Страх — это крайне тревожное беспокойство от испуга, от грозящей или ожидаемой опасности, это — боязнь, ужас. Многие философы, в том числе, римский Тит Лукреций, немецкий Людвиг Фейербах, французский Поль Гольбах и другие, выдвинули теорию, согласно которой страх являлся причиной возникновения религиозных верований. Не могу с этим не согласиться. До войны моя мама была ярой комсомолкой. Конечно же, в Бога она не верила.
Бабушка, рождённая задолго до революции, была верующей. У нас в квартире, в укромном уголочке, висела одна иконка с лампадкой, на которую бабушка молилась каждое утро и вечер. Она же настояла на том, чтобы меня крестили родители. Как ей удалось их уговорить — не представляю. Вместо икон в наших двух комнатах висели портреты советских вождей. Даже над моей детской кроваткой висел портрет Ленина в младенческом возрасте. Я знал, что это мой дедушка. Этому меня научила мама. О настоящих дедушках я не имел никакого понятия, тем более, что один дедушка, работавший на Путиловском заводе Петербурга, умер вскоре после революции, а второй проживал где-то к глухих краях Сибири.
Когда приходившие к нам гости спрашивали, чей портрет висит над моей кроваткой, я с гордостью отвечал, что это мой дедушка. В начале войны мне было пять лет. Как только немцы вплотную подошли к Керчи, фотографии вождей и дедушки Ленина сразу же исчезли. После захвата фашистами города мама стала постоянно учить меня тому, чтобы я ни при каких обстоятельствах не говорил, что моим дедушкой является Ленин. Я это помнил всегда. Да меня никто тогда об этом и не спрашивал. Мама требовала, чтобы я всегда говорил только правду. Поэтому мне было непонятно, почему мама отказалась от моего дедушки.
Я хорошо помню, когда на Керчь начались воздушные налёты и посыпались первые бомбы. Это был неописуемый ужас. Надрывно выли сирены тревоги, ревели пикирующие немецкие бомбардировщики, непрерывно били по ним зенитки. Стоял неимоверный грохот от взрывающихся в городе далеко и близко авиационных бомб. Здания лихорадочно дрожали. Казалось, ещё немного, и они рассыпятся, погребая под собой всё живое. Из окон с хрустящим звоном во все стороны разлетались стёкла. Возникала безумная паника от появившегося липкого страха. Люди начинали метаться в поисках какого-нибудь укрытия. Многие, кто находился в городе, бежали на гору Митридат, подальше от рушившихся зданий. Кто находился в квартирах, бросались под кровати и столы, становились в дверные и оконные проёмы. Жители нашего двора, если успевали, то бежали в единственный во дворе подвал, выкопанный под одной из квартир. Там собирались все наши соседи: старики, женщины и дети.
Если после окончания бомбёжки люди возвращались в свои квартиры, то при подходе немцев к городу люди старались как можно реже вылезать из подвала При этом все себя вели очень тихо, даже дети. Слышно было, как все читают молитвы. Мама моя научилась молиться и научила меня этому. Когда нападал страх, все начинали молиться. Это было связано с тем, что больше ждать защиты и помощи от кого-либо не приходилось. Оставалась вся надежда на Господа Бога. Вот потому все просили его спасти и помиловать грешные наши души.
Страх присущ каждому здравомыслящему человеку. Нет бесстрашных людей. Просто одни могут при возникновении опасности направлять всю свою волю и энергию на борьбу с тем, что породило страх и с самим страхом. И когда побеждается или исчезает зло, его породившее, то исчезает и сам страх. Бывает так, что страх проходит быстро. А бывает так, что он изнуряюще долго висит над человеком, не выходит из его сознания, постоянно травмируя психику. Это бывает тогда, когда человеку постоянно грозит опасность. Именно, во время военных действий, по крайней мере для мирного населения, страх присутствует всё время, потому что сложившиеся обстоятельства мозгу подают непрерывно сигналы о том, что могут наступить в любой момент страшные события, опасные для жизни.
Пока идёт беспрерывная пальба из разного рода орудий, падают вокруг бомбы, гремят бесконечные взрывы, человек, даже укрытый в подвальном помещении, всё время ощущает страх, понимая, что любой момент может закончиться смертью. Вот в такое время людей начинает трясти от страха. Остаётся одно упование на Бога.
Но страх может появиться и тогда, когда, казалось бы, нет причин для его появления. Идут последние бои за город. Наши войска поспешно отступают. Военный гарнизон уходит в Аджимушкайские каменоломни. С гарнизоном уходит и часть населения города. Оставшиеся сидят в подвалах. Никто не знает, чем всё закончится. Когда становится понятным, что в город вот-вот войдут немецкие войска, и уже слышно, как по мостовой грохочут их танки, делается очень страшно. Страшно от неизвестности. Никто до этого не видел, кроме как в кино, живого вооружённого врага. Никто не знает, что представляет собой чужой вооружённый солдат, чем закончится первая встреча с ним. Пожалуй, последний вопрос является самым главным. Из документальных фильмов, передач по радио и из газет известно, как свирепствуют фашисты на оккупированных территориях: повешения, расстрелы, грабежи и изнасилования, угон населения в рабство, на работу в Германию.
Наконец, снаружи не доносится ни звука. Наступила полнейшая тишина. Перестали грохотать и танки. Значит, они вошли в город и остановились. Такая же тишина наступила и в подвале. Люди перестали разговаривать даже шёпотом. Вход в подвал плотно закрыт квдратной деревянной крышкой, которая снаружи имеет кольцо, с помощью которого она открывается, а изнутри прибита ручка, с помощью которой закрывается. Одно время в подвале жгли стеориновые свечи. От того, что они горели круглые сутки, становилось трудно дышать. Как-то один паренёк принёс откуда-то аккумулятор, приспособил к нему электрическую лампочку, стало совершено по-другому жить в подвале. Сейчас же, когда в городе наступило затишье, стали ждать прихода немцев в наш двор. Но чтобы они нас не обнаружили, все замолчали, и даже отключили лампочку от аккумулятора. Сидели, затаив дыхание в полнейшей темноте, отчего становилось ещё страшнее.
Вдруг над головой мы услышали чужую речь. Разговаривало два человека. Немцы! Ужас сковал всех окончательно. Особенно тогда, когда они открыли крышку подвала и стали что-то кричать вниз. Среди нас была наша соседка, которая до войны преподавала немецкий язык. Она сказала тихим сдавленным голосом, что немцы требуют немедленно всем подняться наверх с поднятыми руками. Тут все заговорили. Стали просить Марию Григорьевну, до сих пор помню её имя, чтобы она поднялась к немцам и сказала, что в подвале только женщины, старики и дети. Мария Григорьевна категорически отказывалась подниматься по ступенькам лестницы к немцам, сказав, что ей очень страшно. Немцы продолжали что-то кричать. В требовательных голосах угадывалась явная угроза. Послышалось щёлканье затворами автоматов. И тут Мария Григорьевна сказала, что если в течение трёх минут никто не выйдет, тогда немцы подвал забросают гранатами.
Мама тут же схватила учительницу за руку и потащила к лестнице, ведущей наверх. Они поднялись до середины, и когда увидели немецких солдат, Мария Григорьевна дрожащим, перепуганным голосом стала что-то говорить. Немцы ответили. Требование было одно: выйти всем из подвала. Тогда мама находившимся в подвале, сказала чтобы все как можно быстрее поднялись наверх, иначе всех поубивают. Это очень на людей подействовало. Через короткое время прятавшиеся от немцев жители двора стояли рядом с ними. Немцы потребовали отойти от входа в подвал. Как только отошли, один немец сразу в наш подвал-спаситель бросил гранату и резко опустил крышку. Раздался глухой, но сильный взрыв, от которого крышку подбросило вверх, сорвало с петель, и она отлетела к стене дома, а земля под ногами вздрогнула. Из погреба потянуло горелым и густым дымом. Солдаты, убедившись в том, что перед ними только женщины, старики и дети, покинули наш двор. И после их ухода зубы ещё долго стучали от пережитого страха, а ноги дрожали и подкашивались.
Так состоялась первая встреча оккупированных с теми, кто стал их хозяевами. Соседи очень радовались тому, что захватчики дождались нашего выхода из подвала, а не бросили в него гранату без предупреждения. Но страх нас не покидал и после этого. Под страхом потом мы жили всё время, пока нас ни освободили наши воины. Страшно было постоянно слышать о расстрелянных или повешенных соседях, знакомых, о Багеровском рве, где были расстреляны тысячи евреев и военнопленных, о регулярных облавах, об угоне населения в Германию, и о многом другом, что не давало спокойно жить. Я запомнил встречу жителей нашего двора с немцами, когда чудом все остались живы. Уже после того, как город освободили от немцев, люди долгое время жили в страхе от всего пережитого, и при любом громком неожиданно раздавшемся звуке, от напавшего страха бледнели, втягивали голову в плечи, и начинали судорожно креститься.
«Волнение, вызываемое страхом, пропорционально не опасности, а нашему предчувствию беды, которой мы опасаемся, будь она реальна или воображаема». Мандевиль Бернард (1670-1733), английский философ.
