Тенденциозная идеализация истории крымских татар

РЕЦЕНЗИЯ НА III ТОМ ПЯТИТОМНОГО ИЗДАНИЯ
«ИСТОРИЯ КРЫМСКИХ ТАТАР. КРЫМСКОЕ ХАНСТВО (XV – XVIII ВВ.)»

В Казанском Институте истории им. Ш. Мараджани Академии наук Республики Татарстан приступили к фундаментальной работе по изданию пятитомной истории крымских татар.

В 2021 году увидел свет третий том «Крымское ханство (XV-XVIII вв.)» [1]. Как видим, том охватывает весь период существования Крымского ханства с момента его создания до вхождения в состав Российской империи. Идея создания пятитомника, несомненно, интересна и своевременна. Крымское ханство оказало огромное влияние на развитие русской государственности в новое время. Татарская община играет значительную роль и в современной жизни полуострова.

Авторы идеи попытались охватить все сферы жизнедеятельности ханства, от повседневной жизни до вопросов политики, культуры, религии, военного дела, экономики и т.д. В этой связи были привлечены специалисты различных профилей как собственно Института истории им. Ш. Мараджани Академии наук Республики Татарстан, так и ведущих научных центров из Москвы и Крыма.

Стоит обратить внимание и на внешнее оформление. Издание выполнено в подарочном формате, в книге, с учетом справочного материала, 1088 страниц. Сам по себе объем, конечно, не показатель достоинства, но как уже было сказано выше, авторы попытались охватить все стороны жизни Крымского ханства. При таком подходе вполне оправданно, что книга будет весьма объемной. Положительно характеризует работу наличие большого количества оригинального иллюстративного материала.

Работа состоит из 17 глав, не считая введения, заключения и справочного аппарата. Подробно анализируются источники и историография Крымского ханства. Тринадцать специалистов разбирают данные вопросы, стараясь охватить отечественные, западноевропейские, арабские источники и литературу. Насколько удачно, рассмотрим ниже.

Изложение материала идет как в хронологическом порядке, так и тематическом, что вполне логично при избранном подходе. В хронологическом порядке излагается внутриполитическая, внешнеполитическая и военная истории, отдельными блоками идут вопросы культуры, экономики, образования, религии.

Охват тематических блоков воистину огромен. Для примера приведем главу «Экономическое развитие. Социальная структура и социальные отношения в Крымском ханстве», она состоит из следующих пунктов: Аристократия в Крымском ханстве; Земледелие и земельные отношения. Крестьянская община; Вакуфы; Развитие традиционных ремесел и промыслов. Эснафы; Монетное обращение, торговля и денежно-весовая система; Рабы и работорговля в Крымском ханстве; Положение женщины в Крымском ханстве.

Заслугой авторов является и то, что в работе дается верная характеристика внешней политики европейских государств в отстаивании своих интересов. Во главу угла не ставиться тезис, что религиозная идентичность играла главную роль. Единство веры, конечно, оказывало определенное влияние на политику, но не всегда влияла на выбор союзников.

Весь XVI и XVII века Крымское ханство попеременно являлась союзником Польши, Литвы, Русского государства. Чехарда в заключении союзных договоров была связана с изменениями политической обстановки в Восточной Европе. Польско-Литовское и Русское государства в этот период находились в постоянном противостоянии и стремились заполучить в союзники крымских татар.

В результате борьбы за преобладание своего влияния в татарских ханствах правители Астраханского ханства, ногайские мирзы так же то сближались с Москвой, то вступали с ней в борьбу на стороне Крымского ханства.

Москва и Варшава в свою очередь похожих принципов придерживались по отношению к Османской империи, когда нейтральные и союзные отношения могли сменяться на противостояние и наоборот.

Стоит обратить внимание на генуэзский период в истории Крыма. Авторы смогли охарактеризовать степень присутствия и роль колоний итальянского государства на полуострове.

***

Однако несмотря на несомненные достижения авторского коллектива, в ходе прочтения исследования сразу привлекает к себе внимание, что на протяжении всей работы Крымское ханство идеализируется, а соседние христианские государства, прежде всего Российское, часто выставляются в уничижительном свете. Причем последнее делается не на основе исторического анализа, а чисто с идеологических позиций.

В работе явно наблюдается отражение процессов, происходящих на постсоветском пространстве, особенно в интерпретации истории официальными историографами во вновь возникших государствах. Власти таких государств, которые нередко не имели в прошлом своей государственности, начинают переживать некий комплекс неполноценности и, как ответную реакцию, сооружают такой образ истории своей страны, который утешает национальное самолюбие.

Новый «исторический» образ порой идеализируется, а порой – откровенно фальсифицируется путем ненаучной интерпретации исторических событий.

Ярким, хотя и не единственным, примером предвзятого отношения к толкованию истории является состояние дел с научной историей на Украине, в состав которой с момента распада СССР до марта 2014 г. входили территории, некогда составлявшие костяк Крымского ханства. Украинское псевдоисторическое наследие нашло отражение в рассматриваемой монографии прежде всего в терминологии, выделении отдельной украинской историографии до 1991 г., в поисках украинской государственности в XVI-XVIIвв.

Украинское наследие — это только небольшой момент в идеализации Крымского ханства, ангажирование историческими фактами намного шире.

Итак, по порядку.

Зачатки тенденциозности начинают проявлять себя уже во введении. Автор сразу же заявляет, что в историографии истории Крымского ханства много ложных утверждений, т.к. история крымских татар мало изучена [1, c. 4]. Прямо-таки теория заговора. Однако малоизученность проблемы, хотя и может порождать заблуждения, вовсе не обозначает создание заведомо ложных утверждений.

***

Сразу же возникает много вопросов по объективности исследования источниковой базы и историографии. Этим вопросам просвещены две самостоятельных главы.

Во-первых, проявляется тенденция, широко распространенная в государствах, не имеющих давней истории государственности или среди представителей малых народов, которая объявляет представителями своей культуры значимых личностей, которые хоть как-то связаны с их территорией. Хотя объективно эта связь, как правило, чисто географическая и достижения указанных персон принадлежат совершенно другому государству или культуре.

В пункте, посвященном исламской историографии как крымские авторы нередко указываются выходцы из Крыма, писавшие свои работы на территории Османской империи и без сомнения, принадлежавшие к собственно турецкой литературе или историографии.

Среди источников рассматриваются родословные, которые составлялись уже в рамках Российской империи со слов самих крымских татар. Данный вид источников принимается полностью на веру, как есть. На выходе мы получаем идеализацию крымско-татарской истории. Родословные, необходимые для получения российского дворянства, составленные со слов, для иноверных властей по определению должны подвергаться скрупулезному критическому анализу.

Несомненный интерес вызывает пункт «Карты». В нем дается развернутая характеристика карт, составленных в Западной Европе времен существования Крымского ханства, приведены их репродукции. Данный пункт повышает интерес ко всей главе в целом благодаря своей уникальности.

Однако здесь находим своеобразный подход к стилю изложения материала. На странице 52 встречается наименование Русского государства как Московия [1, c. 52]. На первый взгляд, может показаться, что автор мог просто описаться, так как рядом по тексту в большом количестве цитируются западноевропейские авторы, употребляющие название «Московия» по отношению к русским территориям под властью Москвы. Однако это вовсе не так.

В дальнейшем Московия постоянно встречается в собственно авторском тексте, особенно часто в пункте, посвященном анализу англоязычной литературы.

Что здесь в большей мере — равнодушие или пренебрежение русской исторической традицией, сказать сложно. Трудно себе представить, чтобы, например, в официальной переписке император (кесарь в русской традиции того времени) Священной Римской империи обратился к русскому государю, используя титул царь Московии.

Тем не менее, наименование российского государства в главах, посвященных истории второй половины XVII – начала XVIIIвв., преимущественно остается «Москва», а на стр. 342 возникает конструкт – «Россия Москва» [1, c. 342]. Удивительно, но даже события 1709 г., описываются авторами как стремление одержать победу «над Москвой» [1, с. 352].

Во-вторых, в ряде мест представлен очень специфический подход к классификации и интерпретации исторических исследований. Например, во введении утверждается, что в турецкой историографии Крым отдельно не рассматривается. Однако непосредственно в главе, посвященной историографии, выделяется целый раздел, где анализируются специализированные работы по Крыму турецких авторов.

В целом, к историографическому разделу можно отнести много претензий, и в первую очередь — ее разделение по национальному, а не государственному признаку. Так, российская историография объединена с советской, хотя с научной точки зрения это совершенно неверно. Отдельные научные труды, изданные в Российской империи, отнесены к польской и украинской историографии, так что в целом возникает странная мешанина из отдельных авторов различной национальной принадлежности, но теряется главное – наличие научных школ различного периода, в рамках которых проводились споры и дискуссии ученых историков.

Русская и советская историография оценивается с точки зрения положительных или отрицательных характеристик государственного устройства Крымского ханства. Стремление к исторической объективности отходит на второй план.

Так, появление в 40-х гг. в советской историографии работ, где Крымское ханство характеризуется как государство с набеговой экономикой, моментально начинает критиковаться под видом «насаждение русификации» [1, c. 116]. При этом предыдущий период, когда советская власть заигрывала с национальными окраинами, что отражалось и в публикациях, для авторов является явно положительным.

Отдельным пунктом выделяется «Украинская историография», в котором рассматриваются работы, изданные на территории Украины или украинцами начиная с конца XIX века. Мягко говоря, абсолютно непонятно, каким образом данные работы можно рассматривать вне единой историографической школы Российской империи, а затем Советского Союза.

***

Явно прослеживается чисто политический поворот в сторону признания псевдонаучных взглядов на историю части политизированных историков современной Украины, пытающихся исследовать украинскую государственность, игнорируя факт нахождения своих территорий в составе Российской империи, а затем СССР.

При этом, указывая на идеологические «перегибы» советской историографии темы, автор (молодой исследователь А.А. Шейхумеров) не упоминает о довлеющей на современной Украине тенденциозной псевдоисторической линии создания несуществующей истории украинской государственности, в рамках которой, как все же отмечает автор, история Крыма основывается «на сочувствии к крымским татарам как жертвам российской экспансии» [1, c. 134].

Отдельно стоит сказать о характеристике польской историографии этого же автора. В отличие от украинской историографии, польская, даже во времена нахождения Польши в составе Российской империи, имела самостоятельную школу. Но и здесь вызывает недоумение подход к подбору анализируемых исторических исследований. Для историографического описания подбираются те работы польских историков, в которых отражено если не положительное, то хотя бы благосклонное отношение к Крымскому ханству.

При этом полностью игнорируются работы, а такие в Польше издавались в XIX-XXI вв., в которых анализируется рабовладение в Крымском ханстве, принимаются попытки подсчитать количество угнанных в рабство жителей Польши и Литвы. Данные исследования в рассматриваемом томе просто игнорируются, как будто их вовсе не существует.

Можно также отметить, что автора разделов о польской и украинской историографии интересует по преимуществу изучение вопроса военного дела в Крымском ханстве. Возникает впечатление, что данные разделы были написаны для издания другой, более узкой, тематики и искусственно вставлены в общий труд без соответствующей доработки.

***

Непосредственный анализ развития Крымского ханства начинается с третьей главы «Образование Крымского ханства и ранний период его истории». Видимо, в силу относительной политической нейтральности данного периода в главе дается объективный анализ возникновения нового государства.

Ситуация начинает меняться с последующих глав, где ханство рассматривается как состоявшееся государственное образование под протекторатом Османской империи.

Возникнув в 1441 г., уже в 1475 г. Крымское ханство прекращает свое независимое существование, оно становиться вассалом Османской империи. В Крыму, в г. Кафе учреждается представительство турецкого султана. Вассалитет ханства имел свои отличительные черты. Ханы обладали значительной автономией в ведении внутренней и внешней политики. При ханском дворе продолжала чеканиться монета.

Авторы тома на двух объемных страницах [1, c. 163-164] начинают довольно вольно толковать широкую автономию Крымского ханства, разворачивая спор о степени зависимости от Османской империи и приходят к выводу, что отношения Крыма и Порты на первых порах прежде всего были союзнические. Реальное влияние Порты игнорируется. Стамбул вел себя по отношению к Крыму как полноправный сюзерен.

На протяжении многих глав мы будем сталкиваться с очень интересным феноменом описания военных походов крымских татар. Все те битвы, где крымчаки (здесь и далее используемое автором слово используется не как название одного из древнейших жителей Крыма — крымчаков, а как разговорное для обозначения крымских татар — ред.) проиграли, просто приводятся по дате и названию, без каких-либо комментариев. Особенно поражает многократное игнорирование битвы при Молодях. Первый раз эту битву в сухом назывном порядке приводят на странице 202; будет она также без комментариев упоминаться и в дальнейшем [1, c. 202].

Полностью замалчивается, что подготовка к походу на Москву и последовавшая в его ходе битва при Молодях были крупнейшим событием в истории Крымского ханства. Начнем с того, что целью похода было полное завоевание Русского государства. При Молодях армия Крымского хана потерпела одно из самых сокрушительных поражений за все время своего существования. Крымские татары в этом походе потеряли третью часть мужского населения ханства.

***

Полная идеализация Крымского ханства наблюдается на протяжении всей 8-й главы «Внешняя политика Крымского ханства в XVII в.» [1, c. 259-349]. В XVII в. Крымское ханство продолжает оставаться государством с набеговой экономикой, поэтому ставить внешнеполитические отношения России и Польши друг с другом на тот же уровень, что и с Крымским ханством по меньшей мере некорректно.

Этот высокий уровень во внешнеполитическом анализе политики Крымского ханства обосновывается авторами тезисом о превосходстве хана над правителями польских, литовских и русских земель в силу исторически сложившихся традиций. Ханы-чингизиды якобы были выше по статусу, чем правители соседних христианских государств. Обосновывается право крымских ханов считать польского короля своим вассалом. Возникает вопрос, как на подобное утверждение могли отреагировать в Варшаве, Вильно или Москве.

В данном подтексте в работе постоянно идет ангажирование «выходом», который платили польский и русский государи. Его естественность не оспаривается. Интересная интерпретация отношений Москвы и Крыма в XVII в. дается на странице 259. Здесь авторы заявляют, что в XVII в. Россия и Крымское ханство в случае взаимной заинтересованности искали и находили варианты для мирного сосуществования [1, c. 259]. Это заявляется на фоне, когда в Русском царстве продолжал собираться полоняничный налог для выкупа русских подданных из рабства на территориях, подконтрольных Крыму.

Полоняничные деньги в Русском государстве известны еще со времен великого князя Ивана III. Начиная с царствования Ивана IV Грозного, сбор полоняничных денег для выкупа русских пленников с невольничьих рынков Крыма принял централизованный характер. Налог был закреплен решением Стоглавого Собора 1551 г. Данный налог был подтвержден решением Уложенной комиссии 1649 г.

Налог собирался до 1679 г. В той или иной форме деньги на выкуп пленных выделялись из казны до 1769 г. В этом году был совершен последний набег крымских татар на русские земли. По сведениям подьячего Посольского приказа Г. Котошихина, служившего в приказе в середине XVII в., на выкуп пленных ежегодно тратилось до 150 тыс. руб. Огромная сумма для того времени.

Бесспорно, союзы между Москвой и Крымом заключались — только вызваны они были ситуационной необходимостью, основанной на совпадении интересов, которые могли измениться в любой момент.

К тому же в XVII веке государства, граничащие с ханством, сумели значительно укрепить свои границы. Возможностей совершать быстрые безнаказанные набеги у крымчаков стало в разы меньше. Это заставляло ханов во внешней политике лавировать между северными христианскими соседями.

***

Отдельно хотелось бы выделить пункт 8.7. восьмой главы «Внешняя политика Крымского ханства в XVII в.» авторства уже упоминаемого А.А. Шейхумерова. Пункт носит название «Крымско-украинские отношения в XVII в.». Первое, что вызывает удивление, это упоминание украинского государственного образования в XVII в., которого в то время не было и быть не могло.

По факту в разделе идет анализ крымской политики в отношении Гетманщины. Как и ранее, с одной стороны, идеализируется Крымская политика, с другой – мы можем увидеть еще более идеализированный и нередко антинаучный подход современных украинских историков о существовании украинской государственности [1, c. 313-324].

Восходит такой подход к советской трактовке Переяславской Рады 1654 г. Она оказалась на редкость жизнеспособной. В Советском Союзе дату присяги казаков Б. Хмельницкого стали преподносить как акт воссоединения Украины с Россией. Смысл такого подхода был сугубо политический, поскольку в рамках советской идеологии требовалось идеологически обосновать сосуществование двух братских республик в рамках единого советского государства.

Сегодня этот подход пересматривается. Черниговские земли, Слобожанщина и так принадлежали России. Левобережная Украина была присоединена к Русскому царству в ходе русско-польской войны 1654-1667 гг. Как отмечалось выше, в современной официальной украинской историографии это — период независимого существования некоего украинского государственного образования. Исходя из манеры изложения материала в рассматриваемой работе, пусть и не явно, но такой подход поддерживается.

Этим замена исторического подхода идеологическим не заканчивается. На странице 316 авторы монографии отмечают, что русинов (авторы используют терминологию того времени по отношению к русскому православному населению Украины; на наш взгляд, вполне обоснованно), в силу совместного проживания с поляками объединяла с последними культурная близость [1, c. 316]. Речь идет о Речи Посполитой, где православные были наиболее бесправной частью населения, подвергавшейся насильственному окатоличеванию, что собственно служило постоянным поводом для антипольских восстаний.

На следующей странице следует не менее абсурдное утверждение, что казакам был выгоден союз с Крымским ханством. Авторы не отрицают, что за такой союз приходилось платить «ясарем-русинами», но подводят под это благовидный предлог. Якобы таким образом казаки избавлялись от жителей непокорных им городов.

***

Подобных идеализированных штампов немало. Для примера приведем еще один. Так, утверждается, что победы Б. Хмельницкого стали возможны благодаря присутствию в его войске татарской конницы. Напрашивается ложный вывод о движущей силе татар в казачьих войсках [1, c. 449].

В работе анализируются отношения не только с запорожскими казаками — также характеризуется противостояние с донскими казаками. В очередной раз можно проследить антирусский подход. Донские казаки, в отличие от запорожских, представлены как агрессивная сила, всегда настроенная против Крымского ханства. В работе в виде примера приводится обращение ногайцев к хану, с просьбой повлиять на русского царя Ивана IV, дабы он освободил от казаков берега Волги и Яика.

Стычки и взаимные набеги днепровских казаков и крымчаков не отрицаются [1, c. 324], но характеристика запорожцев более благосклонная. Так выделяются моменты, что в мирные годы казаки не протестовали против татарских кочевий на их территории. Отмечаются факты сотрудничества, которого искали украинские гетманы [1, c. 334]. В главе также отражен переход гетмана П. Дорошенко в подданство Османской империи.

Однако здесь также не обошлось без идеализации крымских татар. Так, предательство крымчаков в битве под Берестечком вопреки фактам отрицается, а поражение казаков объясняется успешным наступлением поляков [1, c. 319].

Уже традиционно, без какой-либо критики, оцениваются такие формы государственного устройства, как правовая система, быт, ментальность, межрелигиозные отношения и т.п.

***

В монографии отдельный пункт посвящен юридической системе на полуострове. Какого-либо критического анализа не проводится. Судебная система ставится на высокий уровень и, как доказательство данного тезиса, приводится утверждение, что в случае подозрения судьи во взяточничестве его без суда и следствия побивали камнями другие судьи [1, c. 449]. Утверждение, как всегда, сомнительное, но выгодное авторам.

Приводятся ссылки на удобные записки европейских путешественников, согласно которым в Крыму нет ни крупных ссор, ни тяжких преступлений, начальники и чиновники исполняют обязанности «скоро и с большим страхом» [1, c. 449]. Только на этом основании делается общий вывод, что благодаря усилиям местных правоведов по отношению к Крымскому ханству у иностранцев формировался образ государства с высоким уровнем правовой культуры.

В работе не только отрицается притеснение христиан в Османской империи, в том числе в Крымском ханстве, но и оправдываются те случаи, когда очевидное нет возможности обойти молчанием.

Вот цитата, которая, по мнению авторов, доказывает отсутствие притеснений по религиозному признаку:

«Исламское право признает свободу вероисповедания и совести, поэтому в Османской империи исповедовавшие иную веру не испытывали на себе давления или притеснений. Нет ни одного судебного процесса, связанного с принуждением с принятием ислама» [1, c. 461].

Интересно, какие процессы ожидали авторы в стране, где проводилась политика исламизации населения? Оправдываются налоги, накладываемые исключительно на христиан и побуждающие принимать ислам, дабы освободиться от этого бремени. По мнению авторов, налоги на христиан были компенсацией за то, что немусульмане не служили в армии, не участвовали в военных походах. Соответственно, нет никаких упоминаний об изначальном формировании янычарского корпуса детьми, отобранными у христиан. Немусульманин не мог стать членом ремесленного цеха. Были и другие ограничения.

Как и в анализе историографии, умалчиваются работы историков, критикующие внутреннюю и внешнюю политику, также выборочно используются идеализированные романтические легенды иностранцев. Принимаются они без критического осмысления.

***

Говоря об экономическом развитии Крымского ханства, авторы монографии отрицают факт социально-экономической отсталости Крымского ханства по сравнению с соседними государствами. Этот тезис повторяется даже относительно периода вхождения северного Причерноморья в состав Российской империи в XVIII в.

Набеговая политика на территории соседних христианских государств оправдывается, часто используется прием, что «у других не лучше было». Приводятся примеры увода в рабство татар казаками и калмыками. Цифры, конечно, несопоставимы с тем количеством рабов, которые были захвачены крымчаками и их союзниками. Однако авторов это не смущает. По их мнению, раз татар численно было немного, то демографические потери противников можно считать сопоставимыми. Хотя в первом случае речь идет о миллионах русских, поляков и литовцев.

Более того, авторы утверждают, что больше всего от войн страдали собственно татары, т.к. частые войны не способствовали увеличению населения и влияли на семейную жизнь [1, c. 460-461].

Еще одним доказательством своего тезиса авторы ставят цитату украинского историка Грибовского:

«При этом порабощение людей в ранней России из финских, белорусских кавказских и кочевнических окраин обходили молчанием» [1, c. 790].

Конечно, в России случаи использования рабов известны — их можно проследить даже в XVIII в. Например, у основателя Русской Америки, купца Г.И. Шелехова были дворовые калмыки, по сути невольники. Это при том, что представителям купеческого сословия было запрещено иметь даже крепостных. Однако данные случаи единичны. Тем более рабов на галерах, в отличие от Османской империи, в России мы не найдем.

Говоря о том, что у «других не лучше», приводятся примеры жестокого содержания пленных татар в Польше, игнорируя то, как обращались с пленниками в Крымском ханстве.

Следующим оправдывающим фактором набеговой экономики стал тезис, что набеги играли важную социальную функцию по поднятию престижа в обществе предводителей походов [1, c. 792]. Таким образом авторы из набегов пытаются сделать нечто политически обоснованное и полезное.

Набеги, по мнению авторов, снимали социальную напряженность. Дело в том, что, совершая набеги на русские и польские земли, ханы обеспечивали лояльность кочевников. В отсутствии военной добычи с севера последние начинали опустошать и грабить территории подконтрольные Османской империи [1, c. 359]. Видим явное противоречие периодически встречающимся утверждением о развитии оседлого ремесла и земледелия.

Действительно в XVI-XVII вв. в Крыму начинается переход от кочевого образа жизни к оседлому, напоминающему западноевропейский феодализм. Однако такой переход происходил с учетом местных особенностей и менталитета. Местная знать продолжала придерживаться традиционного образа жизни, а для развития земледелия требовалась рабочая сила, которая восполнялась рабами. Как следствие, набеговая политика не сократилась. В данный период времени наблюдается наибольшее количество набегов на Польшу и Россию. Главной целью набегов было обращение плененных в ходе похода в рабов.

Относительно работорговли и использования рабского труда используются следующие выводы. Авторы путем подсчетов использования рабского труда приходят к выводам, что работорговля не являлась основой экономики, продажа рабов не составляла большую часть бюджета татарских семей [1, c. 793-794]. Однако хорошо известно, что рабовладение ни в какую эпоху, ни в одном государстве, никогда не давала прибавочного продукта больше чем труд свободных, включая Древнюю Грецию и Рим.

На деле крымские города процветали именно за счет работорговли. По подсчетам польских историков, с конца XV до начала XVII вв., т.е. за 100 с небольших лет в плен только с польско-литовских земель было уведено не менее 2 млн. человек. Этого авторы не стали отрицать [1, c. 790].  Стоит добавить, что за то же время примерно такое же количество пленников было с территории Русского государства.

В работе явно сознательно не рассматриваются жестокие формы рабства в Крымском ханстве, не производится подсчет рабов использовавшихся в хозяйстве татар, нет данных об уровне смертности среди них.

Негативные моменты просто игнорируются. Сам институт рабства идеализируется. Во главу угла ставится тезис, что ислам приписывает гуманное обращение с рабами. Авторы указывают, что срок нахождения в рабстве ограничивался 8 годами, однако сами же в других местах монографии свидетельствуют, что это условие соблюдалось не всегда.

Среди других способов обеливания рабовладения приводятся примеры отпуска рабов на волю. Подобные случаи были, и они документированы, но назвать их нормой нельзя. Например, рабы могли получить свободу в результате религиозного обета, в случае физических увечий. Однако даже в ситуации, когда пополнение рабов в результате набегов на соседей стало затруднительным, крымчаки стали покупать их на стороне.

Местами рабству поются просто оды:

►«Подобно тому, как в современном обществе кумирами молодежи становятся спортсмены или деятели искусств, в ханское время образцом для подражания были удачливые чапулбаши (руководители рейдов) и другие храбрецы, обретавшие себе славу и почет в обществе опустошительными рейдами на соседние государства; «в глазах крымских мужчин немаловажное место занимал захват чужих женщин» [1, c. 792];
► «Массовое поступление рабов способствовало оздоровлению экономики, помогало справиться с последствиями голода» [1, c. 793];
► «Здоровые и красивые рабы, особенно молодые девушки, высоко ценились на невольничьих рынках, использовали их и в хозяйстве. Продажа рабов и их выкуп приносили ощутимую выгоду» [1, c. 793].

Это далеко не полный перечень подобных выводов.

Вызывает недоумение тезис о том, что получившие свободу рабы сами нередко отказывались возвращаться в Россию или Польшу, считая, что там их ждут притеснения. Такое происходило в случае принятия рабом ислама, который гарантировал ему освобождение от рабства, и такой бывший соотечественник в глазах властей и местного населения в русских или польских землях становился чужаком.

На том же уровне приводятся примеры удачной политической карьеры бывших рабов, не акцентируя внимания на том, что для этого они изменили свою веру на мусульманскую, став по сути своими для татар.

В монографии вовсе не обращается внимание на экономические потери соседних государств. Если об угоне скота еще идет речь, то тотальное разорение захваченных городов или их посадов вовсе не упоминается. Пример, и он не единственный — разорение русских городов в походе на Москву 1571 г., за год до битвы при Молодях. Татары не смогли взять Кремль, но все вокруг было выжжено.

***

В главе, посвященной развитию культуры в Крымском ханстве, говорится о большом количестве поэтов, писателей и историографов. При этом о большинстве из них почти ничего не известно. Странная популярность и важность их творчества, если о них мало что известно…

Мало чем от вышесказанного отличаются параграфы, посвященные развитию образования и науки в Крыму. Сами авторы признают, что источники не дают информации, как строилось преподавание в школах различного уровня, какие не религиозные дисциплины изучались. Прибегая лишь к предположениям, следуют утверждения, что с «высокой долей вероятности» в образовательных учреждениях преподавались математика и медицина.

Многократно, как к источнику по анализу уровня развития различного уровня школ, авторы прибегают к цитированию турецкого путешественника Челеби. Однако Челеби нигде не рассматривает, что и как преподавалось в этих учебных заведениях. На основе имеющихся источников мы можем говорить о наличии школ начального, среднего и высшего уровня, специализирующихся на изучении Корана, религиозной литературы по исламу и их толкованию.

Хотя в главе присутствуют пункты, посвященные развитию культуры, философии, все они по своей информативности мало отличаются от вышеприведенного примера анализа системы образования. Как уже отмечалось, к понятию крымские авторы притягиваются деятели османской культуры, имеющие хоть какие-то связи с Крымом.

***

Говоря об идеализации Крымского ханства, наиболее наглядной является глава «Военное дело и военная культура в Крымском Ханстве» авторства все того же А.А. Шейхумерова.

Крымско-татарское войско идеализируется на протяжении всей главы. Авторы постоянно подчеркивают превосходство своей конницы над кавалерией соседних государств. Какие-либо недочеты или разгромные поражения татар игнорируются. Проигранные битвы просто упоминаются в назывном порядке, без какой-либо характеристики. Непосвященный читатель даже не поймет, как закончилась то или иное сражение. В тексте монографии много раз упоминается самое разгромное поражение союзного войска под предводительством крымского хана при Молодях в 1572 г. Однако все упоминания ограничиваются только фактом битвы, без упоминания ее результатов.

Татарские набеги представлены как «детально спланированные, тщательно разработанные акции, многие из которых достойны изучения как образцы военного искусства…» [1, c. 795].

Анализируя военное дело, монография указывает, что ближе к закату Крымского ханства крымчаки переходят от использования тяжеловооруженных конников к использованию исключительно легкой кавалерии [1, c. 790, 792]. Изменение структуры конницы объясняется ослаблением ремесла в ордынских городах.

С таким доводом невозможно согласиться. В XVII-XVIII вв. татарская конница уже не могла на равных сражаться с европейскими армиями своих соседей. Как следствие, происходит пересмотр набеговой тактики. В новых условиях, главным было быстро совершить набег и не менее быстро уйти с добычей в степь. Места тяжелой кавалерии в новой стратегии не оставалось.

***

Есть в работе, по-видимому, технические недочеты, которые, однако, играют заметную роль. В главе, посвященной демографической ситуации в Крымском ханстве, авторы путают княжество Молдавия, территория которой является частью современной Румынии и историческую Бессарабию [1, c. 812], ставшую в СССР советской Молдавией, ныне – республика Молдавия (самоназвание Молдова). При этом говоря о территории современной Молдавии, используется не принятая в русском языке форма, а самоназвание Молдова. На первый взгляд это может показаться мелочью, но на фоне встречающихся антирусских формулировок, выглядит как осознанное использование спорных терминов.

В подобном русле, казаки-некрасовцы представлены основателями Кубанского казачьего войска [1, c. 820]. Объяснить логику такого утверждения не представляется возможным. Казаки-сектанты-некрасовцы действительно основали свое поселение на р. Лабе, притоке р. Кубань. На момент основания поселения данная территория была подконтрольна Крымскому ханству.

После присоединения территорий по р. Кубань к Российской империи и создания Кубанского казачьего войска станица Некрасовская стала частью последнего. К слову, со временем память о некогда существовавшем здесь сектантском учении осталась только в названии станицы. Присутствие в бассейне р. Кубань казачьего поселения, состоявшего на службе крымского хана, никаким образом на создание по инициативе русских властей Кубанского казачьего войска не влияло и в принципе не могло влиять.

Справедливости ради стоит отметить, что в небольшой главе «Крымское ханство за пределами Крымского полуострова» авторы все-таки разместили некоторые нелестные представления о татарском государстве, бытовавшие в Западной Европе. Здесь также упор делается на то, что они написаны под действием стереотипов, но часть записок сделана людьми, побывавшими в Крыму или соседних государствах страдавших от набегов крымских татар.

Среди авторов записок приводятся выдержки из работ Герберштейна, Гийома де Боплана, Антуана Грамона, монаха Джованни да Лукка. Только в этой части работы, а вовсе не в разделах о рабстве есть сведения о содержании в неволе.

Согласно Герберштейну, старики и немощные невольники, за которых не было возможности получить прибыль на невольничьем рынке, отдавались татарской молодёжи для тренировки воинских приемов [1, c. 825]. Монах да Лукка, лично бывший в Крыму, отмечал, что дети, рожденные от невольниц, нередко продавались в рабство [1, c. 825].

Иностранцы также отмечали, что, кроме женщин, среди невольников высоко ценились молодые красивые мальчики. Насилие над женщинами являлась нормой. В главе есть цитата Джона Смита, знавшего рабство не понаслышке:

«Ведь и тем рабам, кому было легче всего, было так скверно, что жизнь эту вряд ли бы вынесла и собака, и к тому же, несмотря на всех тяготы и труды, относились к ним не лучше, чем к животным» [1, c. 824].

Заметим, что полностью игнорировать наиболее вопиющие случаи использования рабов невозможно.

Анализируя заключение, читатель ожидаемо столкнется с уже вышеперечисленной идеализацией Крымского ханства.

Как видим, несмотря на некоторые положительные моменты, воплощенные в третьем томе монографии «История крымских татар», до объективного освещения, несомненно важного и интересного вопроса, еще далеко. Стоит надеяться, что будущие исследования не станут повторять ошибки и политическую ангажированность авторского коллектива, рассматриваемого издания.

Автор — Вадим Викторович Михайлов,
доктор исторических наук, доцент
(г. Санкт-Петербург)

Статья впервые опубликована: Клио. 2022. № 10. С. 154–161.

Литература

1. История крымских татар. В 5 томах. Т. III. Крымское ханство XV-XVIII вв. / Отв.ред. И.В. Зайцев. Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2021. – 1024 с.