В последние дни на лентах информационных агентств все чаще стали появляться сообщения о необычных рекордах, которые ставит житель Севастополя Олег Софяник (на фото). Он совершает дальние заплывы в открытом море. Один. По несколько раз в году этот пловец пускается, без преувеличения, в самые настоящие авантюры. То проплывет от Евпатории до Севастополя, а это 90 км. То покроет морскую дистанцию Ялта — Севастополь, преодолев 100 км. То «отмашет» от Тарханкута до того же Севастополя, а между этими географическими точками, учтите, 150 км! И все в одиночку, без какого-либо сопровождения и подстраховки в виде катеров с находящимися на них медиками.
Хорошо, конечно, что в наши дни находятся такие крепкие мужики, которые сами, без всякой пропаганды (привычной, как вы знаете, в советские времена, когда всех призывали то парашютными прыжками заниматься, то планеризмом) совершают самые настоящие спортивные подвиги. Но именно эти, скажем так, подвиги заставили меня вспомнить одного человека, пускавшегося много лет назад в примерно такие же авантюры. Правда, его авантюры ушли в небытие и, возможно, даже забылись. Впрочем, нет, не забылись. В архивах особых ведомств наверняка хранятся подробности этих «авантюр». Последнее слово неспроста взято в кавычки. Так же неспроста изменено и имя фигуранта той истории, которую я хочу рассказать. Впрочем, вы сами поймете, почему изменено имя, когда начнете читать. Итак…
26 октября 1985 года. Теплоход «Молдавия» месит винтом черноморскую волну на подходе к кавказскому берегу. Глухая ночь. Верхние палубы безлюдны. Обладатели билетов на прогулочный рейс Одесса-Батуми кто спит, а кто пропивает в баре деньги.
Тишина на теплоходе.
Рубен не спит. Он один в своей каюте, в чреве этого туристического ковчега, обдумывает то, что сейчас совершит. Хотя Рубен давно уже рассчитал каждый свой шаг и с закрытыми глазами может пройти по верхней палубе, но он не спешит. Его неторопливость — залог будущей его удачи, квинтэссенция опыта других, погоревших на том, что он предпримет. Рубен смотрит на часы — пора. Осторожно выходит из каюты, и в который раз благодарит судьбу за то, что купил билет в клетушке, расположенной в корме теплохода. Оглядывается. Вряд ли, конечно, кто-нибудь обратит на него внимание, но осторожность не помешает.
И вот Рубен на верхней палубе, подошел к ограждению. Осмотрел мешанину из трапов и спасательных плотов. Все нормально, он один на корме. Энергично перелез через металлические прутья. На некоторое время задержался. Впрочем, всего лишь на одну секунду. И после этого крошечного тика времени оттолкнулся и полетел вниз — туда, в морское месиво, удаляющееся от «Молдавии», в свое будущее, неясное и тревожное, которое столько лет его манило и к которому он так настойчиво стремился…
В июле 2004 года я взял интервью у одного необычного человека (назову его Рубен), о котором узнал, что он один из немногих крымчан, житель Ф., который… Впрочем, вот его рассказ, намагнитившийся на пленку моего диктофона:
— Мне сорок лет, я родился в городе Ф., и все это время занимаюсь плаванием. Считай, всю жизнь плаваю на большие дистанции. Уже не могу без этого — все плыву и плыву как можно дальше. Странно, да?
Еще в детстве все это началось. В пятом классе я стал диссидентом и начал слушать «Голос Америки». Что я делал? Писал листовки и призывал в них бороться за свободу, бороться против коммунистов. Для этого брал телефонный справочник и по первым попавшимся адресам рассылал воззвания в обычных почтовых конвертах. Хотел даже создать какую-то свою группу, но моих друзей эти подпольные дела не интересовали….
…Написал на «Немецкую волну» письмо с просьбой выслать мне диссидентские книги. Письмо перехватило КГБ. А тут еще листовки… Дело в том, что получатели приносили их особистам — сами следователи мне потом рассказывали — и просили: «Оградите нас от этого!» Короче, вычислили меня. 13 октября 1977 года, в школе, помню, последний урок идет, заходит директор и говорит: «Рубен, идем в мой кабинет!». А там — двое гэбэшников. «Давай, — говорят, — поехали, посмотрим, что там у тебя дома лежит». Поехали и забрали все мои выписки. Магнитофона у меня не было, я записывал радиопередачи в тетрадку. И черновики листовок забрали. Что делать со мной? Арестовать не могут — статья за антисоветскую агитацию с шестнадцати лет. Пиши, сказали, что не будешь больше этим заниматься. Хорошо, думаю, напишу, но вы меня этим не сломаете. После этого в школе надо мной установили постоянный контроль. Помню, некоторое время даже машина возле нашего дома стояла…»
…Слушать радио я не перестал. Зимой 79-го собрал группу, два человека вошли в нее. Мы назвали себя «Мятеж борцов за свободу» и начали печатать на машинке призывы — «Долой кровавый царизм Брежнева! Да здравствует революция!» Листовки разбрасывали в школах, расклеивали по улицам, выезжали в Херсон и Николаев, клеили их перед заводами, призывая рабочих к забастовкам…
— Какую же ты цель ставил?
— Расшевелить народ! Целью была революция, борьба с режимом. Причем, мне было все равно, что меня арестуют, отправят в лагеря, может быть, даже убьют…
— А что тебе не нравилось в советском строе?
— Мне не нравилось то, что людей арестовывают за их убеждения, не нравилось то, что нужно мыслить марксистско-ленинскими идеями. Отклонения карались. Еще — невозможность покинуть страну и невозможность путешествовать…
…Рубен глубоко ушел под воду и сразу рванул в сторону — он опасался винтов «Молдавии», они могли изрубить его своими кривыми мечами. Вынырнул и опять нырнул, и опять — в сторону, в сторону, прочь от кильватерной струи теплохода! Немного погодя, отдышался и посмотрел вслед «Молдавии». Рокочущая махина удалялась. Не теряя времени, Рубен достал привязанную к поясу надувную лодку «Лисичанку» и насос «лягушку». Еще раз бросил взгляд на растворявшийся в ночи теплоход. Только бы хватились его! С трудом держась на поверхности, принялся энергично сдавливать насос руками. Это было нелегко, Рубен захлебывался. Через полчаса лег на волну и немного отдохнул. Но опасность торопила: быстрее, быстрее!
Он должен был, насколько хватало сил, накачать проклятую лодку и отплыть от места прыжка с теплохода. Наконец, перевалившись через мягкий борт, забрался в нутро лодки. Не теряя времени, вычерпал воду. Шуметь уже не боялся — он был один теперь в море. Знал одно — спасение в его силах, издерганных нервами и треволнениями последней ночи. Покончив с насосом, Рубен начал грести теннисными ракетками — перед тем, как надеть их на руки, привязал каждую к бечевочным петлям, заранее приготовленным перед плаванием. Там, в Одессе еще приготовленным, на родине… Мучая мышцы, приступил к суматошной гребле. Куда — вначале Рубен даже не разбирался. Лишь спустя некоторое время решил передохнуть и привалился к борту своей тщедушной посудины. Глядя на звезды, думал: все, назад дороги нет… Еще раз посмотрел на чернильное небо, определился по звездам: «Плыть в ту сторону. Здесь километров сто двадцать». Выбрав направление, опять приналег на «лягушку», поплотнее набил воздухом резиновое вместилище лодки. Потом немного передохнул, еще раз посмотрел на звезды и начал грести…
…В 79-м меня арестовали повторно. Продержали трое суток и опять отпустили. Посадить-то не могут. Опять пошел пресс: «Пиши, что отказываешься…». И тогда я понял, что легально заниматься оппозиционной деятельностью невозможно. В 82-м поехал в Москву, хотел обратиться в какое-нибудь посольство и получить политическое убежище. Все посольства охраняются. Увидел норвежское. Странно, но возле него милиции не было. Я спокойно зашел в какой-то кабинет и сказал то, что хотел сказать. Норвежцы убежище не предоставили. Я и документы им показывал о нарушениях прав свободы и фотографии всякие — ничего не помогало. Тогда я решил опять рвануть к американцам. Ищу телефон. Ни в справочниках, ни по «09» нужных номеров не дают. Звоните, говорят, в МИД.
Олег Софяник во время одиночного заплыва»
Ладно, звоню в МИД, а там говорят, звоните в горсправку. Да и вообще, спрашивают, кто вы такой? А я, хитрый, отвечаю с акцентом, мол, я американский студент, заболел, у меня проблемы, нужно вернуться на родину… Все равно ничего не сказали. Тогда я связался с МГУ. Есть там отдел по связям с иностранными студентами. Кто вы такой, спрашивают. Я наобум: Патрик Уайт. Да, отвечают, есть такой. И дают телефон. Звоню по нему вечером. Вежливый голос: кто вы? Отвечаю: такой-то и такой-то, хочу встретиться с дипломатом, нужно эмигрировать. Отвечают: да-а, это, конечно, очень интересно, но, давайте, говорят, завтра. Хорошо, звоню завтра. Опять — кто, да что… Потом, наконец, назначили встречу. Прихожу, а возле машины с заграничными номерами крепкие такие мужики преградили мне путь и надели наручники. Три дня продержали, все спрашивали: зачем, да почему хотел эмигрировать…»
…Рубен натер мозоли на руках, плечи ныли от потертостей, спину ломило. Через полтора часа непрерывной гребли, обессиленный, он упал лицом на дно лодки. Тяжело дыша, перевалился на спину, закрыл глаза… Тишина, морские волны неслышно поднимали и опускали «Лисичанку». Никого, кроме него, в этом мире, даже дельфинов нет. Часы у Рубена вобрали воду и остановились. Поразмыслив, он решил, что сейчас, скорее всего, четыре часа утра — край неба уже занялся синевой. «Где я теперь? Скорее всего, где-то напротив Ардешена. Интересно, мыс Перенит прошел или нет? Нет, похоже, он еще передо мной…». Рубен опять взялся за свои крохотные весла. Вспомнил, как их готовил. Купил две ракетки для тенниса, потом просверлил в каждой по отверстию и замазал хлебным мякишем. Это чтобы никто из таможенников не догадался, для чего.
А для того, чтобы потом в эти самые отверстия продеть веревочки и затянуть ракетки на запястьях. Чтоб не потерять в море. Рубен ликовал: обвел сыскарей вокруг пальца. Таможня… Рубен задумался и даже грести перестал. Что — таможня? Почему он все о таможне, да о таможне? О теплоходе нужно думать! Как там сейчас? Рубен сел и посмотрел в ту сторону, куда ушла «Молдавия». Потом еще раз глянул на небо: светает. На завтраке его не хватятся — на теплоходе всегда так, даже оперы не обращают внимания на отсутствующих за утренним чаем пассажиров. Хотя, на заметку, конечно, возьмут и, подойдя к каюте, легонько стукнут в дверь: «Приятель, доброе утро!». А там — молчок. Опер полчаса еще туда-сюда походит, потом опять: «Просыпайтесь, уважаемый пассажир!» А там снова никого. Вот тут, скорее всего и начнется беготня. А «Молдавия» к тому времени в батумский порт заходит — опаньки! До опера уже никому дела не будет. Ловко он их надул!
После «московских» дел за Рубеном начали серьезно следить. И вся эта мутотень закончилась тем, что в 1983 году он получил направление в психбольницу. Но врачи признали его годным к армии и в ноябре того же года направили на призывной пункт. На этом этапе жизнь нашего оппозиционера меряется крайне радикальными намерениями. Рубен импульсивен — то он предпринимает попытку бежать с призывного пункта, то, наоборот, изо всех сил рвется в армию, но с одной целью — попасть в Афганистан, чтобы перейти к моджахедам и вместе с ними воевать против коммунистов.
примерное место,
где Рубен покинул теплоход
«Молдавия», красный крест —
место задержания беглеца пограничниками
Но Рубена призывают не в сухопутные войска, а на флот. И он бежит с симферопольского призывного пункта домой. Дама родителей нет, Рубен ломает дверь, берет деньги, одежду и тайком садится на поезд, чтобы опять ехать в Москву и прорваться в какое-нибудь посольство. В Джанкое пришлось сойти с поезда — оказалось, что денег мало, и Рубен заходит к дальней родственнице попросить энную сумму. Та, увидев Рубена, сказала: «Подожди, я сейчас», ушла и вернулась… с вооруженными матросами. В результате Рубена вновь упекли в психушку, откуда с диагнозом психического больного вернули домой. Здесь он на некоторое время притих. Понял — в этой стране ему уже не жить, из этой страны нужно бежать и самый лучший для этого способ — морем. С этого момента у Рубена и появилась безумная страсть к одиночным заплывам.
…Чайки, пролетая над одиноко качавшейся на волнах лодкой, с удивлением разглядывали лежащего в ней человека. Тот бессильно раскинул руки и не открывал глаз — даже на это у него не было сил…
…Итак, я остановился на варианте бежать из Советского Союза через Черное море. Стал изучать маршруты.
Можно было так — достать автомат и напасть на «Комету», судно такое на подводных крыльях. Тогда «Кометы» из Одессы в Сочи ходили с заходом в Севастополь и Новороссийск. Где-то между Новороссийском, допустим, и Сочи захватить «Комету» и рвануть в Турцию — чем не вариант? А можно было и так — на шлюпке от крымского берега — прямиком до Турции. Но сколько людей уже задержали на этом маршруте, сколько их погибло! Плыли на надувных матрацах, на лодках…
Шли третьи сутки. Рубен понял, что произошло самое худшее — он попал во встречное течение — то, которое, огибая мыс Перенит, несло его хлипкую ладью обратно в территориальные воды СССР. Такой вывод Рубен сделал, когда увидел, что обгонявшие «Лисичанку» птичьи перья, — а они во множестве плавали на поверхности моря, — огибая округлые бока лодки, скользили дальше, на север. Увидел Рубен и то, что с запада накатываются достаточно крупные волны. Он уже хорошо знал море и мог определить, что его мышцы бессильны перед мощью этих соленых холмов, берущих энергию у планеты, у ее неистощимого вечного двигателя — природы.
…Ослепительное солнце расплавило, казалось, все — лодку, летящих в небе птиц, одежду сумасшедшего беглеца, его обессиленное тело. Рубен лежал пластом, свесив руки в воду. Хотелось есть — то небольшое количество шоколада, с которым он прыгнул с «Молдавии», давно закончилось. И не было уже никаких сил. Да и вообще ничего больше не было в этом мире — только перкаль воды и ослепительные блики на поверхности безжалостного моря…
Смирился ли он? Нет, он просто размышлял, что еще можно предпринять. Ничего другого не оставалось, как грести на юг. Вначале он надеялся, что, пойдя вдоль юго-западного течения, преодолеет его и выйдет к Ардешену. Не получилось. Теперь оставалось одно — рвать, что было сил, поперек этого морского круговорота.
Рубен приподнял голову и, как мог, осмотрел горизонт. Море по-прежнему пустынно. Покрутил в руках теннисные ракетки. Господи, ну чем они могут помочь ему! Горестно вздохнув, принялся вновь пенить воду. И только сделал пару гребков, как увидел — Боже, откуда оно взялось? — с запада идет судно, прямо на него. Танкер, судя по всему. Километров восемь разделяло их, полчаса хода, считай. Сердце замолотило так, что еще секунда и вырвется. Рубен обхватил голову руками: что делать? Вскочил, потом испуганно присел, пригнулся как можно ниже. Уходить поздно, не скрыться — волны не очень высокие, его заметят сразу. Если уже не заметили. А если так, то что тогда? Рубен решил идти ва-банк: скорее всего, судно иностранное, попрошусь на борт. Скажу, что бегу из СССР, а там посмотрим…
…С подошедшего катера что-то спросили. Похоже, югославы. Рубен сказал, что он русский и просит политического убежища. Чумазые моряки рассмеялись. Они, видно, поняли, в чем дело, среди них нашелся один, кто мог говорить, коверкая, русские слова. «Мы ничем вам не можем помочь», — что-то в этом роде. Потом газанули, и унеслись к своему танкеру. Судно дало нужный ход, пена поднялась за его кормой. Проводив взглядом высокий борт, Рубен опустил голову. Он опять остался один.
Беглец вновь взялся за теннисные ракетки. Стоя на коленях в «Лисичанке», он греб, как сумасшедший, отталкивал от себя ненавистное ему Черное море, прочь гнал советские, как мне рассказывал, волны, пытаясь дотянуться до других, до турецких…
Этому не суждено было сбыться. Через два часа, как танкер скрылся, послышалось тарахтение самолета. Колючая птица неслась прямо на него. Прошла над Рубеном. И он увидел самое страшное — красные звезды на крыльях. Самолет сделал вираж и снизил высоту. В мелькнувшей плексиглазовой капсуле Рубен различил пилота. И понял, что проиграл…
История завершилась печально. Сразу после того, как самолет улетел, показались два катера. Пограничники затащили на борт обессиленного Рубена и доставили его в Сухуми, оттуда — в Абхазию. Потом отправили в драндовский следственный изолятор, откуда привезли опять в психбольницу, на принудительное лечение…
— Из психушки я вышел в 1987 году, когда началась перестройка. Смотрю, наступили новые времена. Включился в оппозиционную деятельность, сначала был представителем Валерии Новодворской, а потом съездил в Польшу, где работал в «Солидарности» по приглашению Збигнева Буека, даже жил у него дома. И все-таки вернулся обратно — в Советском Союзе было интересней. Увлекла меня новая эпоха, мне казалось, что поезд мчится к счастью…
— Теперь уже не хочешь бежать из страны?
— Нет, не хочу. Ситуация ведь изменилась. Сейчас у нас, кстати, больше свободы, чем на Западе. Посмотри, какие в США законы о сексуальных домогательствах — там просто так к женщине не подойдешь. Сколько американцев приезжают к нам за невестами! Да и здесь можно себя реализовать. Я, например, продолжаю заниматься плаванием и пишу книгу о побегах из СССР — это будет мировой бестселлер!
— Скажи, а о побеге своем ты не жалеешь?
— Ничуть. Считаю, что мне повезло. Я ведь остался жив! Сколько было случаев, когда люди, убегая таким же образом — по морю, если не гибли, то сходили с ума. У всех кубинцев, например, кто перебрался в Америку, «поехала крыша». Гиподинамия, скованность, страх одиночества — все это на мозги очень влияет. Они сошли с ума, а я — ничего, нормальный…
