Часть 1-я
Чем дальше уходят годы довоенного и военного времени, тем сильнее меня тянет побывать в доме, где я родился и прожил со своими родителями несколько детских счастливых лет.
Наш двор со всеми его постройками существует и сейчас. Расположен на улице Свердловав городе Керчь. Когда мы в нём жили, он был под номером 38. Для меня таковым он остался навсегда, хотя давно изменились его цифры, так как появилось много вновь построенных зданий в начале, и в конце улицы. Когда я редко бываю в старом дворе, никогда не смотрю на новую табличку с цифрой, не дающей информацию ни о его прошлом, ни о его бывших обитателях. Мало кто из них ещё жив. Время неумолимо продолжает делать своё неблагородное дело в отношении людей, но оно не властно над двором и над людской памятью.
Прошло несколько десятилетий, а двор почти не изменился. Те же одноэтажные, дореволюционной постройки, жилые помещения, с теми же квартирами и сараями, расположенными справа от входа во двор через по-прежнему скрипучую узкую калитку в больших деревянных воротах, испокон веков окрашиваемых в тёмно-зелёный цвет. Меняются обитатели двора, а их привычка к цвету ворот не меняется, как и у жителей соседнего двора, окрашивающих свои ворота в коричневый цвет.
При входе во двор, справа, расположены сарайчики и общественная уборная. До войны ни в одной квартире не было никаких коммунальных услуг. Даже водой все пользовались от крана, стоящего в середине двора. Помню, как жители на зиму его тщательно укутывали от морозов. И всё равно иногда вода в нём замерзала так, что мужчинам долго приходилось разогревать кран факельным огнём. Слышал, что сейчас двор подсоединили к канализации, а в некоторые квартиры жители провели водопровод. В те далёкие времена пользоваться общей уборной и краном было привычным делом. Дети помогали взрослым, нося маленькими ведёрками воду для всех нужд по хозяйству.
В конце двора стоит трёхэтажное здание. До войны в нём располагалась школа для учащихся с первый по четвёртые классы. Во время войны, при оккупации Крыма, в здании поселились вояки-румыны. Вскоре немецкие солдаты с треском их вышвырнули из всех помещений, разместив в них свой штаб.
Может быть, потому что вода едва текла из крана, немцы не стали тянуть трубу в штаб. Они поступили по-другому: возле крана поставили громадные деревянные бочки, наполняемые водой с помощью шланга. Каждый день для черновых хозяйственных работ немцы пригоняли пленных красноармейцев. Они под присмотром конвоира таскали воду вёдрами из бочек в штаб.
За порядком в помещениях штаба и во дворе неусыпно следил немец, видимо, старшина. Был он здоровым, пузатым детиной с красной мордой. Отличался от других немцев лютой свирепостью. Он следил за тем, чтобы жители брали для себя воду только тогда, когда наполнятся их бочки.
Я, будучи шестилетним пацаном, не особо вникая в немецкие порядки, однажды вынул шланг из наполняемой бочки и направил его в свое небольшое ведёрко. Когда я подходил к крану, старшину не видел. Но он оказался за моей спиной, когда я покусился на немецкий порядок. Немец от души огрел меня резиновой дубинкой из толстого шланга, с которой никогда не расставался. От боли и неожиданности описав штаны, я бросил ведро и, голося на весь двор, понёсся домой. Меня успокаивали, гладя ласково по спине, мама, бабушка и моя тётя Люба, младшая, двадцатилетняя, сестра мамы. В кругу родных я быстро успокоился.
***
Наша квартира, как и квартиры остальных жильцов, состояла из небольшого коридорчика и двух смежных комнат. До войны бабушка, я и Люба спали в первой комнате, а мама с папой — во второй на громадной кровати с упругой панцирной сеткой и с блестящими круглыми набалдашниками по бокам её спинок. В отсутствии взрослых любил попрыгать на этой кровати.
Когда немцы обосновали штаб, во второй комнате поселился офицер с денщиком. Комнату в основном использовали для ночного сна. Но могли явиться в любое время дня и ночи. Поэтому входная дверь в квартиру никогда не запиралась, чтобы немцам не пришлось трудиться, барабаня в дверь и ожидая, когда их, фактических хозяев, впустят.
В маленькой проходной комнатушке нас стало проживать четверо. Люба с бабушкой спали на топчане, а мама — на матрасе, разложенном на полу. Моя кроватка оставалась стоять на прежнем месте, справа от входа.
Ничего не изменилось. Только с приходом немцев в город мама сняла висевший над кроваткой портрет Ленина в детстве. Это был круглолицый ребёнок с белыми кудряшками. Мама-комсомолка убедила меня, что это мой родной и любимый дедушка. В начале войны мне было пять с половиной лет, и потому до меня никак не доходило, почему мальчик младше меня является моим дедушкой.
Мама, снимая портрет дедушки Ленина, строго предупредила, чтобы я навсегда забыл, кто мой дедушка, иначе немцы повесят всю семью от злости, что у них нет такого дедушки. Страх быть повешенным возымел на меня так, что я напрочь забыл дедушку с кудряшками: в городе, когда мы с бабушкой Акулиной бежали по делам к жившим в начале улицы Ленина родственникам, в сквере, в центре города, видели повешенных людей. Жуткое зрелище. Как тут пацанёнку от страха не забыть деда, которого вообще никогда не видел, а только знал, что он очень любил не меня одного, а всех детей земли.
***
Во время оккупации наша семья, чтобы избежать угона в Германию, удрала подальше от городов, в глухую деревеньку Крыма. Как только Красная Армия освободила город, мы вернулись домой. В любимом дворе жили незнакомые семьи. Наша квартира была занята чужими людьми.
После войны люди, пережившие лихолетье, занимали те квартиры, в которых каким-то чудом сохранилась крыша, окна и двери. Никто ни к кому претензий не предъявлял по поводу незаконного занятия жилой площади. Мы временно стали проживать у дальних родственников в доме номер один по улице Ленина. Ушли от них, когда по Спортивному переулку нашли квартиру, состоящую из двух маленьких комнатушек с низкими потолками.
Меня всегда мучила ностальгия по двору, в котором прошло моё детство, состоящее из двух половинок. Первая прошла весело и беззаботно. Запомнилась праздниками, особенно Новым годом и днём моего рождения, когда к нам приходили гости с подарками для меня. Застолье заканчивалось танцами взрослых под патефон. Заводить его, крутя ручку, и ставить пластинки разрешалось мне. Это было незабываемым удовольствием.
Я, как завороженный, смотрел на крутящуюся пластинку, чтобы после окончания музыки остановить патефон и поставить новую пластинку. Хотя был строго предупреждён, чтобы не перекрутил заводную пружину, всё-таки однажды перестарался. Пружина издала печальный резкий звук, и патефон умолк. Танцы надолго прекратились.
Папа несколько дней ювелирно соединял лопнувшую широкую пружину. Я ожидал сурового наказания, но оно не последовало. Меня за провинность никогда не били ремнём, тем более рукой. Приходилось выслушивать нотации, как должен себя вести хороший ребёнок. Самым строгим наказанием было стояние в углу комнаты.
Неприятно стоять, видя перед собой голые стены. Пока я стоял в углу, никто из членов семьи со мной не разговаривал. Очень плохо быть отвергнутым близкими и любимыми для тебя людьми. В углу чувствовалось стыдливо печальное одиночество, не всегда выдерживаемое даже взрослыми людьми. В нём время тянулось бесконечно долго.
Если не ошибаюсь, мне пришлось дважды побывать на «детской гауптвахте». Об этом наказании помню до сих пор. Мне порой кажется, что я чувствую запах побелённых стен. Может быть, такой метод воспитания является более действенным, чем истерические крики родителей, их угрозы и рукоприкладство.
Когда в выходной день к Любе, так я обращался к своей молодой тёте, приходили её подружки, чтобы потанцевать, они поздно вечером, устав от них, брали меня с собой в город, чтобы угостить пирожными, выбираемые мной в застеклённой витрине. Они не забывали и о себе, весело поедая вкусные пирожные, запивая их любимым тогда напитком местного изготовления, бузой. Его основу составляет кобылье молоко. Кстати, после войны в продаже из напитков одной из первых появилась именно буза. Через несколько лет она навсегда исчезла. Уже несколько поколений не знают, что это такое, наседая на напитки иностранного производства.
***
Вторая половина детства прошла в оккупации без игрушек, красивых детских книжек и праздничных ярких огней. Гнетущее состояние взрослых передавалось детям. Поэтому их не тянуло к шумным играм. Если во что-то играли, то старались вести себя так, чтобы не раздражать взрослых.
Из того времени в памяти осталось много эпизодов, связанных с оккупацией. Я постарался описать их в своих рассказах. Заниматься этим делом я стал через несколько лет после встречи с молодой женщиной, с которой познакомился, когда первый раз зашёл в свой старый двор, чтобы вспомнить детство и бывших соседей.
Когда я вошёл во двор, он был пуст. Люди были на работе или занимались дома по хозяйству. По вывешенным для сушки вещам под окнами трёхэтажки я понял, что в здании живут семьи. Несколько человек на мгновение выглянули в окна рассматривая меня, стоящего посредине двора, рядом с тем же водопроводным краном.
В большинстве квартир сохранились старые двери и окна. А некоторые были заменены на современные, металлопластиковые. В нашей бывшей квартире, как мне показалось, двери были с довоенных времён, только сильно изношенные. Но зато окно сверкало новой белой рамой. Как мне до слёз хотелось зайти в дорогую для меня квартиру… Но она оказалась закрытой. И в последующие мои редкие посещения хозяев не оказывалось дома. Было досадно.
Успокаивало, что было бы неудобно незнакомому человеку просить хозяев посмотреть их квартиру. Не хотелось бы получить отказ да ещё в грубой форме, типа, «лазят тут всякие и требуют квартиру показать». В душе остаётся всё меньше надежды когда-нибудь ощутить себя в детстве, постояв возле стены, где стояла моя кроватка.
Рассматривая квартиры, невольно стал вспоминал соседей. Я прошёл в конец двора и глянул на крышу бывшего нашего сарая. Сразу вспомнил любимого кота Ваську, спускавшегося ко мне по скользкой крыше. Был 1941 год. Немецкий солдат, дежуривший у дверей штаба, вскинул винтовку и выстрелил. Он был метким стрелком. Безобидному коту, пушистому моему другу, попал прямо в лоб. У меня о нём осталась память. На фотографии я сижу на стуле, не доставая пол ногами, и держу на руках громадного Ваську.
***
Чтобы отвлечься от печальных воспоминаний, я подошёл к тому месту, где когда-то была металлическая крышка над люком, ведущим в небольшой подвал. В нём во время бомбёжки прятались все жители двора, не обращая внимания на спёртый и затхлый воздух. В нём нас и обнаружили вошедшие во двор немцы.
Они потребовавшие всем подняться наверх. Нас спасло то, что с нами в подвале пряталась учительница немецкого языка Нонна Никитовна. Перепуганная, поднявшись по лесенке к захватчикам, она объяснила, что в подвале только старики и дети. Когда все вылезли на свет божий, немцы на всякий случай бросили в подвал гранату. Между прочим, в подвале, как и другие соседи, от бомбёжки прятался взрослый парень Платон. Он был призывного возраста, но в Красную Армию его не призвали, так как он сильно хромал. Платон не хотел выходить, боясь, что немцы, приняв его за скрывающегося красноармейца, тут же расстреляют. Его всем двором уговорили подняться к немцам, так как те заявили, что если кто-то попытается от них спрятаться, будут расстреляны все жители.
Продолжение следует
Рисунок из открытых источников
