Мне так и не удалось, к сожалению, отыскать людей, которые ушли на фронт в буквальном смысле слова с танцплощадки своего школьного выпускного. Многих одолели болезни и фронтовые раны, а вот участница боев за Ленинград, которую еще буквально месяц назад ее дочери удавалось выводить на улицу, теперь не поднимается с постели и почти все время спит. Да, восемьдесят пять – возраст, что сам по себе заслуживает всяческого почтения, добрался и до этих вчера еще бойких и быстрых старушек, у которых с юности почти не осталось ровесников. Этих семнадцати-восемнадцатилетних мальчишек война выкосила первыми. Их бросили в пекло войны необученными, в лучшем случае после нескольких месяцев ускоренных военных курсов – и они, не успев стать настоящими солдатами, оказались ее первыми жертвами. Это поколение война буквально разделила на живых и мертвых.
Те, кому посчастливилось выжить, вспоминая первый день войны, начинают свой рассказ слово в слово «я всё хорошо помню». Верю им. Они в силу детских лет могли не вполне осознавать надвигающиеся на них голод, потери, лишения, но переживали это эмоционально острее, как страшный, годами не проходивший стресс.
«Это было воскресенье, — со сдерживаемой слезой в голосе рассказывает Ася Абрамовна. — Мы с мамой, средней сестрой и полуторагодовалой племянницей собирались к папе в больницу, и тут — выступление Молотова. Конечно, как учитель истории за тридцать лет работы в школе я множество раз рассказывала детям об этом, но выступление Молотова почти дословно запомнила тогда и помню до сих пор. Я вся задрожала от страха, от того, что не было рядом папы, моего первого и любимого защитника в жизни. Меня всю трясло и ночью, когда мама уложила меня спать. Без папы мне было жутко и страшно. На следующий день мама отправила меня с племянницей в совхоз «Симферопольский» к старшей сестре. Еле посадила нас в поезд. Там был кошмар: люди двинулись в дорогу подальше от войны. Мужа сестры дома уже не оказалось: его призвали в армию 23 июня сорок первого. Он был главным механиком совхоза, а таких специалистов первыми брали в танковые и механизированные части. Мы покинули Симферополь в августе. Жених средней сестры работал в горкоме партии и, видимо, обладал достаточной информацией, давая нам такой совет. Сам он как коммунист остался в городском подполье и погиб. Как и наши родители, которые из-за болезни папы не могли уехать…».
«Меня война застала на Тихоокеанском флоте, где я проходил срочную службу. – Василий Андреевич, который обычно с великой охотой откликается на просьбы рассказать о войне, о первом ее дне говорит тяжело, с великим трудом выуживая из себя слова. — На политзанятиях нам постоянно повторяли, что война вероятна, и мы должны быть к ней готовы. Но одно дело слышать речи политрука и совсем другое чувство охватило, когда узнали, что нам предстоит воевать. Сразу же из состава береговой службы отобрали уроженцев северных областей и создали лыжную бригаду Тихоокеанского флота. Меня как уроженца Архангельской области тоже включили туда. Я прошел всю войну, служил и в пехоте, и на флоте, но ничего страшнее и тяжелее первых дней войны, когда мы полгода не снимали с ног лыж, мне пережить не пришлось. Мы даже спали с лыжами на ногах, устраиваясь бочком, чтобы в случае тревоги сразу быть готовыми к бою».
Ольга Николаевна – коренная керчанка, таких, как она, в городе обычно называют «рыбачками» — и вправду родилась и выросла в одном из самых исконных районов, Старом Карантине. «После выступления Молотова все бросились в правление рыбколхоза. Партийные выступали с призывными речами, тут же мужчины записывались на фронт, здесь же сразу их места в рыболовецких бригадах занимали женщины. Малых детей стали разносить по домам, где были дети постарше, чтобы приглядывали за ними. А как же иначе, ведь рыбный лов надо было продолжать. Хорошо помню, как почти все кинулись закапывать в землю фотографии, потому что в каждой семье были коммунисты, комсомольцы, стахановцы: люди знали и боялись – придут немцы, расстрелять могут за это».
«Когда я приезжал к родным на Урал, меня звали там, как в детские годы, — «водовозом», — вспоминает Михаил Герасимович. — В тридцать третьем нашу семью репрессировали, выселили с Кубани в глухой уральский поселок, где местных почти не было, – все такие же южнороссийские «кулаки». На весь поселок – два колодца, из которых пару часов почерпаешь воду, а потом долго ждешь, когда они вновь наполнятся. 22 июня после выступления Молотова все побежали к этим колодцам и первым делом начали запасаться водой. Сразу образовались очереди, мы жили на краю поселка и прибежали туда последними. Все кричали, женщины плакали, мужчины то начинали сборы на фронт, то отставляли: в поселке все были из репрессированных. Некоторых, как нашего отца, забрали в тридцать седьмом, перед войной отпустили, и они не знали, призовут ли их в армию. За теми, кто вышел возрастом, приехали уже на следующий день. Меня, пацана, приставили к водовозке, и я развозил воду по поселку, пока женщины были в поле. Только к середине войны, когда на полпоселка пришли похоронки, и стало понятно, что мужиков не вернешь, мне, наскоро обученному, доверили полуторку, и я возил в райцентр зерно и картошку».
Нина Викторовна лет десять назад неожиданно для себя встретила во дворе своего дома землячку. Мир тесен: оказалось, та многие годы с мужем-военным жила на Камчатке с соседкой Нины Викторовны, тоже женой бывшего военного моряка и, наконец, сподобилась приехать в гости. Тут уж они, землячки и сверстницы, отвели душу в воспоминаниях. «Большей частью войну вспоминали. Нам было по двенадцать лет, когда началась война. Жили мы в Кировской области, в поселке военного номерного завода. Выступление Молотова слушали всей семьей, даже младшая наша сестренка, четырехлетняя, не канючила, будто понимала, что надо молчать. Затем все бросились к большому, как у нас говорили, магазину. Выступали взрослые, среди которых была моя первая учительница. У нее муж был немец по национальности, и его из поселка выселили еще в тридцать девятом, а она продолжала носить его фамилию, но словами здорово крушила немцев. Как сейчас помню, соседский маленький мальчишка взобрался на стоящего с рюкзаком за спиной отца, обхватил его руками и ногами, как ствол дерева, и все не отпускал. Тот с трудом снял его с себя и сказал: «Скоро вернусь». Вскоре на него пришла похоронка – первая в нашем поселке. Удивительно, но моя землячка Ида этот эпизод тоже запомнила».
«Мы с мамой жили в Уральске, в Казахстане, — возвращается к тем годам Юлия Николаевна. — Мама работала врачом-эпидемиологом, и каждый год в начале мая выезжала с противочумной экспедицией обследовать степные районы и старые поселения яицких казаков, где свирепствовали чума и холера. Я оставалась в городе под присмотром соседки заканчивать шестой класс. В начале лета за мной приехал из экспедиции мамин водитель, и я помню, как усаживая меня в кабине, он сказал: «Париж взяли». Мы жили в степи и о начале войны в экспедиции узнали всё от того же водителя. Это было уже начало июля. С ним мама отправила меня в Уральск. Когда я зашла домой, из репродуктора звучал голос Сталина — это было его первое после начала войны выступление 3 июля. Я пошла в магазин за своими любимыми шоколадными конфетами «Мишка на Севере». Полки были пустые, и конфет, конечно же, тоже не было. Так для меня началась война».
«Незадолго до войны отца за хорошую работу премировали огромной черной тарелкой – так на нашей улице мы оказались единственными обладателями радио, — с тяжелым сердцем вспоминает о тех днях Таисия Сергеевна. – Когда объявляли войну, мама открыла настежь все окна, сделала большую громкость – и вся улица собралась возле нашего дома. Мне было восемь лет, я мало что понимала из того, что говорилось по радио, но необычайно гордилась тем, что все собрались у нас. Что такое война я поняла, когда мама сказала, что нас с двухлетней сестренкой ей нечем кормить».
Многих из этих людей я знаю с детства. Они прожили очень разную жизнь. Одни, осиротев в войну, продирались сквозь голод, чтобы получить высшее образование. Другие остались с семью классами. Одни занимали высокие должности, другие не поднялись выше больничной санитарки. Одни всю жизнь прожили в Керчи, другие оказались здесь в силу обстоятельств. Одни живут на пенсию в две с половиной тысячи гривен, другим приходится отказывать себе во всем, чтобы продержаться на свои шесть сотен. Но когда они выходят посидеть на лавочке, то их объединяет не только возраст, о котором их предпенсионного века дети говорят «мы до этих лет не доживем», но и война. Ее они вспоминают постоянно – это нескончаемая тема разговоров, что объединяет их. Каждый из них мог бы с полным правом повторить вслед за драматургом Михаилом Рощиным «Будь проклята война – наш звездный час».
с сайта www.1418.ru
