Лыжи

Посвящается Мишане, Олегу, Игорю

Память — странная штука. Играет с нами разные игры. Казалось бы, нужно тебе что-то очень важное вспомнить, важное вот сейчас, ты напрягаешься, а результат — ноль. Вот ведь знал, помнил, учил, всё равно ноль, ничего. Пустота. И напротив — безделица, ты о ней забыл, выбросил, а она вдруг вылезет, как шило из мешка и цепляет, и царапает. Вот такие воспоминания, откуда-то из далека, из большого пыльного мешка, извлекла моя память.

***

Жил через дом от нас, на нашей стороне улицы, дед. Дед Яша, высокий сухой старик с длинным лицом, глубоко посаженными колючими глазами, прямым носом, тонкими губами. А может, он выглядел по-другому, может, это не память рисует его образ, а фантазия.

Жил он один в своём низком доме с окнами почти у самой земли. К дому от калитки вела тропинка средь высокой травы, засыпанный снегом, весь придомный участок был заросший. Он, в отличие от остальных соседей, не возделывал огород, не держал никакой живности, даже собаки и кошки у него не было. Он жил, как наш далёкий предок, охотник-собиратель. Только он не кочевал.

Так вот, жил он один и был нелюдим, ни с кем в посёлке не общался: ни со стариками, ни с людьми по моложе, а уж дети просто его боялись и даже не помышляли с ним заговорить.

В посёлке жил ещё одинокий старик, дядя Федя, сиделец, который полжизни провёл в тюрьме. Дядя Федя ездил на велосипеде с коляской, которая была сделана из старого корыта. Так вот, за ним мы бегали, кричали ему вслед «дядя Федя съел медведя», он на нас ругался, топал ногами, кидал палки, и мы убегали. Но мы его не боялись, хотя здоровались с ним как-то с опаской. Он же на нас не смотрел, в ответ даже головой не кивал.

Но вот чудо: однажды зимой это случилась, два мира пересеклись. Это как первый контакт с инопланетянами или девушкой — пока об этом думаешь, непонятно, с чего начать, что сказать, а потом — опа — и случилось. Тебя спрашивают: ну, как ты подошёл, что сказал, рассказывай. А ты не можешь ничего вспомнить, как да о чём, и ты врёшь и придумываешь, и приукрашаешь, и получаешься просто какой-то герой и Казанова.

***

Не помню, как и что, но дед Яша пригласил меня зайти к нему домой (наверное, я сам напросился). Я тут подумал: в нынешнее время после фразы «он пригласил ребёнка к себе домой» ведущие ток-шоу рассказывал бы в красках и подробностях о всяких ужасах с кровью и расчленёнкой.

Но в те прекрасные времена моего детства… в общем, он меня не съел. Дед Яша рассказывал и показывал, как и чем он живёт. Сени, кухня, комната. В сенях стояли лыжи, широкие, охотничьи, две пары. Со слов деда Яши, он их сделал сам. Мне тогда они показались верхом совершенства: настоящие, не из магазина. По сути же это были берёзовые доски, довольно неаккуратно обстроганные с приколоченными кожаными ремнями.

На стенах висели капканы, мотки проволоки и деревянные рогатки, на которых были натянуты заячьи шкурки. У нас в сарае были такие же, но на них были кроличьи шкурки. Родители держали кроликов, и отец шил из них шапки, так что мы все ходили в этих шапках. У младшего брата была шапка из чёрного кролика, у меня серая, у старшего брата белая, а у отца — из нутрии.

На кухне стояла печь с плитой, она же, печь, отделяла кухню от комнаты. На полу кухни вдоль стен теснились банки, наполненные… не возьмусь сказать чем, но вид содержимого не вызывал ни аппетит, ни других положительных эмоций. У дверей примостились унты. Когда мы вошли в дом, я хотел было раздеться, но он меня остановил и прошёл в комнату, как был, в валенках, не разувшись и не раздевшись.

— У меня ещё не топлено, — сказал он.

 Я прошёл за ним в комнату. Там у небольшого окна, стоял стол и одна табуретка, на столе — гранёный стакан со свечкой. За столом в углу кровать, застеленная какими-то шкурами. Это была вся мебель. Оглядевшись, я спросил, почему он не включает свет. Скоро станет совсем темно.

— У меня нет электричества, станет темно, зажгу свечу, – ответил он.
— Но как без электричества? Ничего не видно, – удивился я.
— А на что здесь смотреть? И вообще, я обхожусь без электричества.
— А телевизор? Холодильник? Радио…
— Ты что-нибудь из этого видишь? Вот. Я завтра иду проверять петли.
— А где ваше ружьё? – огляделся я.
— Нет у меня ружья, ни к чему оно мне.
— Но как?
— Всё, что нужно, можно так добыть. Без ружья.
— Это как? Можно посмотреть? Можно, я завтра с вами пойду? А вы куда пойдёте? А во сколько?
— Со мной?.. лыжи у тебя есть?
— Нет, но я так, нормально.
— Нормально? Там снегу по колено и выше, а он так «нормально»!
— Как же быть? Очень хочется посмотреть.
— Ладно, у меня есть вторые лыжи, но я не могу их тебе дать. Могу продать. Если хочешь.
— Хочу, мне надо, я куплю.
— «Куплю»! А «купилка» у тебя есть?
— Я у родителей возьму. Сколько надо?
— Десять рублей.

 Я сорвался с места и побежал домой. Родители были ещё дома, они обедали. Я ворвался в дом и стал с порога объяснять, как мне нужны лыжи, охотничьи, и что такой случай бывает только раз в жизни. Родители возразили, что хорошие лыжи можно купить в магазине, в «Буревестнике». Но я гнул своё, ныл, что в магазине — это не настоящие лыжи, а мне надо настоящие, и надо сегодня, потому что завтра утром меня берут на охоту, а я без лыж.

— Ладно, — сдалась мать.
— Сколько надо? – спросил отец и достал кошелёк.
— Десять рублей, всего, – выпалил я.
— Нет. Ты что, с ума сошёл? Это очень дорого! – сказала мать, и отец спрятал кошелёк.

 Я заныл, что жить не смогу без лыж, а с лыжами смогу, и всё такое. Отцу надоело это слушать и он, прикрикнув на меня, сказал, чтобы я отправлялся учить уроки и не мешал им собираться на работу.

— Дак каникулы у нас, – зашвыркал носом я.
— Тогда принеси дров, набери угля. И натаскай воды.

 Разговор бы окончен, и я побрёл выполнять задания. Когда всё сделал, родители уже собрались и ушли на работу. Я разделся, и уже было собрался идти страдать к себе в комнату, ну, как к себе — в детской мы жили втроём, я и мои братья, младший и старший. Меня позвала к себе бабушка, и протянула мне красную бумажку.

— Ух уж этот Яша. На, купи себе лыжи, – сказала она.
— Но родители… — начал было я.
— Они разрешили, бери.

Я взял червонец, впрыгнул в валенки, нахлобучил шапку, накинул пальто на плечи, выбежал на улицу.

Утром я встал пораньше, выпил сладкого чаю, съел кусок хлеба, посыпанный обильно сахаром, оделся и совсем уже собрался на выход.

— Куда это ты? – спросила меня мать.
— На охоту с…
— На какую охоту? Кто тебе разрешил?
— Дак, бабушка сказала, что вы разрешили.
— Мама! – громко сказала мать и пошла к бабушке в комнату.

Я же не стал дожидаться, чем это закончится, выскользнул за дверь.

***

Дед Яша уже стоял за оградой, держа на плече лыжи. Одет он был в ватные штаны и ватную куртку-фуфайку, обут в унты, за спиной мешок. На голове надета шапка непонятной формы из неопределяемого зверя. Она была такой старой и потёртой, что казалось, что она перешла ему по наследству от первобытного человека, которому она тоже досталась изрядно поношенной.

И вот мы, я и дед Яша, с лыжами на плече зашагали в сторону леса. Правда, чтобы увидеть лес, нам пришлось прошагать весь Северный посёлок, так называемый Городок. Дойдя до конечной остановки автобуса номер три, мы оказались на краю города. Перед нами лежало чистое поле. Там, где сейчас Заозерный посёлок, шестой микрорайон, пятый одиннадцатый… не было ничего. Поле, засыпанное снегом, и где-то у горизонта чернел лес.

— Куда идти? – спросил я.
— Левашова знаешь?
— Да.
— Рядом с ним загон для скота. Вот туда и пойдём, потом чуть левей, там два колка. Проверим там, потом перейдём через трассу, краем леса немножко — и обратно. Так что обернёмся по-быстрому.
— Хорошо. Я подожду вас у загона, – сказал я и поставил лыжи на снег.

Дед Яша сделал то же, вставил ноги в ремни и пошёл. Нет, даже побежал, как-то легко без лыжни и без палок. Я постоял немного, глядя ему вслед, давая форы, и сорвался с места вдогонку. Откуда сорвался, там и оказался: лыжи сразу провалились в сухой колючий снег. Мчаться, лететь как ветер, бежать как-то сразу не задалось: лыжи увязли в снегу.

— Ага, – подумал я, — неудачное место выбрал я для старта. Побегу по следам деда Яши, он-то знает, где идти легче.

Я выбрался на лыжню, проторённую моим спутником. Стало легче, но всё ровно бег как-то не настраивался. За ненадобностью, по заверению деда Яши, я палки не взял, и поэтому опереться было не на что. Вытаскивая то одну лыжу, то другую, при этом теряя равновесие, я несколько раз падал то на один бок, то на другой.

Но потихоньку приноровился, и дело пошло. Вернее, пошёл я не очень быстро. Медленно пошёл. В голове прыгала, скакала, билась о черепную коробку мысль вперемешку с обидой. Я же видел в кино, как быстро герой-охотник бегает на лыжах! Убегает, догоняет — и всё легко, в удовольствие. Что же у меня не получается? Понял: это дед подсунул мне плохие лыжи. Себе оставил хорошие.

 Дед Яша остановился и дождался, пока я доплетусь до него.
— Что-то ты не торопишься… – сказал он.
— Лыжи совсем не идут!
— Что не так с лыжами?
— Не знаю, – обиженно ответил я.
— А… Может, мои лучше?
— Да, наверное.
— Ну, так давай поменяемся.
— Давайте, – с энтузиазмом ответил я.

Мы поменялись.

— Эти лучше? – спросил дед Яша.
— Конечно, лучше.
— Тогда пошли, – сказал он и вновь побежал вперёд, будто и не менялся лыжами.

У меня же ничего не изменилось, как говорится, «стою на асфальте, в лыжи обутый, то ли лыжи не едут, то ли я… на всю голову раненный».

Обида. Обида на всё и всех. На деда Яшу, на его-мои лыжи, на снег, на солнце. Ещё и оно светит ярко, ярко отражается от белого-белого снега, бьёт в глаза, куда ни глянь. Глаза заливает потом, пот течёт из-под шапки-ушанки, заливает глаза и тут же замерзает на бровях и ресницах.

Солнце и пот мешают мне прицелиться. Я снял варежку и обтёр голой ладонью лицо. Вновь поднял винтовку, мокрая ладонь тут же прилипла к вороненой стали. Я отпустил винтовку, ещё обтёр лицо, сунул руку за пазуху, обтёр её насухо, вынул, поразминал на морозном воздухе и вновь вскинул винтовку.

***

В прицеле маячила чёрная спина колчаковского офицера. У меня нет права на ошибку, последний патрон. Я перебил всю банду белых — и вот решающий момент, палец на курке, цель на мушке. Курок пошёл — и окрик: «Анатолий». Выстрел. Мимо. И вновь: «Анатолий». Я оглянулся на голос. Это дед Яша звал меня. Оказывается, пока я предавался своим мыслям и фантазиям, он уже проверил все свои петли, сделав изрядный круг, и за шёл мне за спину.

— Анатолий, поворачивай обратно, – кричал он, махая рукой.

Я вышагнул из лыж, тут же провалился в снег выше кален, перевернув лыжи носками в обратную сторону и снова взобрался в них. Дед Яша дождался меня и пошёл рядом со мной, не убегая вперёд.

— Ну и что? – спросил я.
— Да вот, добыл одного, – ответил он и махнул рукой за спину, показывая на мешок, из которого торчали закоченевшие заячьи лапы.

На этом наш разговор закончился, мы молча дошли до дома.

Что-то мне не хотелось обсуждать наш поход, а других тем не нашлось. Да просто во мне сидела обида. Спросите, на кого? На всех. Все были виноваты! А как же иначе? Не себя же винить!

Вот с какими мыслями я шёл домой. У ворот моего дома дед Яша спросил:

— Ну что, Анатолий, ещё пойдёшь?
— Конечно!
— Это хорошо. Ну что, когда сговоримся?
— Ну я не знаю… Я к вам зайду.
— Хорошо, приходи.

И мы расстались. Я поставил лыжи в сарай и пошёл домой, а дома меня уже ждали. В общем, мне попало по первое число — и за лыжи, и за то, что ушёл, как оказалось, без разрешения, и за то, что пришёл весь мокрый под одеждой и обледенелый снаружи. Ну ещё за то и за это, и вдогонку за учёбу. Этим и закончился мой ярко вспыхнувший и тут же погасший роман с лыжами. Настоящими, охотничьими, а не какими-то из магазина.

Так они и стояли в сарае, никому не нужные, такие желанные и дорогие. Через много лет отец по случаю достал их и сделал из них сани для перевозки кирпичей. Но это уже другая история.

А что дед Яша? Мы с ним виделись ещё пару раз. Он встречал меня у своей калитки, когда я шёл из школы, спрашивал, когда мы снова пойдём на лыжах. Я придумывал отговорки, что сильно занят, но я обязательно к нему зайду. И мы пойдём. Но я не зашёл, потом и вовсе забыл о старике. Прошла зима и весна. Наступила лето, та пора, когда все друзья и знакомые разъезжаются, кто куда. Бродя по посёлку, не зная, чем заняться, я оказался у калитки деда Яши.

— О! — подумал я. Открыв калитку, вошёл во двор, подошёл к дому. Дверь была заперта на щеколду, в которую была вставлена палочка.

— Нет дома, наверно опять ушёл на лыжах, – хихикнул я.

Вернулся к этой двери я вечером, потом на следующий день утром, в обед и снова вечером: ничего не изменилось. И я перестал ходить, нашёл другое дело, придумал, чем заняться. Пошёл собак гонять. Прошло лето, наступила осень. Однажды, идя утром в школу, я увидел, как из калитки деды яшиного дома выходит мальчишка-школьник. Я поравнялся с ним:

— Как поживает дед Яша?
— Какой?
— Как это, какой? Который живёт в этом доме!
— Здесь живём мы.
— А Яша? Дед Яша.
— Не знаю никакого деда Яшу! — сказал парень и перешёл на другую сторону улицы.

Ну, вот и всё. Странная штука, память. Как заноза, откуда взялась маленькая щепка, воткнулась в палец и покоя не даёт, надо вытащить её, пока не воспалилась.

P.S.

Стою я в поле, засыпанном снегом до самого горизонта. Стою один, и во все стороны от меня расходятся, расходятся следы в снегу, тропинки; одни — в самый горизонт, другие почти засыпаны снегом. Но я знаю: это ушёл человек, которого я знал и забыл. Другие люди ещё видны силуэтами на горизонте, но лиц уже не разобрать. Один из этих силуэтов — дед Яша. Кто-то ушёл уже давно и далеко, но лица их видны отчётливо. Но всё больше тропинок свежих, и люди на них, вот, рядом, но уже не дотянешься, не возьмёшь за руку…

Фото из открытых источников