года. К сожалению, при жизни не было издано ни одного сборника его стихов и песен, которых насчитывается около восьмисот.

Лишь после смерти Высоцкого стали выходить одна за другой книги о нем, его избранные произведения вплоть до собрания сочинений в пяти томах. Приятно отметить: среди них — не так давно вышедший в Николаеве в издательстве «Наваль» сборник «Владимир Высоцкий. Стихи, проза и высказывания о море» (составитель Лев Траспов). Он включил в себя художественные произведения, наброски, фрагменты переписки и публичных выступлений, засвидетельствованные высказывания Высоцкого.

Прочитав название книги, вы наверняка спросите: а какое отношение имеет Высоцкий к морской литературе? На него отвечает со страниц сборника сам Владимир Семенович: «Маринистом я был…». И действительно, разве его «Баллада о брошенном корабле» не стоит морских романов? А «Гимн морю и горам» с пушкинской легкостью не поднимается до гомеровской эпичности? Увы, почетное звание Певца моря уже присвоено Джорджу Байрону, а ведь Владимир Высоцкий также воспевает свободную стихию чисто, мощно и возвышенно. Бесподобно! И не зря моряки воспринимают его открытым сердцем и с восхищением.

Составитель сборника затронул глубокий пласт произведений Высоцкого с конца 50-х до 1980 г. (в том числе и очень редких), раскрывающих тему в ее внутреннем звучании: чем является море для поэта, как оно живет в его сознании и душе, как оно его притягивает и зовет. Как он одинок и как тоскует по морю. Недаром в его лучших песнях о любви, в поэтических обращениях устойчиво звучит морской мотив. Дельфин, парус, корабли — эти образы раннего периода со временем становятся символами всей поэтики Высоцкого наряду с конями и волками.

Можно считать шуткой, но повелитель морей, мифологический бог Посейдон изначально был повелителем коневодства, кони — его вечные спутники. И волки бывают морскими. Один дельфин — против двадцати тысяч лошадей (имеются в виду песни «Парус» и «Лошадей двадцать тысяч в машинах зажаты…»).

Летчик живет категориями неба и полета. Моряк — воды и плавания. Поэт и моряк — морскими образами. При целостном взгляде прослеживается: и душевный настрой, и психология — морская душа Высоцкого. Составитель лукавит только в одном: Владимиру Семеновичу и в бушлате тесно. Морская тема его не охватывает, как и любая другая. Он вырывается. Но из-под свитера все равно проглядывает тельняшка. Не зря друг поэта драматург Кирилл Ласкари вспоминал: «Из-под свитера Высоцкого выглядывала тельняшка, бедра охватывал широкий ремень с медной бляхой. Он пел…».

Многие песни Высоцкого «проиллюстрированы» в сборнике его монологами во время выступлений и концертов. Немало песен сопровождается аккордами, что позволяет читателю, владеющему гитарой, самому воспроизвести ритмическую основу и еще раз услышать их автора. Книга «снабжена» интересными и редкими фотографиями Высоцкого, его друзей, кораблей и судов (крейсер «Михаил Кутузов», теплоходы «Грузия», «Белоруссия», «Шота Руставели», парусники «Надежда», «Товарищ» и, конечно же, новороссийский танкер «Владимир Высоцкий»), а также письмами и документами.

Помимо песен и стихов, в сборнике можно найти и редкую прозу Владимира Семеновича («Жизнь без сна», «Плоты», «Парус», «У моря»), проследить маршруты его морских путешествий.

Севастопольцам и морякам-черноморцам будет интересно узнать о пребывании Высоцкого в нашем городе-герое. А ветеранам, служившим на ТОФе, вспомнить о подвиге четырех солдат, 49 дней дрейфовавших на сорванной с якоря штормом десантной барже Т-36 с острова Итуруп в 1960 году.

Уверен, что эта уже ставшая редкой книга вызывает большой интерес не только у почитателей творчества Высоцкого, но и у моряков (которых он считал самой лучшей своей аудиторией) и всех, кто любит море. Думается, Владимир Семенович хотел бы, чтоб такую книгу брали с собой в море. Может быть, моряком по призванию был Поэт?

СОРОК ДЕВЯТЬ ДНЕЙ
Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых уходит Асхан.

Стихия реветь продолжала —
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.

Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги,
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.

Доедена банка консервов
И суп из картошки одной, —
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.

Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук.
Спокойный, но слабый Федотов
Глодал предпоследний каблук.

Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.

На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский
Под палубой песни поют.

Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный, как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.

«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
«Ребята! — Еще через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!

Забудем про пищу — чего там! —
А вспомним про наш взвод солдат…»
«Узнать бы, — стал бредить Федотов, —
А что у нас в части едят?»

И вдруг: не мираж ли, не миф ли —
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летел вертолет.

…Окончены все переплеты —
Вновь служат, — что, взял океан?! —
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан!
1960

* * *

В фильме «Увольнение на берег» я играл роль моряка, которого за что-то наказали и не пустили на берег. И он просит своего друга предупредить любимую девушку о том, что он не сможет прийти. Этот фильм мы снимали на крейсере «Кутузов», флагмане Черноморского флота. Снимали в Севастополе. Я жил там целый месяц. Спал в кубрике, учился драить палубу. Мы снимали наказание, поэтому мне надо было научиться драить палубу и еще кое-что — погрязнее.

Мне там очень повезло. Я ходил ведь в одежде матросской, и моряки ко мне присмотрелись. У меня была форма, БЧ-5 на ней было написано. Это мотористы и электрики. Это было очень давно, после того, как полетел Юрий Гагарин. И он приехал как раз на корабль встречаться с моряками. Всех киношников прогнали с корабля, а меня оставили, потому что настолько ко мне присмотрелись, что считали за своего. И я видел встречу Юрия Гагарина. »

А потом я снимался в фильме «Увольнение на берег». Этот фильм мы снимали на крейсере «Кутузов», флагмане Черноморского флота. Этот крейсер — самый лучший на Черном море, я там месяц жил, спал с моряками, питался с ними вместе. Они меня за своего держали, потому что много новичков по первому году службу проходили. Вот и я вместе с ними там ходил, и никто не узнавал.
Однажды выстроилась вся команда. Они ждали контр-адмирала, а мы пробеги снимали все время по кораблю. И я прямо разбегаюсь — в робе, грязный, со шваброй в руках! — в живот этому контр-адмиралу настоящему ударил!
Выпрямился… Но я на самом деле еще и сам испугался. Он позеленел, говорит: «Как фамилия?!» Я говорю: «Высоц…». Он говорит: «Тьфу ты! Опять ты, Володя! Ну что ж ты делаешь!» Он меня принял за своего! Они действительно настолько привыкли ко мне, что как будто бы я служил на этом корабле. «

Я снимался в фильме, который назывался «Увольнение на берег». Когда на корабль приехали Гагарин и Титов… всех прогнали… А я в это время — на съемках, и жил там вместе с ребятами в кубриках. Всех киношников выгнали, а меня забыли, потому что я был тоже в форме, одет, как все, ко мне уж привыкли на корабле. Так что я первый из очень многих гражданских людей видел в лицо и разговаривал с Титовым и Гагариным. «

ПАРУС
А у дельфина взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину не ожидает никто.
На батарее нету снарядов уже.
Надо быстрее на вираже!

Припев:
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Даже в дозоре можешь не встретить врага.
Это не горе — если болит нога.
Петли дверные многим скрипят, многим поют:
— Кто вы такие? Вас здесь не ждут!

Припев.

Многие лета — всем, кто поет во сне!
Все части света могут лежать на дне,
Все континенты могут гореть в огне, —
Только все это — не по мне!

Припев.
1966

* * *
Я иногда получаю удивительные письма. На них обидно не ответить.
Иногда письмо может дать тебе новые силы работать. Например, я получил письмо от человека, который был командиром подводной лодки. У них потек реактор в Средиземном море. Они уходили с курса, по которому проходит много пассажирских судов, чтобы не загрязнить, не заразить воду. Очень долго не всплывали. Они шли под водой. У них возникли проблемы с кислородом. Да еще взрыв — пришлось переборки задраить. Всплывали они быстро. Последним лег в кессонный аппарат командир лодки. У него была кессонная болезнь. Это страшные боли. Говорят, что это непередаваемые, ни с чем не сравнимые боли. Если кто-нибудь знает, что такое почечная колика, когда все болит, это похоже, только при кессонной болезни раз в десять сильнее. Он в течение двух суток то терял сознание, то приходил в него. И он, чтобы не умереть от болевого шока, в течение двух суток просил ставить ему песню «Спасите наши души». Он мне написал, что эта песня помогла ему выжить и вытерпеть боль. Такие письма стимулируют. Ты снова хочешь работать.»

СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ
Уходим под воду
В нейтральной воде.
Мы можем по году
Плевать на погоду,
А если накроют —
Локаторы взвоют
О нашей беде.

Припев:
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
Напополам…

И рвутся аорты,
Но наверх — не сметь!
Там слева по борту,
Там справа по борту,
Там прямо по ходу —
Мешает проходу
Рогатая смерть!

Припев.

Но здесь мы — на воле, —
Ведь это наш мир!
Свихнулись мы, что ли, —
Всплывать в минном поле!
«А ну, без истерик!
Мы врежемся в берег!» —
Сказал командир.

Припев.

Всплывем на рассвете —
Приказ есть приказ!
А гибнуть во цвете —
Уж лучше при свете!
Наш путь не отмечен…
Нам нечем… Нам нечем!..
Но помните нас!

Припев.

Вот вышли наверх мы.
Но выхода нет!
Ход полный на верфи,
Натянуты нервы.
Конец всем печалям,
Концам и началам —
Мы рвемся к причалам
Заместо торпед!

Припев.

Спасите наши души!
Спасите наши души…
1967

* * *
В фильме «Служили два товарища» я играл роль белогвардейца поручика Брусенцова… Он стреляется на палубе уходящего за границу парохода, в толчее… и должен был падать с четырехметрового борта лицом вниз в воду. Мы снимали в Одессе в самом начале марта. Хоть это и Черное море, но в том году даже бухта замерзла. Только что сошел лед. Температура воды — 2-3 градуса. Я долго уговаривал режиссера: «Давайте я сам упаду. А то неудобно. Все поймут, что это замена». Режиссер долго не соглашался, а потом говорит: «Ладно. Принесите спирту растирать его и сухую одежду». Первый раз прыгнул. Меня растерли, переодели. Второй раз прыгнул. Растерли, переодели. После третьего дубля говорю: «Евгений Ефимович! Еще хочу! Море по колено!» Он отвечает: «Ты, наверное, не прыгать хочешь, а просто еще? Так и скажи!» Спирт прошел сквозь поры…»

МАРШ АКВАЛАНГИСТОВ
Нас тянет на дно, как балласты.
Мы цепки, легки, как фаланги,
А ноги закованы в ласты,
А наши тела — в акваланги.

В пучину не просто полезли,
Сжимаем до судорог скулы,
Боимся кессонной болезни
И, может, немного — акулы.

Замучила жажда — воды бы!
Красиво здесь — все это сказки, —
Здесь лишь пучеглазые рыбы
Глядят удивленно нам в маски.

Понять ли лежащим в постели,
Изведать ли ищущим брода?!
Нам нужно добраться до цели,
Где третий наш — без кислорода!

Мы плачем — пускай мы мужчины:
Застрял он в пещере кораллов, —
Как истинный рыцарь пучины,
Он умер с открытым забралом.

Пусть рок оказался живучей, —
Он сделал, что мог и что должен.
Победу отпраздновал случай, —
Ну что же, мы завтра продолжим!
1968

* * *
Для меня самая лучшая аудитория — это морская аудитория, моряки и физики. Вот не знаю, почему. Так вот получилось: физики и моряки. Когда я в Москве выступал, в Черноголовке, в Дубне, в Серпухове, в Обнинске, всегда это было интересно мне, больше, наверное, даже, чем зрителям, потому что мне там показывали одновременно с этим что-то. Ну и когда я бывал у моряков. Я пел на кораблях, на военных, на гражданских, пел во всяких морских клубах. Я хочу вам спеть несколько песен, которые я писал о моряках.»

Может быть, моряком по призванию
Был поэт Руставели Шота…
По швартовному расписанию
Занимает команда места.

Кто-то подал строителям мудрый совет —
Создавать поэтический флот.
И теперь Руставели — не просто поэт,
«Руставели» — большой теплоход.

А поэта бы уболтало бы,
И в три балла бы он померк,
А теперь — гляди с верхней палубы!
Черный корпус его, белый верх.

Непохожих поэтов сравнить нелегко:
В разный срок отдавали концы
Руставели с Шевченко и Пушкин с Франко…
А на море они — близнецы.

О далеких странах мечтали — и вот не дожили!
Очень жаль!..
И «Шевченко» теперь — близ Италии,
А «Франко» идет в Монреаль.
1971

* * *
У меня много друзей среди моряков, это одна из самых уважаемых мною профессий. Я часто встречаю своих друзей в портах, «с приходом», и пока танкер или сухогруз разгружается, мы где-нибудь у друзей в каюте сидим несколько дней напролет; я внесен в судовую роль. А потом они снова уходят, снова без берега несколько месяцев. И неудивительно, что некоторые песни написаны в их честь, для них, про них. И даже — на борту кораблей.»

В связи с тем, что я в таком учреждении, как Министерство морского флота, — мне хотелось бы немножко поменять программу, потому что я обычно начинаю с военных песен. А сегодня начну с песен морских, посвященных морякам — моим друзьям большим. Вот они ко мне приезжают. Недавно приехали из высшего мореходного училища с просьбой приехать на выпускной вечер. Так что я к ним поеду в июне.
А теперь, позвольте, я вам спою несколько песен — песен, посвященных морякам больше всего Черноморского флота, ну и различных пароходств: Новороссийского, Одесского, Сухумского…»

Когда я спотыкаюсь на стихах,
Когда ни до размеров, ни до рифм, —
Тогда друзьям пою о моряках,
До белых пальцев стискивая гриф.

Всем делам моим на суше вопреки
И назло моим заботам на земле
Вы возьмите меня в море, моряки,
Я все вахты отстою на корабле!

Любая тварь по морю знай плывет,
Под винт попасть не каждый норовит, —
А здесь, на суше, встречный пешеход
Наступит, оттолкнет — и убежит.

Так всем делам моим на суше вопреки,
Так назло моим заботам на земле
Вы возьмите меня в поре, моряки, —
Я все вахты отстою на корабле!

Известно вам — мир не на трех китах,
А нам известно — он не на троих.
Вам вольничать нельзя в чужих портах —
А я забыл, как вольничать в своих.

Так всем делам моим на суше вопреки,
Так назло моим заботам на земле
Вы за мной пришлите шлюпку, моряки,
Принесите рюмку водки на весле!
1972

* * *
Послушайте, пожалуйста, новые военные песни. Первая песня называется «Черные бушлаты». Посвящена она евпаторийскому десанту, который был высажен на берег, а потом начался шторм и его не смогли поддержать, корабли не смогли подойти. Там стоит памятник в Евпатории. Я сейчас снимаюсь в фильме в Ленинграде, который называется «Дуэль», по Чехову.
Ну и места съемок были такие: Евпатория, Гагра, Ялта вот будет — хорошие места очень. И вот когда мы снимали в Евпатории, мы снимали недалеко от этого памятника, я очень удивился, что в дни свадеб все молодожены едут на берег к этому памятнику евпаторийскому десанту.»

ЧЕРНЫЕ БУШЛАТЫ
За нашей спиною
Остались
паденья,
закаты, —
Ну хоть бы ничтожный,
ну хоть бы
невидимый
взлет!
Мне хочется верить,
что черные
наши бушлаты
Дадут мне возможность
сегодня
увидеть
восход.

Сегодня на людях сказали:
«Умрите геройски!»
Попробуем, ладно,
увидим,
какой
оборот…
Я только подумал,
чужие
куря
папироски:
Тут — кто как умеет,
мне важно —
увидеть
восход.

Особая роль —
особый
почет
для сапера.
Не прыгайте с финкой
на спину
мою
из ветвей, —
Напрасно стараться —
и я
с перерезанным
горлом
Сегодня увижу
восход
до развязки своей!

Прошли по тылам мы,
держась,
чтоб не резать
их — сонных,
И вдруг я заметил,

когда
прокусили
проход:
Еще несмышленый,
зеленый,
но чуткий
подсолнух
Уже повернулся
верхушкой
своей
на восход.

За нашей спиною
в шесть тридцать
остались —
я знаю —
не только паденья,
закаты,
но — взлет
и восход.
Два провода голых,
зубами скрипя,
зачищаю.
Восхода не видел,
но понял:
вот-вот и взойдет!

…Уходит обратно
на нас
поредевшая рота.
Что было — не важно,
а важен
лишь взорванный
форт.
Мне хочется верить,
что грубая
наша
работа
Вам дарит возможность
беспошлинно
видеть
восход!
1972

* * *
Меня все время спрашивают: «Ты куда едешь, Володя, к морякам или к летчикам?»
Потому что знают, что я очень часто выступаю и у моряков, и у летчиков. Так уж случилось, что я безотказно езжу и к тем, и к другим.»

Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты —
И хрипят табуны, стервенея, внизу.
На глазах от натуги худеют канаты,
Из себя на причал выжимая слезу.

И команды короткие, злые
Быстрый ветер уносит во тьму:
«Кранцы за борт!», «Отдать носовые!»
И — «Буксир, подработать корму!»

Припев:
Капитан, чуть улыбаясь, —
Все, мол, верно — молодцы, —
От земли освобождаясь,
Приказал рубить концы.

Только снова назад обращаются взоры —
Цепко держит земля, все и так, и не так:
Почему слишком долго не сходятся створы,
Почему слишком часто моргает маяк?!

Все в порядке, конец всем вопросам.
Кроме вахтенных, все — отдыхать!
Но пустуют каюты — матросам
К той свободе еще привыкать.

Припев.

Переход — двадцать дней, рассыхаются шлюпки,
Нынче утром последний отстал альбатрос…
Хоть бы — шторм!
Или лучше — чтоб в радиорубке
Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.