(из записок бывшего следователя)
Остап намётанным глазом бывалого зэка, приближаясь к впереди идущим женщинам, обратил внимание на красивую золотую цепочку, украшавшую открытую шею Эммы Павловны, шедшей по бульвару со своей подругой. План возник моментально: завладеть цепочкой, продать ее и можно будет несколько раз посетить дорогой ресторан. Изрядно выпитый самогон делал своё чёрное дело, толкая Остапа на отчаянный шаг.
И он побежал, тяжело дыша, пытаясь шустро перебирать плохо слушающимися ногами. Поровнявшись с Эммой Павловной, Остап схватил цепочку и резко рванул, отчего она разорвалась на две части. С зажатой цепочкой в кулаке Остап побежал дальше. Но ноги запутались, он споткнулся, плюхнувшись на землю с вытянутыми вперёд руками, оказавшись у ног мужей двух подруг, шедших впереди жён. По валявшейся цепочке возле разжатой ладони Остапа им всё стало ясно.
Через короткое время Остап с разбитым носом, оказался в дежурной комнате милиции.
Ожидая привода конвоирами Остапа из камеры, я курил сигарету в следственном кабинете, представляя образ преступника, с которым придётся неоднократно встречаться минимум два месяца.
Появившийся в дверях кабинета Остап оказался мужчиной крепкого телосложения, с широкими плечами, выше среднего роста. На себя обращали внимание его злой взгляд из-за низко опущенных бровей и глубокий шрам, пересекавший правую щеку от уха до подбородка.
Не поздоровавшись, он тяжело плюхнулся на привинченную к полу табуретку и требовательно попросил сигарету, чтобы, как он пояснил, мог состояться его разговор с «мусором», то есть со мной. Я молча положил перед ним открытую пачку болгарских сигарет. Остап, не спуская с меня изучающего взгляда, глубоко затянулся, смачно выругавшись за слабость табака.
С первого взгляда на Остапа мне показалось, что я с ним когда-то встречался — но только не на следствии. Память усиленно заставляла вспомнить встречу с ним. Розоватый шрам на его щеке мешал мне вернуться в прошлое. Неожиданно для себя я спросил: не проживал ли он когда-то в доме 114 по улице 23 мая. Услышав мой вопрос, Остап подскочил с табуретки, закричав на весь кабинет: «А я ломаю голову, откуда я знаю твою ментовскую рожу?! Теперь вспомнил», — успокаиваясь, сказал Остап.
***
В памяти вспыхнуло моё послевоенное полуголодное детство. Я с мамой и бабушкой живём по Спортивному переулку. Наш двор находился в конце переулка, примыкавшего к улице 23 мая, на которой проживает мой лучший друг Володя, у которого я часто бываю в гостях. Его отец, бывший фронтовик, работает в милиции. По сравнению с нашей семьёй они живут, не бедствуя. Мама Володи всегда меня чем-нибудь угощает.
В очередной раз я шёл к Володе, чтобы вместе с ним и другими пионерами читать стихи на партийном собрании коммунистов города, проходившему в клубе госторговли, расположенном в Кооперативном переулке. Мама погладила мои единственные коротковатые брюки с двумя сзади крупными штопками и свежевыстиранную белую рубашку.
Надев их и повязав красный галстук, я поднялся на улицу 23 мая и быстрым шагом пошёл к Володе. Надо было пройти всю улицу. Я уже прошёл половину, когда услышал скрип калитки пройденных ворот дома 114 и за спиной чьи-то шаги. Повернувшись, увидел упитанного пацана, на голову выше меня. Ни слова не говоря, он чем-то зажатым в кулаке нанёс мне сильный удар в нос, из которого обильно потекла кровь, пачкая мою любимую пионерскую рубашку.
Куда делся пацан, я не видел. Всхлипывая от боли, я помчался домой, рассказав маме о случившимся. Она очень расстроилась и просила больше не ходить по улице 23 мая, если не могу себя защитить.
Но через месяц я снова по той улице пошёл к Володе. Мы были участниками слёта пионеров города. В моей одежде ничего не изменилось. Старшая пионервожатая просила прийти с цветами. У нас под окном был небольшой садик с разными не дорогими, но красивыми цветами. Мама их очень любила, потому покупала на последние деньги. Она сделала для меня небольшой букетик.
Бережно прижав его к себе, я шёл по улице 23 мая, чтобы побороть появившийся страх после нападения. Когда я спокойно прошёл мимо 114 дома, легко вздохнул и расслабился. Но через пару шагов кто-то сзади подставил мне подножку и резко толкнул в плечо, отчего я тут же оказался лежащим на спине. На мне восседал тот же злой пацан.
Вырванным из рук букетиком он отхлестал меня по лицу. Лупил так, что цветочки, как бабочки, разлетались в разные стороны. Потом пару раз кулаком сильно ударил в нос. Брызги выступившей крови попали на выходную рубашку. Пацан, сорвав с меня пионерский галстук и победоносно размахивая им над головой, помчался в свой двор, гримасничая и крича: «Павлик Морозов! Павлик Морозов! Получил прямо в нос, потому что он сопля-барбос!»
***
Я снова месяц не ходил по улице 23 мая. После уроков мы с Володей разучивали несколько приёмов самбо, которым его обучил отец. Когда приёмы стали неплохо получаться, я решил встретиться со своим обидчиком. Заверив маму, что пойду к Володе по улице Греческой, сам направился по улице 23 мая. На мне был новенький пионерский галстук, который мама пошила из кусочка красной материи, купленной на рынке. К нему она купила бывший в употреблении специальный металлический зажим для галстука, заменявший пионерский узел.
Я прошёл несколько раз вперёд и назад мимо 114-го дома, но мой противник не появлялся. Тогда я стал горланить пионерскую песню, поглядывая на ворота, за которыми обычно прятался драчун, через щель следя за теми, кто проходил мимо.
По-боевому настроенный, я без приключений прошёл несколько домов, решив отложить встречу с драчуном на будущее. Только так подумал, как услышал за спиной залихватский свист, топот ног и крик; «Морозов! Стой, сука!» Не оглядываясь, я продолжал, как ни в чём не бывало, идти дальше. Когда шаги, сопровождаемые тяжёлым дыханием, остановились за моей спиной, я быстро повернулся и правой ногой со всей силы нанёс пацану удар в пах снизу вверх, отчего он начал сгибаться в три погибели, взвыв от боли на всю улицу.
Едва его затылок опустился ниже моего пояса, я на него опустил удар двумя сжатыми в замок кулаками, одновременно подставив колено под его нос. Что-то хрустнуло, брызнула кровь. Пацан так заверещал, что у меня заложило уши. Размазывая кровь по лицу, он побежал домой, захлёбываясь и выкрикивая, что его мать вызовет милицию, которая меня, бандита, посадит за сломанный нос.
Вспомнив хруст его носа, я не на шутку испугался быть посаженным в тюрьму. Прибежав домой, дрожащим голосом рассказал маме о случившемся. Она не стала меня ругать, сказав, что всегда надо уметь за себя постоять, особенно когда носишь пионерский галстук.
***
Какое-то время я сторонился улицы 23 мая, чтобы родители пострадавшего пацана не сдали меня в милицию. Постепенно осмелел и стал ходить к своему другу по этой улице. Заядлого драчуна, мною жёстко наказанному, больше не встречал.
Будучи старшеклассником, я стал встречаться с соученицей, проживавшей в доме 116 по улице 23 мая. Как-то я вспомнил о её соседе, с которым в детстве пришлось несколько раз столкнуться. Она, сразу поняв, о ком идёт речь, пояснила, что юный хулиган, гроза уличных мальчишек, загремел в тюрьму за свои проделки.
Многие родители, у которых пострадали от него дети, легко вздохнули. Все на улице знали, что забияке однажды от кого-то сильно досталось. Ему даже сломали нос. Он всем рассказывал, как на него напала группа страшных хулиганов, в драке с которыми он получил боевое повреждение, но вышел победителем.
Что стало с мальчуганом, почему-то не любившего Павлика Морозова, я не имел никакого понятия. После школы пошёл на три года в армию, потом восемь лет учился в Одессе. Стал работать следователем. На этой должности проработал несколько лет, когда снова встретился с обидчиком из далёкого детства.
***
Воспоминания мелькали, как в калейдоскопе. От них меня оторвал голос Остапа. Поглаживая чуть искривлённый нос, с уверенностью и со вздохом произнёс:
— Эх, Павлуша, как жаль, что я тебя не встретил сейчас. Я бы тебе припомнил мой нос. Из твоего одного сделал бы два!
— Не смог бы, Остап, это сделать при всём твоём неуёмном желании. К твоему сведению, прежде чем пойти на юридический факультет университета, я закончил специальную оперативную школу милиции, в которой меня два года натаскивали на владение приёмами самбо. Что-то мне подсказывает, что тебе, не сделавшему когда-то умных выводов, пришлось бы второй раз латать нос, а то вообще менять на искусственный. Ты лучше подумай и скажи, желаешь ли мне давать отвод, боясь, что я буду вести расследование необъективно?
— О! — поднимая обе руки вверх, будто сдаваясь, загоготал Остап. — Ты должен быть благодарным мне, что из-за таких, как я, выбрал профессию мусора. Никакого отвода я требовать не буду, чтобы ты не подумал, что я тебя испугался. А второе — не ты, так другой ментяра свяжет мне лапти. Давай, начинай допрашивать. Ничего отрицать не буду. Я ж подзалетел прямо во время гоп-стопа. Как конченный придурок, попался на горячем».
— Вот и ладушки. Суд обязательно при вынесении приговора учтёт твои признательные показания как смягчающие вину обстоятельства. А я в обвинительном заключении обязательно красиво дорисую, что ты наконец сделал для себя должные выводы, глубоко раскаиваясь о содеянном, и примешь меры, чтобы изменить свой необузданный характер, став нормальным человеком, уважаемом не зэками, а обществом, в котором живёшь
— А ты, Павлик, оказывается, умный мент. Гонишь лекции, как профессор.
Он продолжал меня с ехидцей называть именем пионера Морозова, хотя я ему назвал свои имя и отчество. Я не любил, когда мои подследственные обращались ко мне, называя «гражданином начальником».
В процессе следствия с Остапом сложились нормальные отношения. Он стал в разговоре сдержаннее, стараясь меньше употреблять блатных и матерных слов. Откровенно радовался нашей встрече, чтобы послушать мою воспитательную речь.
Направляясь для встречи с Остапом, я не забывал принести ему несколько пачек крепких сигарет без фильтра, в шутку говоря, что они идут в счёт погашения морального и физического ущерба, причинённые ему в детстве. Остап, смеясь, и, хлопая громадными ладонями по коленям, сожалел, что раньше по совершённым им преступлениям проводил расследование не я.
Так как Остап нигде не работали поэтому я не мог получить на него производственную характеристику, о его поведении допросил пару соседей и его мать, Эрну Пахомовну. Бедная женщина, видимо, очень рано превратилась в дряхлую старуху. Будучи молодой девушкой из приличной семьи, влюбилась в непутёвого парня, которому потом носила всю жизнь передачи в тюрьму.
Так как родители от неё отказались, ей приходилось работать на нескольких работах, чтобы прокормить двух пацанов. Один родился вскоре после замужества, а Остап — после одной из отсидок её мужа. Между братьями в годах была большая разница.
Муж после последней отсидки на Крайнем Севере, освободившись, домой не доехал, где-то там то ли умер, то ли был убит по дороге. Старший сын во время отбытия третьего наказания заразился туберкулёзом. Возвратившись домой, умер через полгода. Теперь она носит передачи последнему, единственному, сыну Остапу. Смотрел я на старуху, видимо, красавицу в молодости, и думал, откуда у неё берутся силы…
После окончания следствия с Остапом мы расстались тепло, крепко пожав руки. Твёрдо глядя ему в глаза, я сказал, чтобы он переосмыслил свою жизнь, спокойно дожив Богом отпущенные дни. Иначе она может закончиться трагически, преждевременно из-за его буйного характера.
***
Следователи редко интересуются, какой срок определил суд бывшему подследственному. За этим некогда следить. Одни преступники уходят, другие тут же приходят на их место.
Когда через год после расставания с Остапом в кабинет, с трудом опираясь на костыли, вошла Эрна Пахомовна, я её стразу не узнал, настолько она постарела. Подслеповатыми слезящимися глазами она долго всматривалась в моё лицо и только потом спросила: «Это ж последний раз вы вели расследование в отношении моего сыночка Остапушки?» Услышав положительный ответ, она, заплакав, сказала, что три месяца назад от администрации лагеря, в котором отбывал наказание сын, пришло извещение, что он умер от сердечного приступа. Два дня назад к ней пришёл житель нашего города, отбывавший наказание в одном лагере с её сыном, чтобы сказать правду, как на самом деле погиб Остап.
Во время драки его сильно порезали. Умер не сразу. В полубреду, ругаясь, проклинал себя, что не прислушался к словам следователя. «Родненький, — обратилась, окончательно убитая горем старуха, — что вы сказали моему сыночку, а он не послушал вас?» «Ничего особенного, Эрна Пахомовна, я не говорил вашему любимому сыну, — как можно спокойнее, глядя на трясущиеся руки старухи, ответил я. — Только напомнил ему о правилах, которые выработала жизнь, что если он не изменит своего отношения к ней, она обязательно закончится преждевременно. Уверен, что вы как любящая мать ему то же самое говорили неоднократно»…
