Писатель, завораживающий мыслью

ПАМЯТИ крымского писателя
Анатолия Ивановича ДОМБРОВСКОГО

1

Поколение рожденных в 30-е годы, воспитанное мечтать о высоком, понимать жизнь как восхождение, веровало в будущее — в претворенные в действительность пророчества о вселенском могуществе человечества, о полноте раскрытия творческого потенциала личности, и не только личности, но и народов. Счастливейшие в потоке времен, люди эти были убеж­дены в возможности избавления человека от его природной жестокости, от сокрушительного злобного начала.

Годы, начинающиеся с цифры «2», для рожденных в 1930-е, казались далекими, как коммунизм.

Анатолий Иванович Домбровский родился 12 декабря 1934 года, умер 17 октября 2001. Писатель успел прожить майскую пору в третьем, столь загадочном в детстве, тысячелетии. И еще пять месяцев мучительной болезни.

Кроме книг, писатель оставляет по себе сгусток духовной энергии. Домбровский успел сказать правду о тьме, накрывшей Родину, но суть его имени — любовь.

Как бы человек ни пыжился, сгорая до угольков в борьбе, повернуть колесо судьбы, а это ведь не только Земля, но и Вселенная, — невозможно. Верно, без борьбы перемен в жизни общества не бывает, но разве революции ставят крест на монархии? Революция может свергнуть монарха, кинуть под нож гильотины, расстрелять. Рабовладельцев, феодалов, капиталистов сживает с лица земли протест духовный. В человечестве есть нечто змеиное — смена кожи. Но в наше время произошло чудовищное. Человечество, надругавшееся над Богом, утеряло способность мечтать о будущем. А коли так, то, не имея новых идеалов, оно втиснулось в старую кожу, тронутую могильным гниением.

 Будучи философом по образованию, по жизни, творчеству, Домб­ровский мог объяснить ужас происходящего — принять не было сил.

Уход писателя в сияющий мир Эллады — не бегство из времени по­пранных духовных ценностей. Романы Домбровского о древнегреческих философах — призыв опамятоваться. Но, оживляя любовью образы искателей истины, драгоценной и для нынешнего мира, Анатолий Иванович и сам был счастлив.

Да только разве можно замкнуть сердце от беды, постигшей Родину? И вот она, боль о нашем общем горе, об изуверском предательстве на­дежд человечества, его книга: «Делириум, или Безысходность — род безумия». Это и детектив, и психологическая драма, и документ о контрреволюционном перевороте.

Но если уж говорить о творчестве, так по порядку.

2

Есть книги — читаешь, а в горле все время комок: от нежности, от печали. Такую книгу Анатолий Иванович Домбровский написал много лет тому назад. С этой тоненькой повестушкой он и отправился в путь за писательской судьбой: пойди туда — не знаю куда, принеси то, не знаю что. «Голубая тень белого камня» — книга о прекрасном мире отрочества в прекрасной, счастливой стране. Ни единого высокого громкого слова не позволил себе писатель, но это воистину гимн крымской земле. Море моря, море света, море любви.

От волшебника ждут новых и новых чудес…

В недавнем прошлом, когда издавали тысячи и тысячи новых книг, власть редактора была почти неограниченной. Парадокс, но именно редакторы уничтожили детского писателя Домбровского, с его солнечным лиризмом, полетом мысли, с его легким светлым словом, напоенным за­пахами моря и степи. Та же «Голубая тень белого камня», за которую Домбровский получил премию Всесоюзного конкурса, не сразу пришлась ко двору издательству «Молодая гвардия». Эта повесть — о петухе, которому злая свинья откусила ногу, о студенте Егорыче, спасшем петуха (приделал ему деревянную ногу), о Мальчике Санче, умевшем превращаться в сверчка, воробья, в чайку — чего ни сделаешь ради любви к девочке…

Первую пробу пера обогнали «нужные» книги. Книга очерков «Мы пишем с целины» вышла в 1967 году в Алма-Ате, повесть о крымских школь­никах, переживших немецкую оккупацию, «Птицы ничего не расскажут» — в 1968 году, в «Молодой гвардии», а первая из написанного, самая трепетная и самая счастливая — только в 1970-м.

Домбровский создал еще несколько детских крымских повестей: про обычных деревенских ребят, про жизнь совершенно земную, но щемяще прекрасную. А было это в самую трудную для него пору, когда остался без работы, без дома, без каких-либо надежд на будущее.

Тут, наверное, самое время рассказать о жизни писателя, об истоках творчества, тогда станет понятным, почему Домбровский написал романы о философах, романы о несчастье, случившемся с нашей страной.

Писатель родился в степном деревенском Крыму. Отец Иван Кузьмич никогда не считал себя поляком, хотя происходил из малоземельных переселенцев, пришедших на Украину при Екатерине Великой. Прадед Франц Ареевич получил надел, но его сыну Кузьме пришлось не столько хлеб сеять, сколько выказывать молодецкую стать. За богатырскую силу и рост взяли в лейб-гвардию Его Величества. Отец писателя, Иван Кузьмич, имея за плечами церковно-приходскую школу, получил в юности прекрасную техническую подготовку. Жил в семье отставного полковника, школьного учителя, страстно любившего физику. Работая с полковником в его мастерской, Иван Кузьмич научился токарному, слесарному, плотницкому делу, освоил работу с электричеством… В Крым переселился, спасаясь от голода 30-х годов. Прошел войну, дослужился до сержанта, среди его наград орден «Красной Звезды», медали «За отвагу», «За взятие Ке­нигсберга»… Чудо-умельцем остался до глубокой старости, мог починить мотоцикл и ружье, выточить деталь к мясорубке и вернуть жизнь древним ходикам.

Умные руки писатель Домбровский унаследовал от Ивана Кузьмича, а вот любовь к слову у него от матери, от Елизаветы Яковлевны Березницкой. В ее роду был поэт Семен Княгницкий, а ее приданое состояло из дореволюционной, чудом сохранившейся библиотеки, в которой половина книг была на польском языке.

На долю поколения Домбровского выпало дважды испытать оккупацию. Тотальную гитлеровскую, когда росток только поднимался от земли, и нынешнюю, духовную, глобальности и глубины воздействия которой мы пока что в полной мере не осознали.

Анатолию Ивановичу шел седьмой год, когда в его родном селе расположилась немецкая часть. Отец на фронте, мама умерла перед войной. Он остался с мачехой, с двумя братьями. Старшего, Юрия, вскоре угнали в Австрию. Немцы вышвырнули из дома не только семью, но и книги. Пришлось поселиться в курятнике. Село некогда принадлежало немецким колонистам, курятник был кирпичный. Почистили, сложили печь, замазали щели…

Старожилы помнили бывших немцев, колонистов, ждали культурного житья, и дождались. Немецкие солдаты уж до того презирали русских, уж так себя ставили высоко, что садились опорожнить кишки посреди улицы.

Библиотека валялась под открытым небом, но взять книги не позволяли, грозили застрелить. Такова она, просвещенная Европа.

Запомнилось: морось, беззащитные мамины книги… Смотрел на эту заветную драгоценную груду из курятника, и особенно на толстую книгу с картинками, которую любил рассматривать… Он все-таки набрался храбрости, улучил мгновение, побежал, схватил, принес. И был еще один рисковый поход. И стало в доме две книги — «Дети капитана Гранта», «Дерсу Узала».

Мы все никак не сыщем подвижников, которые избавили бы нас от поработителей наших. В селе детства Домбровского крестьяне, глядя на «культурных» немцев, гадящих на глазах детей и женщин, быстро ура­зумели, где искать спасения.

Учительнице Лидии Александровне Вербиной восемнадцати не было, ее кормили всем селом, как пастуха, а она вела сразу четыре класса. Однажды приехал инспектор, привез учебники немецкого языка. На первой странице портрет Гитлера и надпись: «Освободитель русского народа». Через месяц инспектор явился проверить знания учащихся. Кто на портрете — сказать могли, а вот произнести по-немецки: «Освободитель русского народа» — никто из учеников не сумел. Лидии Александровне попало, но школу все-таки не закрыли. Учительница была с ребятами до апреля 1944 года.

В первый же день освобождения радостная Лидия Александровна привела в школу Нашего офицера. Наш офицер сказал:

— Разучим Гимн Советского Союза.

Разучили. Лидия Александровна вышла за офицера замуж и ушла с ним на Запад, за Победой.

Осенью в школе появилась другая учительница — девочка Ольга Анисимовна. Она организовала хор и самодеятельность, и, конечно, без Домбровского ни один концерт не состоялся бы, без гармониста. Гармошка была отцовская, Иван Кузьмич не только паял и клепал, но и настраивал гармоники, хотя у своего полковника он научился играть только на мандолине. Однажды Ольга Анисимовна предложила сочинить частушки про войну. У Домбровского получилось складно, ладно. Содержание: пусть отцы воюют, а мы будем собирать колоски… Отправил частушку на фронт. Надо сказать, что Иван Кузьмич писал домой часто, в каждое письмо вкладывая чистые листы. На этих листах школа делала контрольные – тетрадей не было, задания по русскому языку и по математике выполняли на газетах. Ротный командир обрадовался, что сержанту сын стихи прислал. Стихи были зачитаны перед строем. Так что слово Домбровского — участник Великой войны.

При немцах умудрялись, учились, а вот в 46-м году школа перестала работать. Голод разогнал детей. Голод тоже учитель. Его уроков не забывают. Пока не ходили в школу, Домбровский брал книги в конторской библиотеке. Брошюры по астрономии и том Адама Мицкевича. Начитавшись стихов, попробовал сам сочинять, а вот когда влюбился — стихи хлынули ливнем. Написал несколько поэм, сказок, начал роман… Стихи — тайна, но шила в мешке не утаишь. Задали сочинение на свободную тему — написал об осени, стихами. Напечатала стихи районная газета: сочинил ко дню выборов. Жизнь была сказочно хороша, хоть до школы восемь километров. Пришлось и на квартире жить, таскать на себе харчи. Денег не было совершенно, село работало, добывая стране изобилие, для себя же — было бы чем живот набить. Отец ухитрился достать сыну велосипед.

Книг после оккупации осталось немного. В районной библиотеке дали «Поджигателей» Шпанова да критиков: Чернышевского, Белинского, Писарева. Очень понравился Белинский. Но были еще книги Энгельса. Прочитал «Диалектику природы».

Директор школы Николай Иванович Жучков, выпускник Ленинградского университета, предложил золотому своему медалисту:

— Езжай в ЛГУ.

Дал адрес, где остановиться в Ленинграде.

Сойдя с поезда, дикий крымский степняк растерялся. Спросил, как доехать до Васильевского острова. Назвали номер троллейбуса.

— А где купить билет?

— В троллейбусе.

Подумал-подумал и пошел пешком. Оказалось, не очень-то и далеко. Боялся провалиться на собеседовании. Вопросы задавал замдекана. Спросил, кто родители. Удивился просторному костюму, в который вырядился абитуриент. Пришлось признаться: другого в сельпо не было. Ждал, когда начнут гонять по проблемам, но декан сказал:

— Ты зачислен.

Общежитие не дали. Два года снимал углы. На третьем курсе с философией пришлось расстаться: расформировали отделение философии и психологии.

Перевелся на факультет журналистики. Два года ходил в «журналистах». На каком-то из вечеров читал со сцены юмористический рассказ Остапа Вишни, по-украински, сочно.

На концерте был декан философского факультета Василий Петрович Тугаринов.

— Откуда этот парень?

— Из наших, но бывший, — ответили декану.

— Как такого парня отдали? — самодеятельность в те годы была в почете.

За Домбровским сбегали за кулисы: Тугаринов зовет. Тугаринов спросил:

— Не хочешь вернуться к философам?

— Хочу, да как это сделать?

— Приходи завтра и учись.

3

Вот что удивительно! В творчестве обращение к философской тематике у Домбровского получилось такое же случайное, как возвращение на философский факультет.

Без предисловия тут не обойтись, а оно — продолжение рассказа о судьбе писателя.

Женился на 5-м курсе. Жена закончила учебу раньше и уехала в Алма-Ату. Вскоре он устроился там преподавателем философии Высшего погра­ничного училища. Младший лейтенант, он через год дорос до заместителя начальника кафедры общественных наук. Работалось непросто. Строгая цензура требовала лекции на проверку, читать их приходилось слово в слово.

Говорят, не было бы счастья… Медицинская комиссия нашла перебои в сердце. Из армии уволили, оставив, впрочем, звание лейтенанта и доцента. Штатский человек — вольный человек, ушел из училища. Философа из ЛГУ взяли в обком ВЛКСМ. Полгода ездил по казахским аулам, агитировал ехать на строительство в Темиртау. Потом устроился в газету казахстанских пио­неров «Дружные ребята» ответственным секретарем, а потом назначили редактором. Тогда он уже сочинял рассказы, стихи, которые охотно печатали…

Со стороны — жизнь удачника, хотя удачник этот с детства испытал сиротство, оккупацию немцев, мадьяр, румын. Это не о народах, о солдатне. Дети войны, как и солдаты войны, как все перенесшие войну, знают, что это такое — «страна огромная», знают и веруют в правду этой великой страны. Служат этой стране и будут служить ей до последнего дыхания.

Семейная жизнь не сложилась тогда у Домбровского. Вернулся в Крым.

Труд писателя — не работа, это особое качество жизни. Среди писателей своя номенклатура, но вот самовольный отказ от должностей, хотя бы и ради писательства, рассматривался как непростительное нарушение основ, как презрение к товарищам, допущенным пользоваться благами.

В Алма-Ате была редакторская машина, редакторская квартира, а в Евпатории пришлось снимать развалюху-времянку. Друзья добыли в издательстве «Молодая гвардия» заказ на книгу о философах. Писал о великих мыслителях, живя в селе, располагая евпаторийской библиотекой, где работают добрые люди, но нужных книг в которой мало. И все-таки что Бог ни делает — к лучшему.

Жизнь в «Суворовском», во времянках, дала писателю бесценные впечатления. Несколько замечательных повестей и романов Домбровского, и особенно «Все радости и печали», — обязаны именно той, скудной, но вполне свободной жизни. Это было возвращение в народ, в свой народ, в крымский.

 Книга «Рассказы о философах» увидела свет только в 1975. Годом рань­ше в издательстве «Детская литература» вышли повести «Красные каски» и «Сладкая земля». В гражданскую войну отряд партизан «Красные каски» действовал под Евпаторией. Его база находилась возле села Суворово, в каменоломнях. В основе «Сладкой земли» — воспоминания отца. В Полесье потрясенные революцией люди начали готовиться к Страшному Суду. Каждый делал себе огромный крест и нес его, изнемогая от тяжести, на заветное поле.

Анатолий Домбровский издал более 40 книг. В Союзе писателей СССР было десять тысяч членов. Критика обслуживала секретарей: литературная пресса, созданная для пропаганды творчества, имела указание свыше — замалчивать писателей. В редакциях центральных газет и журналов имелись списки подлежащих прославлению. Вот почему творчество Домбровского для критики — белое поле. Советская литература 60-80-х годов — огромный материк, где вздымаются горы пустой руды, но где и чистого золота великие россыпи.

Анатолий Иванович довольно рано освободился от блаженных цепей биографии. Русскому писателю жизнь преподает такой материал, что не­возможно не сказать своего слова о свершившемся на глазах.

Писатели более старшего поколения так и не выбрались из-под глыб Великой Отечественной войны. Домбровский — из детей войны. Он написал романы о войне, о послевоенном времени, о школьных годах, о студенчестве, о жизни крымской деревни.

Исполнив долги перед своим поколением и перед поколением отца, он получил право на свободное плавание.

«Тритогенея Демокрита», «Сад Эпикура», «Великий стагирит» (о Сократе) — эти книги тоже погашенные счета, дань любви магическому миру Древ­ней Греции. Любовь к Парфенону непреходяща. Домбровский вновь и вновь погружается в мир эллинизма, находя его уроки полезными для нашего времени. «Тайна Алкивиада», «Черный плащ для Перикла» и, уже с поправкою на нашу детективную современность, — роман «Гнев гробницы Атрея».

Есть у Домбровского книги социального заказа. Он написал их достойно, мастерски. «Неистовый сын Трира» — о Карле Марксе, «Соратники» — об Энгельсе. «Красная Таврида» — о гражданской войне в Крыму.

4

Думается, очень немногие предугадывали, какой глубины пропасть уготована нашей стране. Роман «Черная башня» Домбровский опубликовал в журнале «Радуга» в 1989 году. Это самое страшное произведение писателя — предчувствие апокалипсиса.

В пирамиде, где укрылись ученые от чудовищного катаклизма, кто-то охотится на людей, убивает одного за другим. Кто — остается неизвестным. Как неизвестны нам закулисные убийцы нашего государства. Мы называем имена предателей, не зная ничего о глобальности замыслов командоров времен.

Роман «Падение к подножию пирамид» напечатан в журнале «Брега Тавриды» в 1992 году. Написан на год раньше.

Крым. Таинственный, древний, смотрящий в море с высоты маяка. Петр Петрович Лукашевский, списанный по нездоровью капитан дальнего плаванья, скрашивает одиночество писанием картин. Но вот однажды на чистом холсте ему явилась пирамида Хеопса. Одна невероятность вскоре превращается в цепь невероятного. Процитируем Домбровского: «Пугали мысли о собственной случайности, непрочности, обреченности, о бесцельности и никчемности присутствия в этом мире»… Потом он понял: именно она, Вечность, ощутимо присутствовала там и обжигала своим величественным равнодушием. Говорят, что зодчий Хемиун вписал пирамиду Хеопса в орбиту Космоса и сориентировал усыпальницу фараона по лучу звезды Тубан, альфы Дракона, которая две с половиной тысячи лет назад и во времена строительства пирамиды была полюсом мира. Потом она отвернулась от усыпальницы Хеопса, уступив свое место альфе Малой Медведицы, но лишь с тем, чтобы через двадцать тысяч лет вновь заглянуть в пустую гробницу. Как медленно поворачивает свои глаза Вечность». Роман о Вечности и о нас, грешных. Действие развивается неспешно, однако читатель в постоянном напряжении.

На пустынных курганах неведомо откуда появляются каменные бабы, по степи начинают разъезжать скифы, на маяк к Лукашевскому приходит больной человек, который на самом-то деле Режиссер. Мир переворачивается, ориентируясь на прежнюю звезду Тубан. Еще одна цитата: «Кубасов вернул Лукашевскому капитанское удостоверение: «Поезжайте, Петр Петрович. Я вас сразу узнал, но приказ Режиссера…». «Понимаю, — сказал Лукашевский, и спросил: — А вы — кто? Скифы, гунны, печенеги?» «Мы — оловянноглазые, — ответил не без гордости Кубасов. — Теперь деление другое: теперь — по цвету глаз: оловянногла­зые, желтоглазые, зеленоглазые, сероглазые, голубоглазые, кареглазые, черноглазые, одноглазые, косоглазые» «И что? — все друг другу враги?» «Все! — ответил Кубасов. — Но оловянноглазые — личная охрана Режиссера. Особый отряд!». Жизнь, такая строгая, такая зашоренная, рушится. Друг Лукашевского, председатель исполкома Яковлев, любитель пофилософствовать, ничего уже не может поделать с распадом. «Гомо сапиенс — выродился и восстановлению не подлежит» — вот приговор Режиссера. Впрочем, успокаивает он Лукашевского, благородные души будут спасены, их расселят по другим мирам. А Лукашевский смотрит на уехавшую «Волгу» и думает: смог бы он или не смог выстрелить в Режиссера? Дело кончается побегом на яхте. Режиссер тоже на яхте, но он исчезает, а в зеркале Лукашевский вместо себя видит Режиссера. Все случившееся произошло по его, Лукашевского, версии «отката маятника», Режиссер – он сам.

Роман философский, но читается как детектив. Это и есть детектив, только не происшествий, хотя загадочного в романе предостаточно, а детектив мысли… Ее извращений и ее стремления к Спасителю, к Истине. Вывод же печален: наша мысль ввергает нас в пропасти всеобщей погибели, и прежде чем судить кого-либо или, пуще того, выстрелить в предполагаемого виновника бед, сначала надо посмотреть на себя.

Разрушение жизни, потеря смысла жизни — в романе угаданы, но при чтении в начале 1992-го все это казалось гиперболой, однако гипербола обернулась явью.

Уж такие они — писатели с философией в голове. Если бы книги Домбровского были вовремя прочитаны теми, для кого они написаны… Но кто читает современников, да еще живущих где-то в Крыму?!.

С  1972 года  принят в члены Союза писателей СССР и уже в 1973 избран Председателем Крымской организации Союза писателей Украины пи был им посмертно – до 2001- го…  А прежде, в декабре 1990 года, предчувствуя распад государства и Союза писателей СССР и стремясь сохранить духовное единство, писатели Москвы, Минска, Киева, Крыма собрались в Ялте и учредили Содружество писателей. Мысль о создании творческого Союза русских, украинских и белорусских писателей принадлежит Анатолию Домбровскому. Он и стал ы 1991-м  председателем Содружества, главным редактором журнала «Брега Тавриды».

В «Брегах Тавриды» напечатаны все его последние пророческие романы.

Книги Домбровского о великих греках и о современности завораживают мыслью. Наслаждаться мыслью, которая глубока и которую ты понимаешь — это одна из самых высоких задач литературы. Ныне, когда умышленно уничтожается приоритет культуры, когда вместо науки — оккультизм, а вместо разумной жизни — делириум, т.е. безумие, народу вдалбливается: смысл существования не в труде, через который воплощается мечта о полноте проявления творческого начала личности, каждой личности, а не избранной, не в воплощении великих художественных и научных замыслов, но в развлечении, жратве, сексе. В наслаждении. И чем ниже уровень наслаждения, тем лучше. Долой духовность. Наступление по всем фронтам идет тотально, задача этого наступления простенькая — лишить народ разума.

Некогда император Калигула в порыве ненависти воскликнул: «Как жаль, что у римского народа не одна шея!» Новые хозяева жизни как раз и предпринимают попытку разделаться с народом раз и навсегда. Знание искусства — для касты жрецов, жрецы — народ, остальное — навоз.

Домбровский говорит: «Все идеалы ныне объявляются утопией. Но идеалы — ориентация человека в пространстве жизни. Даже зверь прокладывает тропу. Тропа — это осознание своего места в мире. Дорога человека в пространстве — его Путь. Нам предлагают вместо Пути — тупик. Без Пути жизнь народа — кишение. Толчея мошки».

В статье, посвященной 60-летию Анатолия Ивановича, я написал в заключение: «Мы все еще не знаем своих писателей».

В наши дни незнание это прогрессирует. Слова «незнание» и «прогресс» несовместимы, что поделаешь, время парадоксальное. Вроде бы верить в светлое будущее — сама жизнь нас этому учит — бессмысленно, тем более, что впереди — приход Антихриста и Страшный Суд.

Но мы — поколение мечтателей, птицы большого полета, — доверяем силе разума, стремлению людей к чистоте, к жизни созидательной и совестливой. А потому убежден: творчество Домбровского будет востребовано, читатели увидят — какой это материк! Какой это ум и какая нежность.

5

И несколько штрихов из личного. Одно время Анатолий Иванович вдруг взялся рисовать. Рисовал пейзажи — иногда фантастические, и такую природу, которая выглядела загадочно. Например, белогорскую Белую скалу. Написал березы. Может, потому, что в Крыму они редкость. Писал египетские города.

Картины несколько жесткие, резкие по цвету, но все свои. Узнаваемые.

Меня Анатолий Иванович звал при встречах: «Владичка», я его — Толя. В Толе жило, не теснясь перед всеми его должностями, почетными званиями,— искреннее, радостное детство. У него была коробка с большими железными шарами и с магнитами, телескоп. За магниты, шары и телескоп Толя был у моих детей самым уважаемым человеком из взрослых.

Глаза детства — сердце. Мои дети не ошибались, принимая «дядю Толю» за своего. Повести Домбровского для юношества, для подростков — зовущая мечта и печаль. Имя такой литературы — любовь.

В последнюю нашу встречу мы говорили с Толей о старой его задумке, о Зеленом Человечке, живущем в степи, в травах. О книге счастья.

Москва – Крым

Автор — Владислав БАХРЕВСКИЙ
заслуженный деятель искусств АРК, лауреат литературных премий
Александра Невского, Андра Грина, «Капитанская дочка»,
имени А. Домбровского, член Союза писателей СССР, России,
Международного Сообщества писательских союзов,
зам. главного редактора журнала «Брега Тавриды»