(записки бывшего следователя)
Свой первый костюм я пошил в ателье мод Одессы во время учёбы в специальном оперативном заведении милиции. С мастером-закройщиком произошёл небольшой казус. Когда заказывал костюм, то я был в гражданской одежде. Закройщик намекнул на чаевые. Тогда было принято обязательно благодарить мастера.
Я собирался это сделать, когда буду получать готовый костюм. На последнюю примерку без какого-либо умысла пришёл в курсантской милицейской форме, не успев переодеться. Курсанты переодевались на снимаемых в городе квартирах, так как в стенах учебного заведения это делать запрещалось категорически.
Увидев меня, мастер побледнел, челюсть его отвисла, а руки стали трястись. Я не понимал, что с ним происходит. Дошло, когда мастер дрожащим голосом стал извиняться за то, что неудачно пытался меня разыграть по поводу дурацких денег. Невольно разобрал смех.
Конечно, с перепуганным портным я честно рассчитался, хотя он усиленно отталкивал мою руку с деньгами. Тогда я ему рассказал старый одесский анекдот. Портной еврей во время примерки, получая от клиента чаевые, сказал: «Маловато». Клиент добавил. Портной снова: «Маловато». Когда клиент полез в очередной раз в карман, выпало удостоверение работника милиции.
Увидев его, портной, схватившись за голову, стал кричать дурным голосом, что всё-таки, девочки швеи, в накладные плечики пиджака положили мало ваты.
Обращаясь к клиенту, портной строго произнёс: «Товарищ мой самый любимый и дорогой, я у вас никаких денег не просил. У меня до сих пор болит голова, зачем вы мне всунули деньги на покупку ваты. Заберите их назад, и больше этими копейками не морочьте мою старую еврейскую голову. У нас в ателье мы не знаем, куда от неё деваться. Потому я возмущён был очень крайне, что швеи не доложили её в плечики. Если скажите, что вам надо килограмм ваты, так я дам даром два и ещё денег в придачу за то, что нас выручили от хлама».
Мой портной, прослушав анекдот, успокоился, поняв, что в отношении его у меня нет никакого злого умысла. Я сказал, что деньги даю на покупку ваты, чтобы ему не пришлось говорить очередному клиенту «мало ваты». Портной окончательно пришёл в себя и заулыбался.
Лицо его приняло прежний вид. Соломон Абрамович, как звали портного, отодвинув шторку примерочной, бойко прокричал: «Софочка, дорогуша, принеси мой любимый пузырок с дорогим напитком, который изготовила своими золотыми ручками моя неувядающая Сонечка. И прихвати фаршированную рыбу, что мы, как знали, не доели в обед. Клиент хочет от нас уйти весёлым, и мы это ему устроим. Пусть он будет счастливым с костюмом, что мы соштопали, как ни в одном самом дорогом доме моделей нашего самого красивого города в мире».
Потом Соломон Абрамович пошил мне брюки и рубашку, фасон которой я придумал сам. В ателье меня все хорошо знали. Своих товарищей, которые хотели что-либо пошить, я отводил к Соломону Абрамовичу, за что он был очень благодарен. Ребята удивлялись тому, что мастер-портной категорически отказывается брать чаевые. А им неудобно, приобретя хорошо пошитую вещь, не отблагодарить людей за качественный труд.
Тогда я сказал, что, давая чаевые, должны обязательно сказать, что их даёте на покупку ваты. Действительно, пароль сработал. Соломон Абрамович с благодарностью спокойно брал деньги, не забывая добрых ментов-клиентов угостить вкусной наливкой, которую продолжала искусно готовить его жена. На закуску часто была фаршированная рыба, любимое блюдо евреев-одесситов.
Ребята стали меня расспрашивать, какое отношение имеет вата к чаевым. Им казалось, что это похоже на игру в подпольщиков, обменивающихся явочным паролем. Поэтому один курсант-шутник, Лёша, отдавая деньги, сказал: «Я передаю из центра деньги на покупку ваты. Вы взамен должны передать центру кровать с деревянными спинками и поющими пружинами».
Соломон Абрамович не растерялся, и дал ответ на пароль: «Кровать передать не могу, так как мы с Сонечкой её разломали в разгар любви. Вместо её Соня передаёт шефу наливку». Тогда я рассказал товарищам о своей истории, связанной с ватой.
В городе, случайно встречаясь со мной, Соломон Абрамович, чопорно снимал шляпу с опущенными от старости полями, кланялся, а потом обнимал, как старого друга или близкого родственника. Вместо приветствия он обязательно спрашивал: «Ну, и наконец, я буду знать, как ваше драгоценное здоровье?» Когда я говорил, что у меня всё хорошо со здоровьем, Соломон Абрамович радостно восклицал: «Тогда ещё раз здравствуйте!»
После окончания оперативной школы с двумя друзьями, предупредив по телефону Соломона Абрамовича, вечером пошли попрощаться с ним и его дружным коллективом. С собой прихватили бутылку хорошего коньяка. Увидел его, Соломон Абрамович не на шутку рассердился.
«Боже мой! — артистично вскрикнул он. Перед Сонечкой я буду молчать, как рыба об лёд, чтобы не знала, что ви презираете её царский напиток, и потому принесли не известно что изготовленное, и из чего».
В то время в Советском Союзе на особенно качественных продуктах ставился знак качества. Он был похож на угловатого, без головы человечка с расставленными в разные стороны руками и ногами. Соломон Абрамович, щёлкнув ногтем по этому знаку, с горечью произнёс: «Ви же должны видеть своим молодым глазом, как вам этим знаком дают понять, что продукт готовили руками и ногами, но без головы».
Это было похоже на политический анекдот, который лучше говорить на кухне.
Значит, Соломон Абрамович, зная, что мы молодые лейтенанты милиции, полностью нам доверял. Посидели на славу, наслушавшись сногсшибательных одесских анекдотов. Разошлись, когда по Одессе шли последние трамваи, направляясь на отдых в депо.
***
Так как родители жены и её сестра проживали в Одессе, я каждый год во время отпуска приезжал в этот чудный город. Обязательно заходил в свою незабываемую оперативную школу милиции, чтобы встретиться с преподавателями, которые меня многому научили. Не забывал зайти в ателье к Соломону Абрамовичу и его девочкам-швеям. В его жизни произошли изменения: единственный сын уехал в Израиль. Сонечка и Соломон Абрамович категорически отказались покидать Одессу.
На мой вопрос, коротко ответил: «Ну ви скажите так, чтобы я вас сразу понял. Что я там буду делать с евреями-одесситами без Одессы?» Было понятно, что Соломон Абрамович не собирался покидать Одессу, решив умереть в этом городе.
В очередной раз, приехав в Одессу, я не застал на рабочем месте Соломона Абрамовича. Софочка из молоденькой девушки с осиной талией превратившаяся в дородную одесситку с необъятными бёдрами, шёпотом рассказала о том, что Соломона Абрамовича посадили на приличный срок за неоднократное взяточничество, что на юридическом языке обозначает повтор преступления. А это является отягчающим вину обстоятельством. Сонечка не смогла пережить такого горя и вскоре умерла после ареста Соломона Абрамовича.
Как юрист я не мог понять, как можно было за чаевые привлечь закройщика к ответственности за взяточничество. Субъектом этого преступления может быть только лицо, являющееся представителем власти и обладающее организационно-распорядительными или административно-хозяйственными полномочиями. Разумеется, обыкновенный портной такими функциями не обладал.
Как оказалось, тогда в Одессе за взяточничество пострадал не один Соломон Абрамович, а и многие другие мастера-закройщики, которым приписали организационно-распорядительные функции в связи с тем, что под их руководством работали швеи-мастерицы. На самом деле это делалось ради показателей в работе правоохранительных органов, в частности, сотрудников ОБХСС.
В дело вмешался Верховный Суд СССР, который выпустил на свободу всех таких «взяткополучателей», так как в их действиях отсутствовал инкриминированный им состав преступления.
Однажды позвонил мой свояк, живущий в Одессе, с которым закончили милицейское заведение. Он передал мне привет от Соломона Абрамовича, который после освобождения из мест лишения свободы уехал к сыну в Израиль. Свояк вместе с работницами ателье приехал в аэропорт проводить Соломона Абрамовича, навсегда покидавшего Одессу.
Всё своё имущество он раздарил и распродал. С собой увозил только в урне прах любимой своей Сонечки и маленькую бутылочку с наливкой, изготовленной несколько лет назад её руками. Перед посадкой в самолёт, прижимая к груди маленькую урну, Соломон Абрамович горько заплакал и, не вытирая слёз, тихо проговорил: «Если бы только кто знал, как я не хочу умереть на чужбине. Успокаивает, что в небесах, я буду всегда рядом с моей девочкой Сонечкой».
И вот взревели мощные турбины самолёта, унёсшего несчастного еврея-закройщика Соломона Абрамовича в чужую незнакомую страну. Провожающие видели, как самолёт постепенно превратился в точку, вскоре исчезнувшей за горизонтом.
Услышав эту информацию, мне стало искренне жаль хорошего доброго человека, которому, вопреки его желанию, придётся умереть вдали от любимой Одессы.
