(о книге стихотворений Сергея Главацкого «Падение в небесах», Одесса, КП ОГТ, 2016. – 274 стр.)
Первое впечатление, возникающее от прочтения поэтической книги Сергея Главацкого «Падение в небесах» – сильнейший когнитивный диссонанс относительно поэтической формы, а если точнее, такого понятия, как ритм-размер. Но этот «диз», переходящий в «дез», уже через мгновение, переборовшись сам с собой и с привычным стереотипом, вдруг чётко выстраивается в осознание некой иной системы восприятия этим человеком самого ритма Вселенной.
Это иногармония, не такая, как у большинства, но всё же именно гармония. Это что-то вроде неэвклидовой геометрии, произрастающей вовсе не из эвклидовой, и даже не из попрания её законов, а как будто вообще не из геометрии. А, например, из химии. Кальций хлор плюс тригидрат – получается квадрат. Чёрный, конечно же. Но если посмотреть сквозь него на горящую свечу, то увидишь в теле его зашифрованное симпатическое послание-сияние. Главное, догадаться, что смотреть через этот Большой Взрыв всех законов мироритмии нужно именно на свечу.
С привычных линейных схем восприятия поэзии сбивает первое же стихотворение книги. По строкам
Кукловоды расступились //перед лоскутами шторма.
От оазиса Вселенной //днесь отчалив, пилигримы…
можно увидеть, что автором используется внутренняя цезура в хореической строке (четырехсложная стопа). Но уже следующие две строки того же четверостишия если воспринимать по той же схеме, то читались бы они так:
Мчимся наважденьямИ по
телескопам на простор мы,
в – бесконечность. Мимо всех и-
дём мы и проходим мимо…
Продолжается текст в том же духе, будто издеваясь над преданными приверженцами силлабо-тонической системы.
Диссонирует, наносит удар по вестибулярному аппарату (он ведь у нас отвечает за размер). Классического стихотворца-литстудийца-мастерклассника навело бы на ворчбу о том, что «автору надо поработать над размером, он с ним не справляется». Но вот логика поэта «неклассического» (которая не логика вообще, а значит, логике не поддаётся), тут же встаёт на защиту дезориентированного разума одной простой мыслью: если вчитаться в содержание строк, то окажется невозможным представить, чтоб они были написаны как-то ещё.
Гладенько? Ровненько? Об этом??? Впрочем, о том, что у талантливейших поэтов смысл порою сам выбирает себе ритм и размер, уже писали неоднократно. О том, что надрывное содержание, раскрывающее хаос мира и метание человеческой души, автоматически само выберет себе рваный размер, сбивающиеся строки, сознательные «ошибки как приём» и т.п. – тоже говорить в сотый раз было бы банально.
Здесь нечто другое. Здесь как будто у поэта другие биологические часы-весы-амперметры-коллайдеры-etc. вообще, чем у «человекобычного» или даже «поэтпривычного». И, в то же время, не настолько другие, чтобы их невозможно было бы сонастроить со своими. Они – принимаются.
И сонастраивает с читателем поэзию Сергея Главацкого даже не мысли и идеи, а состояние души лирического героя. Надрыв есть. Прорыв – тоже. Небеса, падение, их совмещение, несовмещаемость, расхождение, взаимоисключение, взаимоуничтожение… и уже после того понимание, что друг без друга они не имеют смысла.
Вот точно так же, как любовь без духовности. Той самой духовности, которая объявила любовь грехом и поставила гигантскую стену между простым желанием человека быть счастливым на земле с самым дорогим ему существом и самой возможностью этого счастья, которое будет пожрано внутренней виной за то, что оно у тебя есть.
Да и внешняя, социальная вина своего добавит. Именно эта непрошибаемая стена и обостряет силу любви (которая без неё была бы ничем, кроме обычного долга перед природой) – равно как и силу духовности (каковая без этого тоже была бы абсолютным ничем, ибо не с чем ей было бы бороться – для борьбы истинной пригодна лишь сила, равная тебе или превосходящая, а что ещё может быть в этом смысле на месте любви?).
Это – одна из «центровых» идей в книге Сергея Главацкого. Не тем – именно идей, то есть того, что может быть и не явлено прямо, но бьётся внутри строки, звука, вздоха – и эти тонкие, острые прорывы, будто зелёного ростка сквозь бетон, – даже ценнее, чем лобовая атака «темы». Впрочем, об этом бывает и в лоб.
Иной раз степень экзальтации во взаимоотношениях со «святостью» у поэта достигает католической – превышающей эмоциональный порог православного сознания. Здесь речь не о догматической разнице религиозных конфессий, а о психологической метафоре. Наши верующие обычно так не чувствуют: «Этот день для тебя слишком свят. / Ты не сможешь его пережить». Ну, или, как минимум, так откровенно, глубоко и экспрессивно такого рода чувств не выражают.
Когда возлюбленная – бог, когда только она создает правильные рассветы и закаты, а без неё вообще всё в мире неправильно, тогда просто невероятна звёздная бездна между собою, ею и миром, что породил духовность, которую выбирает её душа вместо любви. Нет, в книге нет стихов о том, как любимая уходит в монастырь.
Это уже разыгравшаяся фантазия одного отдельно взятого критика. Но… и на пустом месте такие трансметафоры не возникают. Общий эмоциональный поток, метафорический строй и этот самый иноритм – всё вместе рисует картину (и очень яркую картину!) именно такой войны между любовью и духом. Вполне возможно, что другому читателю будет нарисована картина совсем другая. Может быть, кто-то не почувствует этой «романтической» идеи вообще.
Но не заметить сложных взаимоотношений автора книги со Святостью (которая становится едва не персонифицированной, чуть ли не живым персонажем книги, причем нередко – отрицательным, ведущим к «падению в небесах») – невозможно. Метафор с религиозной (католической) коннотацией в книге немало, эти слова («Еретики, в вибрациях зари ища осадок, / Устало взвешивают колыбели и гробы») возникают у автора как будто сами, выступая объяснением явлений земной жизни, вызывающих у поэта досаду, раздражение, страдание; того, с чем он не согласен в мироустройстве. Встречаются повсеместно и образы Ада (которыми, если честно, в поэзии никого не удивишь), но и они – не об аде, а об… обычном! (которое для людей необычных, «пришельцев», и есть ад).
Горит Карфаген. Задыхается Троя.
Ангкор воспалён. Китеж лезет из кожи.
Мы знаем: над нами смеющихся – Трое.
Мы знаем: над ними смеяться – не можем.
Лицо тишины обжигает и душит
Опять кислородная маска геенны.
Слетаются птицы. Колышутся души
Амброзией на пустыре Ойкумены.
Согласитесь: ведь и войны, и преступления, и казни, и болезни, и страдания, и разлуки, и потери, и бессмысленная жестокость, и боль, и безысходность – это такое всё обычное, к этому всего лишь нужно привыкнуть, смириться, принять имеющиеся в традиции объяснения всему, «глубочайший» всего этого «смысл» и «величайшую задумку» Сами-Знаете-Кого. И кто у нас тот, кто не может? Правильно: это человек «бездуховный». Недостойный святости. Именно поэтому, по ощущениям автора книги, святость – выдумка, фальшивка, её предлагается отвергнуть:
Зачем ты – на дороге, веря в милосердье?
Зачем ты светел, несмышлёный человек?
Единственным, чем награждён ты будешь – смертью.
Сойди с дороги. Это мой совет.
Но… вот как ни странно… этого поэта без святости – нет. Он может писать о чём угодно, но без этого – не звучит. Отвергая духовность традиционную, он на её месте обязательно создаст свою:
Богини, рождённые бездной кочевьей
На том берегу безмятежной реки,
На землю пришедшие в облике девьем,
В себе никогда не узнают богинь.
И это снова – тысячегранный, многомерный, нелинейный, «неэвклидовский»… множащийся во Вселенной, времени, пространстве, трансдискурсах, философиях, аллюзиях, исторических, литературных и мифических аватарах, духовных инсайтах, безднах Света и Тьмы – образ Возлюбленной. А потому, что Святости противопоставить больше нечего. И творить Святость на земле тоже не из чего больше.
Ты тоже такая, одна из немногих
Богинь, позабывших себя в ворожбе
На хаосе, ты не уложишься в сроки,
И ты – не узнаешь богини в себе.
И – вполне ожидаемое в таких случаях – духовное разочарование, если реальная земная женщина не соответствует, или, что чаще, категорически оказывается соответствовать – брать на себя такую тяжкую ответственность – возложенному на неё божественному образу, разбивая его своим «человеческим» и «женским» на осколки так же безжалостно, как Прекрасные Дамы Серебряного века поступали со своими Блоками и Соловьёвыми, кои «высвятили» их, «не спросив». Но ведь именно из этого конфликта и выросла великая философия и великая поэзия.
Вселенная – стоячая вода,
и здесь: без сексуального влеченья
к ДУШЕ – мы все погибнем навсегда.
Ещё одна идейно-психологическая составляющая этой книги, чётко прослеживающаяся в творческом мировосприятии поэта, может быть обозначена, как «Я – это МЫ», где под «МЫ» подразумеваются все люди, человечество. Не противопоставление Я – ВЫ или Я – ОНИ, а именно сильнейшее отождествление, слияние. Поэты, как правило, делятся на тех, кто пишет о себе, и тех, кто пишет о других.
Кто рассказывает историю своей души кому-то (Я – ВЫ), или кто повествует о жизни людей, социума (как в современном, так и в историческом или там литературоведческом контексте – переосмысление историй персонажей книг, мифов и т.п.) как бы отстранённо, наблюдательски, ведёт хронику своего времени или своей эрудиции (Я – ОНИ). Да, эти наблюдения могут быть весьма глубокими, делаемые из них вводы – весьма философскими.
Отождествление же себя со всеми и всех с собой, творение мира из себя, поэзия-эманация – встречается не так часто. Потому что для этого нужно обладать смелостью нечеловеческой. Нужно, чтобы внутри отсутствовал просто как часть психики страх, что кто-то может не согласится, мол, «да, это я, это обо мне, и я чувствую так же», что кто-то может сказать: «Да это вообще НЕНОРМАЛЬНО, с нормальным человеком так быть не может».
Да потому что именно это и нормально – то, чего не может быть с нормальным человеком, именно это с ним и происходит, причем постоянно. Во внутреннем его мире. И не согласиться с тем, что это всё – «мы», читая стихи этого поэта, невозможно. Хотя да, у всех всё по-разному, – но именно эта разность и делает всех одним целым:
Нам не проще оттого, что снежною зимой
По дороге в Никуда из Ниоткуда – многолюдно…
Не могу снова не вернуться к формальной стороне стихов Главацкого. Сознательные и бессознательные (но всё равно изначально записанные на общую матрицу этого странного строя) сбои ритма в книге постоянны. Разнообразие размеров, строфики, построений просто поражает. И нигде не чувствуется наигранности, сделанности, какого-то мучительства по созданию «конструкции».
Хотя автору не откажешь в приближении именно к стилю конструктивизма, но это все настолько живое, что приходит на ум ещё одна фантастическая метафора: у некоторых фантастов наличествуют цивилизации с органическими технологиями: что-то вроде живых, самозарождающихся, растущих и умирающих космических кораблей, приборов и даже оружия. Впрочем, зачем вывешивать собственные метафоры там, где авторская образность заслуживает отдельного – и самого пристального внимания.
Метафоры Главацкого редко бывают сложными, неясными и «затворёнными», – скорее, наоборот: у них чёткая задача – делать смысл острее, картину – ярче («Падшие души не станут осадком / В миксере полифонических вьюг»). Они обычно коротки, редко превышают строку («На аурах – огнеупорная плесень»). Наблюдаются, скорее, скачки мысли, нежели перетекания. Хотя иллюзия перетекания присутствует в некоторых текстах и строфах, но она не слишком органична для этого поэта: здесь взаимодействие льда и огня приводит к образованию не тёпленькой водички, а «несуществующего космоса». Бывает хаотично. Непредсказуемо. Опасно.
И при этом логика – железная. Логика всего в целом: каждого текста, книги, жизни, души, духа. Это и есть та свеча, на которую нужно смотреть сквозь амёбою расплывающийся черный квадрат. Именно этот четкий внутренний свет и собирает все паззлы рассыпанного мира.
ББК 84(4Укр – 4Од – 2Од) 6-53я44
УДК 821.161.1(477.74) – 14 (081)
Г 520
Главацкий, Сергей
Падение в небесах: книга стихотворений /
С. Главацкий. – Одесса: изд-во КП ОГТ, 2016. – 274 стр.
ISBN 978-617-637-096-3
