Лет десять тому назад заехал к нам в гости проездом наш сродный брат Александр. Остановился он у моего старшего брата, живущего в соседнем подъезде. Они собрали стол и прозвали меня попить пива, в моём случае — чаю.
Застолье шло своим чередом, говорили о том, о сём, как, кто и чем живёт. И как-то между «тем и этим» заговорили, вспомнили детство, как да что. Александр каждое лето гостил у нас проездом: его везли в деревню к бабушке. Тётя Римма, его мать, приходится сестрой моему отцу, и потому всякий раз заезжала его проведать, гостила день, ночь, на утро уезжала, а Сашку оставляла на два-три дня на наше попечение. А так как мы с ним с одного года, то на попечении он был на моём. В общем, потянуло мужиков на воспоминания.
— А помнишь, как ходили за раками на дамбу… — ностальгировал Александр.
— Да… Раки, это хорошо.
— Вот бы опять на всю ночь!
— Дак нету раков больше.
— Как нет?!
– Так. Пробовал. Собрался, наделал раколовок, взял детей — и на всю ночь. Просидели впустую, ни одного.
— А помнишь, как в деревне трясли чужие мордушки?
— Как не помнить, меня же тогда депортировали.
Дело было так. В очередной раз отгостив у нас три дня, Сашке надо было ехать к бабушке в деревню. Мой отец решил отвести его сам, не отправлять на автобусе. Меня взяли за компанию, чтобы отцу не было скучно ехать обратно одному. Но случилось так, что я остался погостить на недельку-другую. Как мы все думали. Отец сказал:
— Я специально за тобой не поеду. Приедешь с Саней, когда его мать повезёт домой. Вот тебе десять рублей на всякий случай купить что-нибудь или, если станет невмоготу, на автобус или самолёт. Автобус едет с пересадками, а самолёт летит минут тридцать-сорок; от аэропорта ты знаешь, как добраться. Так что пишите письма. Да деньги сразу все не потрать! – сказал и уехал.
Какой-такой самолёт в деревне? Что-то вы, автор, привираете! А вот и нет! Обычный самолёт-кукурузник летал каждый день, билет стоил… Стоил — не вспомнить, но дёшево.
В общем, остались мы с Сашкой гостить. Первые два дня мы обошли всю деревню, заходя через дом да в каждый дом — в гости, поздороваться. Потому что полдеревни приходились нам дядьками, братьями и племянниками; иногда племянники были нашего возраста, а иногда и старше. А другая половина были тётки, сёстры и т. д.
Так, я отвлёкся, ближе к депортации. В общем, парни мы были городские, заботы деревенские были не про нас, и мы болтались целыми днями без дела. И вот Сашка вспомнил про удочки. Мы накопали червей, взяли хлеба и пошли на рыбалку.
Деревня стоит у озера, огибая его, выходя к нему огородами. Почти весь берег озера зарос камышом, который прорезали плотци, выходящие на чистую воду. У каждого плотца стояла лодка, а то и две. У каждого плотца был свой хозяин, хотя они и были общего пользования. Но все знали, что именно эти плотци построил дед Павел, который приходился нам близким родственником, и лодка была его.
Плотци были разные: были простенькие — на жердины положены доски и приколочены к ним. Они лежали на камыше, качались и хлюпали. Но у деда Павла были они основательные, на сваях с перильцем. Да и сам дед Павел был мужчина основательный, зажиточный, содержал большую семью. У него было семеро детей, младший из которых был ненамного старше меня. Этот дед Павел взял моего отца на воспитание, когда он в возрасте трёх лет остался сиротой.
И вот на этом плотце, на правах родственников, расположились мы рыбачить. Но рыбалка — это на любителя, особенно если не клюёт. Само собой, мы оказались в лодке, само собой, мы её отвязали и пустились в плаванье. Вёсел у лодки не было, правили ею с помощью длинной жерди, отталкиваясь от дна. Как правило, этот жердь забирали с собой.
Но в нашем случае жердь лежал в лодке, потому что никому не пришло бы в голову взять лодку деда Павла без спросу, а просить смысла не было. Но мы… Я таких тонкостей не знал, а Сашка повёлся на моё: «А чо нам будет!».
Мы пустились в путешествие. Плывя по озеру, обнаружили, что тут и там у камышей торчат жерди.
— Сети, — высказал предположение Сашка.
— Посмотрим, — предложил я.
— Нельзя. Они чужие, — возразил он.
— Мы только посмотрим!
Оказалось, это не сети, а мордушки. Мордушка, она же корчага, плетёное, как правило, из ивы приспособление для ловли рыбы, плетёная труба, в диаметре сантиметров семьдесят и метра полтора в длину, зауживающаяся с одной стороны, с другой — сплетён конус вовнутрь конструкции. В мордушку кладут хлеб; зауженный конец затыкают пучком травы. Да, чуть не забыл: вовнутрь кладут увесистый камень, чтобы мордушка тонул, привязывают к жерди и оставляют на ночь или на весь день.
Рыба заплывает по конусу вовнутрь и там остаётся. Мордушку достают из воды, вытаскивают травяной кляп, высыпают рыбу, если надо, добавляют хлеб, затыкают — и всё по новой. Вот такая незамысловатая рыбалка.
И вот такая халява досталась нам! Мы достали одну, вытряхнули. Улов — полведра гольянов и карасей. Заткнув мордушку, мы отпустили её обратно, и с уловом отправились домой. Баба Маня, сашкина бабушка, удивилась, сколько мы наловили на удочку. Но мы уверяли, что был сильный клёв, и мы бросили рыбалку только из-за того, что сильно проголодались, но поедим и снова пойдём на рыбалку. Нам поверили.
— Отдохните немного, я приготовлю обед и позову вас, – сказала баба Маня.
Когда нас позвали, на столе стояла большая глубокая сковорода с запеченными в яйцах с молоком гольянами, посыпанными мелко нарубленным укропом. Вкуснотища! Это то, что запоминаешь на всё жизнь. Потом пытаешься это повторить, но не получается. Ты можешь приготовить какое угодно вкусное, изысканное блюдо, оно будет напоминать то самое, но никогда не сравнится с ним.
Именно такие мелочи, прекрасные мелочи делают детство самым лучшим временем твоей жизни. Вот бы научиться всё хорошее в жизни ценить так, как ценишь те детские радости. Я думаю, жизнь стала бы куда более радостной и солнечной.
Вечером мы снова собрались на рыбалку. В проулке между огородами нам на встречу попался дед Павел — он шёл от озера хмурый с пустым ведром. Наши планы рушились, рыбалка накрывалась медным тазом. Посидев немного с удочкой, не поймав ни единой рыбки, мы за собирались домой. И тут Сашка говорит:
— Давай по-быстрому сплаваем, посмотрим. Там ещё есть мордушки.
— Ты что, связываться с дедом Павлом себе дороже, — ответил я.
— Да никто не узнает. И что, им рыбы жалко?
— Нет, я не поплыву.
— Тогда я один, – решительно сказал Сашка. – А ты на шухере.
— Нет, я тебя просто здесь подожду.
Сашка полез в лодку, я отвязал верёвку, и он отчалил. Я остался один сидеть на плотце. Вдруг как-то разом солнце село и стало темно. За камышами светили огни деревни, редкие фонари на столбах, а на озере темень.
— Толяй, я заблудился, — услышал я голос Сашки.
— Как ты можешь заблудиться: вот плодци, вот деревня. А ты вообще где? Я тебя не вижу.
— И тебя тоже, и деревню не вижу, тут очень темно. Я заблудился, – захныкал Сашка.
— Плыви на мой голос. Меня же ты слышишь?
— Тебя я слышу, а куда плыть, не знаю.
— Сейчас я что-нибудь придумаю, – сказал я, и пошарив по карманам, достал коробок спичек.
— Толяй, ты где? Ты не ушёл? – ныл Сашка.
— Сейчас приду.
— Не уходи. Пожалуйста!
— Сейчас… — я пошёл на огни деревни.
Выйдя с плотцов, понял, что, если отойду от них подальше, мне их будет не найти. Я по шарил по берегу, нашёл какие-то веточки, палочки, набрал немного старого камыша. И, нащупывая дорогу ногой, держась одной рукой за перильце, пошёл к воде. Там сложил прямо на доски плотца найденное мной горючее шалашиком, развёл костёр. Пока огонь разгорался, я слышал, как где-то в темноте швыркал носом Сашка и всё звал:
— Толяй, Толяй, не уходи, – и вдруг его голос изменился, он радостно заорал: – я тебя вижу. Ура!
Минут через пятнадцать-двадцать Сашка стоял на плодцах, на щеках у него блестели слёзы.
***
— Какие слёзы? Ты сейчас наговоришь, с чего бы мне реветь, – возмутился Александр, ставя кружку с пивом на стол. – Ты ещё скажи, что это тебя из-за меня отправили домой. А я между прочим, говорил им, что это я всё придумал. И, вообще, ты меня спасал. Но дед Павел настаивал.
— Да знаю я, но, как говорится, «ложечка нашлась, но осадочек-то остался», — мы с братом хихикнули.
Александр что-то хотел ответить, но только махнул рукой.
— Да ну вас!
Мы немного помолчали.
— Вижу у тебя на руке портак, — сказал я.
— Это не портак, а татуировка, – напрягся Александр.
— Ну да, ну да. Я себе тоже сделал татуировку.
У старшего брата глаза на лоб полезли.
— Это когда? И с чего? – спросил он, и они оба уставились на меня.
— Да буквально два месяца назад. Красивого орла набил себе на плече. Показать?
— Конечно, – в голос ответили они.
Я снял кофту, расстегнул пуговицы на рукавах рубашки, начал закатывать, потом хлопнул себя по лбу, стал расстегивать саму рубашку. Расстегнув ее, я оголил правое плечо — на нём ничего.
— О, не то.
Оголил другое плечо. Тоже ничего.
— Ну и где!? – спросил Александр.
Мой старший брат давился от смеха.
— Вот же блин, в туалет улетел, — со смехом выпалил я.
Мы с братом заржали в голос, Александр растерянно смотрел на нас, потом тоже засмеялся. Посмеявшись, сказал:
— Чего от тебя ждать, орла он наколол! Я же знал, с кем имею дело.
— Что значит, «знал, с кем имею дело»? – наиграно возмутился я. – Да я честнейший человек! – смеялся я.
— Ты честнейший человек? Помнишь, я приезжал перед армией?
— И что?
— И что? Попросил тебя: познакомь с девушкой.
— Я же познакомил! Скажешь, нет? И с какой девушкой! – ещё громче засмеялся я.
— Что вы ржете? Рассказывайте, — вмешался старший брат.
— Рассказывай!
— Нет, сам рассказывай, послушаем, как это с твоих слов будет выглядеть, – сказал Александр.
— Итак.., – начал я.
***
Был чудесный воскресный летний день, район обеда. Я сладко спал. Потому-то пришёл домой ближе к утру, часиков этак в пять. Спал себе и спал. Но что всего хуже для сладкого сна? Это когда кто-то шепчется в соседней комнате. Типа говорим тихонечко, чтобы не разбудить. А мозг начинает вслушиваться, напрягать слух, и ты просыпаешься. А если бы говорили громко, то слова вплелись бы в сон. Вот такой шёпот разбудил меня.
Открыв глаза, увидел, что в соседней комнате сидят за столом моя бабушка и Сашка. Оказывается, он приехал вчера, в субботу, в обед и томился, ожидая меня, а я гулял. Он переговорил со всеми домашними, рассказал все новости, всем и каждому в отдельности. Теперь была очередь бабушки расспрашивать его, как жизнь. И он терпеливо отвечал на все вопросы.
Я встал с кровати, натянул штаны и вышел из комнаты. Сашка обрадовался мне, как барышни радуются входящим в город гусарам.
— Ну с барышнями ты перебрал, – прервал меня Александр.
— Кто рассказывает? Я! Так что я говорил про барышень? Ага, про барышень. Я умылся, мы пообедали, впрочем, обед был у Сашки, я же позавтракал. Мы вышли на улицу и сели на крылечко.
— Чем займёмся? – спросил Сашка.
— Не знаю. К вечеру можно сходить в горсад, на сковородке «танцплощадка» потрястись. Ты, вообще, надолго приехал?
— Вообще на две недели, а у вас дня на три. Потом в деревню, там надо всех перед армией навестить.
— Так тебя в армию забирают? А я решил не ходить…
— Почему? – удивился Сашка.
— А я там не кого не знаю!
— Смешно. Слушай, пошли по девкам, – перешёл на шёпот Сашка и оглянулся.
— По каким девкам? – в свою очередь удивился я.
— Как по каким? У тебя же есть знакомые девчонки!
— У меня? Есть. Но причём здесь ты?
— Тебе жалко?
— Жалко у пчёлки. На что ты рассчитываешь?
— Ну, как на что… Что ты дурака-то включаешь?
— С такими я бы сам познакомился.
— Да ладно, что ты, как не пацан. Зажал что ли?
И тут мне в голову пришла одна замечательная мысль.
— Хорошо. Я вспомнил про одну. Только я тебе ничего не обещаю. Хорошо?
— Отлично, когда пойдём?
— Сейчас соберёмся и пойдём. Только предупреждаю, пойдём пешком.
— А далеко?
— Далеко. В ЦПКиО.
— Дак это через весь город!
— Точно. Но я не спешу, да и здесь напрямки через вокзал, рядом.
— Может, на автобусе?
— Не, прогуляемся пешком. Время убьём, а то что я потом делать буду один…
— В смысле, один?
— Ну, ты будешь с девушкой. А я что между вами делать буду?
Я неспешно пошёл собираться, поутюжил рубашку и брюки, начистил кроссовки, и через сорок минут мы с Сашкой прогулочным шагом направились «шерше ля фамить». День стоял чудесный, ласковое августовское солнце сияло и блистало, окутывая своими лучами, как золотой паутиной, каждый дом, дерево, каждый листик, пытаясь заглянуть во всякую щель. Какой это был год?
— Восемьдесят четвёртый, – вставил Александр.
— Точно!
Восемьдесят четвёртый год… Город утопал в зелени, куда ни пойди — всюду вдоль тротуаров росли деревья. Мы шли среди этих зарослей по паркету пёстрых теней. Мы шли и болтали о том, о сём, но Сашка всё время возвращался к одному, беспокоящему его вопросу:
— Как она выглядит? – спрашивал Сашка.
— Сам увидишь, – отвечал я.
— Она, поди, страшная?
— Нет, девушка очень симпатичная, даже красивая.
— Дылда?
— Вовсе нет.
— А почему ты сам к ней не подкатишь?
— Я подкатывал, но мне ничего не обломилось.
— А мне не откажет?
— Как договоришься. Ты, вон, какой парень, да ещё и в армию идёшь, вдруг разжалобишь. Я не смог. Вдруг тебе повезёт.
— А у неё что парня нет?
— Насколько я знаю, хотя говорили, что был у неё «прынц» и типа у них большая любовь, но живёт он не в городе. Так что не парься.
— А как она выглядит?
— Я же говорю, увидишь.
Мы дошли до вокзала, поднялись на пешеходный мост, постояли немного, посмотрели вслед уходящему поезду.
— Ну всё же, как она выглядит? А мы точно застанем её в ЦПКиО? Она живёт где-то рядом?
— Что ты суетишься, всё будет ровно, подбери слюни, – посмеивался я. – Говорю же тебе, девочка классная, среднего роста, рыжие, почти бронзовые волосы, грудь, попа просто мечта. Сам каждый раз… Но надо уметь проигрывать. Так что, Санёк, тебе и карты в руки. Мы даже с парнями, если ты ей глянешься, коньяк поставим. Только, Санёк, доказательства нужны.
— Какие?
— Любые.
— А если нет?
— Ну, нет, так нет. Вступишь в нашу банду.
— Какую банду?
— Которым она отказала! Ха-ха-ха.
Мы подошли к центральному парку. Сашка вдруг остановился на мостике и уставился на воду.
— Пойдём, чего встал?
— Я чего-то коню, – сглотнув слюну, ответил Саня.
— Ха-ха-ха. Не кони, лягуха, всё болото наше! Пойдём, сейчас я вас познакомлю. – Я повертел головой, вроде ищу кого то: – Ага, нам вон туда. Пойдём!
Сашка взял себя в руки, собрался с духом, и мы пошли. Прошли немного по центральной аллее, свернули налево, зашли за живую изгородь.
— Знакомьтесь! – сказал я, давясь от смеха, и указал Сашке на фигуру «Русалочки». Сашка стоял, раскрыв рот, выпучив глаза.
— Вперёд, действуй, – слегка подтолкнул я Саню.
***
Мы сидели за столом, дружно смеясь.
— Смешно, – сказал Саня. – А я тогда сильно обиделся, поэтому и уехал в тот же вечер.
— Да? А я и не понял.
— Конечно, не понял. Это сейчас смешно, а тогда… Я же лоб разлысил, так ты её описывал. Мечтал: познакомлюсь с девушкой, подружим две недельки. Столько я собирался у вас гостить. Сходим в кино, прогулки под луной, она меня в армию проводит, будет письма писать, ждать будет. А потом я приду из армии, весь такой красивый дембель, а у меня живая невеста на гражданке! Вот как я себе всё представлял. И все мои мечты разбились о бронзовый загар холодной девы. А ты и не понял!
— Ну, извини, Шурик, я же не знал, что у вас на диком западе и свинья невеста. Надеюсь, сейчас ты не обижаешься?
— Сейчас нет, но тогда я тебе даже письмо написал, только не отправил, оно и сейчас со мной. А, вообще, эта история мне на пользу пошла. В армии я сдуру рассказал эту историю сослуживцу, тоже молодому, так сказать, излил душу, пожаловался, а он, скотина, рассказал её своему земляку-старослужащему. И после этого я почти два месяца пересказывал эту историю для дедов, а они приводили всё новых и новых слушателей.
Я сначала стеснялся, а потом вошёл во вкус и каждый свой рассказ разбавлял всё новыми пикантными подробностями. Вся казарма ржала до слёз, а я получал с этого дивиденды.
Но солдат — народ весёлый, одними байками дело не закончилось. Деды напрягли художника — служил он к тому времени уже больше года и всё это время оформлял «Красный уголок». И он изваял русалочку из гипса. Русалочкой её можно было называть до тех пор, пока не увидишь: на деле это было что-то ужасное с хвостом и грудями. Но, как говорится, на вкус и цвет все фломастеры разные. Нам нравилось — в этом случае чем хуже, тем лучше.
Поставили эту красоту подальше от глаз, в кусты, и стали водить молодых, рассказывая байки о безотказной девушке. Водили не просто так, а взимали плату. Но люди даже среди солдат разные, и кто-то пожаловался капитану. Тот вызвал весельчаков, устроил допрос, ребята всё рассказали, он едва заметно улыбнулся в усы, погрозил им пальцем и пообещал, что они последними уйдут на дембель, и отпустил. А потом говорили, что молодых, холостых вновь прибывших лейтенантов тоже водили на свидания к русалочке.
— Ну, вот видишь, Санёк, не бывает худа без добра, — сказал я. – А что там насчёт письма?
— Какого письма? — переспросил Саня. – А, письмо! Сейчас принесу.
Он ушёл, долго рылся в своих вещах, вернулся и сунул мне в руки свёрнутый листок.
— На, читай!
Я развернул бумагу и засмеялся: на свежевырванном тетрадном листе было написано «Сам дурак».
