Крымское Эхо
Библиотека

Солдатские сапоги

Солдатские сапоги

По моей настойчивой просьбе после окончания средней школы я был призван в армию. Мне отказывали в призыве в связи с тем, что только через несколько месяцев должно было исполниться 18 лет. В те времена служба в армии была почётной обязанностью каждого мужчины Страны Советов. Я решил сначала отслужить в армии, а после демобилизации поступить в институт, о профиле которого легкомысленно не задумывался.

Из всего выпуска школы имени Желябова только один юноша был призван в армию. Моему другу Борису Р., единственному на момент призыва, исполнилось 18 лет, и мы с ним дружили с 8 класса. Я хотел служить вместе с ним: считал, что его надо поддержать морально, чтобы он не чувствовал себя одиноким, брошенным и забытым.

Наши друзья ещё летом разъехались поступать в высшие учебные заведения. Нас с Борисом пришли провожать те, кто никуда не уезжал или возвратился домой, провалив экзамены.

***

 В армию нас везли в товарных вагонах, в которых не было даже нар. Все спали вповалку на полу, устланным соломой. Этим подчёркивалось, что мы направляемся не в дом отдыха. Ехали очень долго. Куда нас везли, никто не знал. Сопровождающие нас офицеры конечный пункт держали в строгом секрете. Но будущих воинов это нисколько не волновало. Молодость била через край. В тесной однородной компании было очень весело мчаться на всех паровозных парах в неизвестном направлении.

Неожиданно в Махачкале офицер зачитал список ребят, которые должны были остаться для службы в этом городе. В список, к большому моему огорчению, попал и Борис. Мы не ожидали разлуки. Потом все три года мы с ним общались письмами.

Оставшихся в эшелоне ребят поезд помчал дальше. Веселье не прекращалось. Всю дорогу самогон в вагонах лился рекой. Эшелон останавливался только на маленьких полустанках, которые никто никогда бы не отыскал на географической карте любого масштаба.

Где-то, далеко от едва приметных зданьиц железнодорожных полустанков, располагались сёла и деревни. Наш эшелон дружно встречали неизвестно откуда появлявшиеся многочисленные аборигены этих мест. Все они были с бутылками, наполненными мутноватым и прозрачным, как слеза, самогоном. Происходил обмен носимой нами одежды на веселящую жидкость.

Среди призывников были ребята старше меня на год, два, а то и три. Они с удовольствием принимали на грудь спиртное изделие советских колхозников. Меняли абсолютно всё, вплоть до трусов. Набившие руку на обмене колхозники с собой имели разную рваную одежду, которую давали взамен полученной нашей добротной.

Я пить самогон не смог, так как меня отвращал сам его запах. Родители в армию одели меня во всё новое и модное по тем временам. Кроме хорошего нижнего белья, на мне были красивая рубашка в крупную клетку, домашней вязки толстый шерстяной свитер, брюки-клёш и тёмно-синего цвета прорезиненный тонкий плащ, писк тогдашней моды.

Но главным моим богатством были туфли чехословацкого производства на толстой подошве, на верхней части которых красовался ажурный рисунок из маленьких дырочек. Бывалые ребята заявили, что в армии вся гражданская одежда отбирается и вместе с чемоданом уничтожается путём сжигания. Солдат демобилизуется и уезжает домой в военной форменной одежде. Поэтому не было никакого смысла что-либо сохранять для армейского костра.

Деловые хлопцы все мои вещи поменяли, как и свои, на самогон. У меня на голове вместо новой шапки из кролика оказалась видавшая виды шапка с одним ухом и с длинной верёвочкой. Видимо, бывший хозяин мелкой шапки привязывал её к голове с помощью этой верёвочки, чтобы она не слетала от ветра.

Свитера на мне тоже не стало. Вместо него была грязная, в далёком прошлом белая, рубаха, в каких обычно спят мужики в деревнях. Ее ворот был разорван сверху вниз до её середины. Отсутствовала часть правого рукава. Скорее всего, рубаха была на хозяине в тот момент, когда он находился в жестокой схватке, во время которой противник старался оставить не только следы своих кулаков на лице её хозяина, но и нанести значительный материальный ущерб. Обычно в таких рубашках в художественных фильмах несчастных ведут на расстрел.

Чтобы не было холодно, ребята мне выдали фуфайку с одним левым рукавом. На фуфайке не было такого места, откуда бы не торчали клочья ваты чёрного цвета со стойким запахом соляры. Видимо, этой фуфайкой вытирали двигатели комбайнов и тракторов — в лучшем случае в ней под них залазили для ремонта.

Со штанами мне вообще не повезло. Таких, как я, юношески стройных, в них могло свободно поместиться человека четыре. Пришлось гигантских размеров штаны на талии привязать куском толстой грязной верёвки. Одну длинную штанину подвернул сантиметров на двадцать. Скорее всего, дядька, их эксплуатировавший, был не только пузатым, но и высоким, как Гулливер.

Зато другая штанина, с неровно оборванными краями, была чуть ниже колена. Глядя на неё, казалось, что собаки, её порвавшие, находятся где-то рядом, готовые снова накинуться в подходящий момент на ненавистную штанину.

Я смог отстоять только свои необычайно красивые туфли. Не смог расстаться, как ни уговаривали меня товарищи по товарняку и сельские ребята с самогоном, не отводившие с них глаз и готовые отдать за такие туфли любое количество самого лучшего чистого самогона.

Зачем я их сберёг, и сам не знаю. Меня пленила их красота и то, что родители достали с большим трудом с помощью нашей соседки. Её муж был военным лётчиком. Служил на Багеровском военном аэродроме, что был распложен в нескольких десятках километров от города. Военные части через свои торговые магазины, расположенные в закрытом городке, снабжались на несколько порядков лучше городских продовольственных и промтоварных магазинов. Сосед-лётчик в звании подполковника приобрёл для меня чудо-красавцы туфли.

При нас оставались полупустые чемоданы с письменными, туалетными и бритвенными принадлежностями. У каждого было с собой много фотографий и разной бытовой мелочёвки. Некоторые ребята на самогон поменяли даже чемоданы. То, что ещё оставалось после бурного обмена, сложили в различные латаные-перелатанные торбы, узелки и мешки, выданные сердобольными хозяевами самогонных аппаратов.

***

Эту своеобразную группу молодых людей, около трёхсот человек, доставили в зенитный полк ПВО, расположенный в городе Сальяны Азербайджанской ССР. Нас разместили на строевом плацу, на котором невозможно было обнаружить ни соринки, ни пылинки, так он тщательно был выдраен.

Сопровождавший нас офицер сказал, чтобы никуда не расходились, а курить могли только в курилке — специально отведённом месте, ожидая команду на построение. Перед нами с напутственной речью о предстоящей службе должен был выступить командир полка. Об этом офицеры сообщили с каким-то благоговением так, будто к нам должен был спуститься сам Дух Святой. При этом называли его батей.

Нам передалось трепетное ожидание выхода к новобранцам некоего полковника.

***

 Когда я сидел в курилке, ко мне подошёл сержант и отозвал в сторону. При знакомстве назвался Андрюшей. Он пригласил меня на КПП, где завёл серьёзный разговор об участи, которую ждали мои туфли. Всю дорогу до КПП у него голова была опущена вниз, так как он не мог оторвать глаз от моей обуви.

Андрюша спросил, носил ли я когда-нибудь настоящие солдатские сапоги. Я ответил, что даже ни разу не мерил. Он сразу же повеселел, заявив, что уже прямо сейчас может меня осчастливить, предоставив возможность до получения после бани новых сапог походить в бывших в употреблении, но зато в солдатских сапогах, которые украшали не одну пару ног. Взамен умолял подарить ему туфли, которые всё равно уничтожат на костре вместе со всем остальным барахлом.

Уверял, что он дома, в далёкой уральской красивой с непроходимыми лесами деревне туфли будет надевать только на большие праздники и иногда на танцы. При этом будет помнить мою доброту и отзывчивость.

Находившийся тут же солдатик с красной повязкой на рукаве подтвердил разумность сделать дембелю подарок, чем позволить красивые туфли бросить в костёр. Я немедленно снял с ног любимые туфли. Пока я их снимал, Андрюша вылетел пулей и сразу же возвратился, протягивая мне сапоги, сказав, чтобы я не обращал внимания на наполовину оторванные подошвы, так как их можно привязать к сапогам верёвочками, которыми он запасся.

Мне ничего не оставалось делать, как надеть сапоги, которые оказались больше моих ног минимум на три размера. Андрюша любезно верёвочками привязал подошвы к сапогам, чтобы они не были похожи на открытые пасти неведомых чудовищ. Похлопав по голенищам, уверенно заявил, что такие сапоги запросто доживут до той минуты, когда я получу абсолютно новые.

И тут мы услышали команду на построение. Я помчался на плац, чего не надо было делать, так как от бега верёвочки тут же слетели, и оказавшиеся на свободе подошвы стали так хлопать по земле, будто кто-то её изо всей силы свирепо хлестал кнутом.

Когда я встал в строй, то оказалось, что пальцы ног направлены прямо вперёд, а носки сапог в разные стороны. Осмотрев себя, глянул на моих будущих сослуживцев. Они представляли страшное зрелище, которое надо видеть, так как описать людей, нелепо одетых, невозможно. Если бы тогда нас бросили в атаку с голыми руками на врага с каким-нибудь страшным криком, успех был бы обеспечен: в полнейшей панике от увиденных странных наступающих чудовищ в лохмотьях на двух ногах противник бросил бы всё, что только мог, и бежал, куда глаза глядят.

***

 И вот вышел полковник — дядька среднего роста, упитанный, с короткими сильными руками. Стальные серые глаза пронзали нас насквозь.

Он сначала мягкой рысьей походкой прошёл вдоль всей первой шеренги, внимательно рассматривая каждого с головы до ног, иногда с удивлением поднимая крутые плечи, едва не касаясь ими мощных скул. Миг — и он уже стоял в нескольких метрах напротив нас, точно посредине строя. Лицо его пылало. По нему можно было понять, что он повстречал марсиан и теперь готовился держать перед ними речь, которая оказалось очень краткой.

Он сказал, чтобы мы внимательно ещё раз посмотрели на себя и запомнили, каких оборванцев принимает полк. Но Родина-мать после бани каждого оденет, обует и накормит, превратив нас в настоящих солдат. Мне так хотелось восстановить справедливость и закричать на весь плац, что родители совсем не таким меня отправили в армию. Но я благоразумно промолчал.

«Батя», дав команду офицерам вести нас, одичавших кочевников неизвестного племени в баню, круто развернулся и быстрыми шагами направился в штаб.

***

Сопровождавшие нас офицеры сказали, чтобы мы мылись как можно дольше, иначе своими телами провоняем казарму, в которой надо отдыхать, а не задыхаться от удушливых испарений. Мы мылись от души до тех пор, пока ни стали похожими друг на друга розовостью распаренных лиц и тел.

А потом старшина выдал нам военное новенькое обмундирование и кирзовые сапоги, имевшим особый специфический запах, запоминающийся на долгие годы. Подстриженные наголо солдатами-срочниками электрической машинкой, в солдатской форме мы перестали узнавать друг друга.

Все с трудом втиснули в сапоги ноги, неумело обмотанные портянками. Я, радуясь, не находил себе места от новеньких, пахнувших кирзой настоящих солдатских сапог, так непохожих на те подаренные, которые едва не потерял на ходу, когда бежал на построение. Мне казалось, что у меня на ногах самые лучшие сапоги в мире.

Всё познаётся в сравнении…

Вам понравился этот пост?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка 0 / 5. Людей оценило: 0

Никто пока не оценил этот пост! Будьте первым, кто сделает это.

Смотрите также

Жестокая женщина

Игорь НОСКОВ

Чтением человек переживает века!

Опасность вымогательства

Игорь НОСКОВ

Оставить комментарий