Служить в армию призвали по моей настоятельной просьбе сразу после окончания десятого класса, когда мне не исполнилось восемнадцати лет. Было это при Советском Союзе, отделённого от капиталистических стран фундаментальной железной занавесью. Попал я в полковую школу войск ПВО. В основном все ребята были моего возраста. Полк располагался в городе Сальяны Азербайджанской ССР.
Сразу по прибытию в полк нас, призывников, собрали в полковом клубе, где наши будущие отцы-командиры подробно рассказали, как себя вести с местным населением, какую надо проявлять особую бдительность, находясь в городе, выходить в который разрешалось только за получением денежных переводов и посылок.
С первых минут нам внушили страх перед противником, никогда не дремлющим и всё время охотящимся за советскими военнослужащими. На тот момент полк получил на вооружение скорострельные зенитки, которые представляли секретное оружие. Было так или нет, но нам сказали по секрету, что есть случаи исчезновения воинов, которых, разумеется, похитили спецслужбы сопредельных с Азербайджаном иностранных государств. Мы, зелёная пацанва, этому верили на все сто процентов.
Мне очень нравилась служба. Чувствовал, как я мужаю с каждым днём. Всё старался делать по уставу чётко, быстро и точно. Командование части и полковой школы моё старание не оставляли без внимания. Мне объявляли благодарности, вручали грамоты от комсомола, а моя фотография была помещена на доску почёта. Считалось самым главным поощрением — это фотография у развёрнутого полкового красного знамени, которое из помещения хранения — штаба выносилось в исключительных случаях. Я был удостоен этой высокой чести.
Курсанты полковой школа вместе со своими командирами сержантами-преподавателями по графику заступали в караул по охране полкового военного имущества и вооружения, расположенного на громадной территории. Надо было круглосуточно охранять несколько баз с горюче-смазочными материалами, а главное, зенитки и прилагающуюся к ним серьёзную технику по слежению за приближением самолётов противника. Постом № 1 являлась охрана полкового знамени, хранящегося в штабе полка, расположенного в одноэтажном здании. Оно аккуратно было свёрнуто вокруг древка и помещено под сплошной со всех сторон опечатанный сургучной печатью стеклянный колпак. Колпак находился на специальном деревянном постаменте, имеющим для красоты со всех сторон несколько маленьких ступенек.
Постамент находился в самом конце длинного штабного коридора. В коридоре были двери, ведущие в многочисленные служебные кабинеты. Ни одного окна. Караульный солдат-часовой с карабином, приставленным к правой ноге, до его смены должен был простоять два часа. Днём в основном только по стойке «смирно». Ночью для отдыха разрешалось одну из ног сгибать поочерёдно в колене. Кроме часового в штабе, в середине коридора, у стола находился дежурный солдат или сержант. Когда из штаба уходил последний офицер, в ночное время они закрывали на запор входную дверь, садились за стол и засыпали крепким сном, положив голову на скрещённые на столе руки.
А часовой, как истукан, продолжал навытяжку стоять у боевого знамени. По крайне мере, так поступал я, которому как отличнику боевой и политической подготовки было доверено охранять самое святое полка — знамя. Вместе со мной охраняли знамя такие же передовики военной службы. Один из них был Алексей, мой земляк. Хороший, добродушный парень.
Надо сказать, что гораздо легче было два часа с автоматом ППШ проходить на воздухе по охраняемой территории, чем простоять с карабином такое же время, ни в коем случае не сходя ни на полшага с одного и того же места. Особенно трудно было стоять в ночное время. Перед утром глаза предательски всё время закрывались помимо воли. Однажды они у меня раскрылись мгновенно, когда в коридоре при полнейшей тишине раздался неимоверный грохот, от которого, как ужаленный, подскочил спавший за столом сержант. Он бестолково бегал по коридору и кричал в мою сторону: «Что случилось?!» Перепуганным не меньше сержанта, я продолжал стоять на том же месте, слегка расслабив одну ногу, но только без карабина.
Он сиротливо валялся на полу. Я понял, что заснул стоя, выронив из рук карабин, который наделал столько шума. Мне было очень стыдно. Стыдно, как тогда, когда будучи учеником четвёртого класса, как председатель совета пионерского отряда, из рук пионервожатой получал переходящее красное знамя. От гордости я так разрыдался, что вслед за мной зарыдала вся пионерская дружина, а следом за ней присутствующие на торжестве наши родители и учителя школы. Есть у меня такой рассказ «Вручение знамени».
По большому секрету о случившимся я сообщил своему другу Алексею, у которого от услышанного полезли глаза на лоб. Он посмотрел на меня, как на последнего идиота, и расхохотавшись от души, показывая все крепких белых тридцать два зуба, спросил: «А ты что и по ночам стоишь по стойке «смирно?». «А как же иначе вести себя на посту номер один?»- недоумевал я. «Господи! — закричал Алексей. Да кто же ночью видит, как ты стоишь? Садись, как я, рядом с сержантом и спокойно спи за столом. Но я люблю больше спать на ступеньках постамента для знамени, положив карабин на колени или рядом с собой на полу. Если в штаб зайдёт дежурный по полку офицер, то пока сержант откроет ему дверь, ты сто раз успеешь стать на своё место, демонстрируя ему бодрую физиономию, а не слипающиеся глаза, что может не понравиться офицеру», — закончил Лёха свою нравоучительную речь. Мне не хотелось верить ни одному его слову. «Как можно спать прямо под красным боевым знаменем полка?» — сверлила меня патриотическая мысль.
Как-то курсанты школы заступили в караул, когда на пост по охране знамени выставили солдат, проходящих срочную службу в полку. Именно поэтому, как положено, через каждые четыре часа, сержант, разводящий часовых, меня и других выставлял не у знамени, а на один из охраняемых постов на территории полка. А территория была громаднейшей. От расположения строений самой части все посты были довольно далеко удалены. Глубокой ночью я под наблюдением сержанта поменял товарища, охранявшего станцию по наблюдению за небом. Она была похожа на громадную металлическую будку на колёсах и с не менее громадной круглой антенной. Вокруг кроме станции ничего не было. Только нескончаемое поле, заросшее высоким, чуть ли не в рост человека, каким-то азербайджанским кустарником. Он якобы шёл на корм домашнему скоту. По кругу, в метрах восьми от станции весь кустарник был вырублен, от чего образовалась голая площадка, посредине которой стояла эта станция.
Когда затих шум кирзовых сапог ушедших от меня сослуживцев, наступила ничем не нарушаемая тишина. Над головой висело чёрное небо, покрытое непроницаемыми облаками, из-за которых время от времени на какое-то мгновение появлялись маленькие группки далёких звёздочек. Видимо, их закрывали и открывали безмолвно плывущие облака. А потом небо затянуло так, что наступила полнейшая гнетущая безлунная темень, хоть глаз выколи. Рассмотреть вытянутую ладонь было невозможно. Жуткая ночная темнота с неприятно шелестящими ветками окружающих со всех сторон кустов невольно наводили страх на одинокого человека, знающего, что вокруг нет ни души, кто бы мог прийти на помощь, случись что-нибудь нехорошее. Я первый раз остался ночью один на один с автоматом на боевом посту.
Я долго ходил, почти наощупь, вокруг охраняемого объекта. Потом я остановился, прислонившись спиной к передвижной установке артилллерийско-зенитного огня (ПУАЗО), как на самом деле называлась эта важная военная техника. Я стал вспоминать гражданку, родителей, соучеников, любимую девушку и всех преподавателей. А потом в уме стал читать стихи, какие только знал. И вдруг в полнейшей тишине я ясно услышал медленные шаги, которые осторожно, крадучись, время от времени останавливаясь, надвигались из кустов прямо на меня. Это очень страшно слышать чёткие шаги, но не видеть идущего. По всему телу побежали мурашки, а по спине покатился пот. «Вот оно, — пронеслось в голове. Но что хотят диверсанты? Выкрасть меня? Взорвать охраняемый объект? Если начнут пытать меня, чтобы всё рассказал о секретных зенитках, то я даже при желании ничего о них не мог бы сказать, так как обучался на связиста проводной полковой связи, а не на артиллериста. Значит, будут долго пытать», — всё это молнией пронеслось в голове.
Собравшись с духом, поступил, как требует устав караульной службы. Заорал, что было сил: «Стой! Кто идёт?!» В ответ ни звука. Снова тишина и только слабый шорох кустов. «Слава Богу! Показалось!» — сказал вслух и рассмеялся. Не прошло и пару минут, как услышал чёткий звук осторожного движения в мою сторону всё с той же стороны. И потом снова всё замерло.
Но каждой клеточкой своей кожи чувствовал, как кто-то сквозь непроглядную темень смотрит в упор на меня. Я хорошо слышал чьё-то дыхание, сопровождаемое каким-то лёгким сипением. Мне казалось, что я слышу ещё движения с обеих сторон, и даже за станцией. «Всё ясно. Пользуясь темнотой, лазутчики, окружили меня со всех сторон»,- колотилось в моей голове. Я понимал, что из-за темноты не увижу, когда раздвинутся кусты и безжалостного врага, который крадётся, чтобы наброситься на меня. «Надо немедленно защищаться, чтобы не было поздно, когда уже столкнусь с врагом нос к носу».
Упёршись покрепче сапогами в землю, и прижавшись плотнее спиной к ещё не остывшему за ночь железному боку станции, я мгновенно снял курок автомата с предохранителя и стал длинными очередями палить в сторону кустов, стараясь стрелять выше их, поводя дулом слева направо и наоборот. Очереди сопровождал боевыми криками: «Сволочи! Живым не возьмёте! Получайте, гады!» Как только прекратился автоматный треск, я услышал, как что-то или кто-то убегает в противоположную сторону от меня. А потом всё затихло. Нахлынула радость после пережитого, а потом новый испуг. «А вдруг я тяжело ранил, а ещё хуже убил какого-нибудь азербайджанца, случайно в тёмную ночь по пьяни забредшему на пост?»- стало сверлить мой ещё не до конца успокоившейся мозг.
Тут со стороны караулки я услышал быстро приближающийся грохот солдатских сапог и дикий крик сержанта. С отборным матом он кричал, чтобы я не вздумал палить в его сторону, иначе он даже мёртвым оторвёт мне придурку непутёвую голову. Сержант был не один. С ним было ещё два курсанта. Все с фонариками. Они, вытаращив на меня глаза, задыхались от быстрого бега. Проглатывая слова, я рассказал про проделки явно диверсантов. Освещая перед собой путь фонариками, мы осторожно пошли в ту сторону, откуда мне только что грозила смертельная опасность. Сержант сначала не поверил ни одному моему слову, но когда увидел сломанные ветки кустов и примятую траву, он стал серьёзным. Все взвели курки автоматов и стали медленно, согнувшись в три погибели, пробираться вперёд, озираясь по сторонам. Впереди, в метрах двадцать от нас, среди смятых кустов мы увидели что-то тёмное, лежащее на земле. Оно не шевелилось. «Кого-то укокошил», — скрывая дрожь в голосе, прошептал сержант. При осторожном приближении, мы рассмотрели большого и, видимо, старого осла.
От бега у него ещё продолжали тяжело подниматься бока. Он повернул к нам голову и посмотрел печальными глазами, будто прося пощады. По поведению бедного животного я понял, что он перепугался больше меня. Скорее всего, он первый раз в своей жизни услышал, как грозно трещит автомат. Не хватило сил от гнавшего его ужаса далеко отбежать. «Всё ясно, со вздохом сказал сержант. Один из бездомных бедных осликов». Дело в том, что в те годы, чтобы граждане Страны Советов отвыкали от частной собственности, правительство наложило налоги на домашнюю живность, что люди, те же азербайджанцы, чтобы не платить обременительный налог, выгнали скотину со двора. В первую очередь, труженников-осликов. Правда, когда надо было что-то сделать по хозяйству с помощью тягловой силы, натихоря использовали четвероногих бродяг, которые блукали вокруг жилищ. Как говорят, голь на выдумки хитра.
Я был счастлив, что меня больше не выставляли на охрану военных объектов. Продолжал по стойке «смирно» с гордостью охранять полковое красное знамя, по ночам отчаянно борясь со сном и вспоминая встречу с осликом, принятого мной за диверсанта. А им оказался добрый, беззащитный бродяжка-ослик, от которого отказались хозяева.
