Только окончилась война. Жители возвращались в разрушенный город. Это были те керчане, которые, опасаясь угона немцами в Германию, бежали из города в отдалённые сёла и города Крыма. Город представлял собой сплошные руины с нагромождением прямо в них и возле различной целой и разбитой военной техники. Особенно много было танков, русских и немецких, зениток, пушек и прочего на городском бульваре.
А в море, прямо в центре керченского пролива, был виден с набережной полузатопленный пассажирский пароход «Черноморец». Немцы его разбомбили, когда он перевозил раненых русских воинов.
Всё напоминало о недавно прошедших жестоких боях. Но жизнь брала своё. В первую очередь стал работать городской базар, тянувшийся от памятника Ленина, стоящего в центре города, и до самой кромки моря.
Здесь же, на берегу, рядом с торговыми столиками, лежало большое количество обезвреженных морских мин. На территории рынка были забегаловки, где можно было перекусить и выпить. До ресторанов с грохочущей музыкой было ещё далеко. На улице Ленина кое-где оставались полуразрушенные здания. Одно из них на скорую руку приспособили под так называемую чайную. Сейчас на этом месте находится красивый дорогой бар.
В чайной всегда можно было выпить за небольшую плату чай с сахарином, заменителем сахара, и даже без него. Здесь люди, имея небольшую сумму денег, могли встречаться друг с другом и вести длительные беседы, в основном на военные темы. Разрушенный, полумёртвый город, и тёплый уголок, казавшийся раем для посетителей.
Тогда на улицах города ещё не были установлены репродукторы. В квартирах не было никаких музыкальных инструментов. Не было слышно никакой музыки. Не было никакого транспорта. Людей окружали бесконечные развалины и груды искореженного металла. И над всем этим стояла мёртвая тишина, нарушаемая шарканьем ног редких прохожих. И вдруг в центре города стали раздаваться звуки скрипки.
Это было какое-то чудо.
Как и откуда в городе появился скрипач, никто не знал. Все малочисленные жители города враз узнали, что в чайной играет скрипач. Звали его Борисом. Когда люди шли в чайную, говорили, что идут к Боре-скрипачу. Одни утверждали, что Борис из Варшавского гетто, другие — что он спасся из Багеровского рва, в котором немцы при оккупации Керчи расстреливали евреев. Но как было на самом деле, никто не знал.
Боря в чайной стоял всегда на одном и том же месте, в углу, у самой стойки. Он всегда был одет в чёрный костюм, поверх которого носил чёрное пальто. На ногах чёрные ботинки. На голове широкополая чёрная шляпа. Глаза прикрывали чёрные очки, из-за которых не было видно глаз. Боря был слепым. Чёрные, до плеч, волосы лежали на воротнике пальто. У Бориса были благородные черты лица, руки с длинными, тонкими пальцами, казалось, вылепленными из воска.
Перед ним всегда стоял полный стакан вина. Но никто не видел, чтоб Боря к нему прикасался. Он всё время играл, играл без перерыва. Как он умудрялся играть не отдыхая, одному Богу известно. Никто с ним не разговаривал, даже в подпитии. Сам вид Бориса не располагал к этому. Лично я, как и мои товарищи, никогда не слышали голоса Бориса.
Внешний вид Бориса и его молчаливость интриговали слушателей. Он казался пришельцем из другого мира. Заказывали различные песни. Он молча кивал и исполнял то, что просили. В основном заказывали «Катюшу», «Чайку», «Синий платочек» и многие другие. Сам же он всегда играл классическую музыку. Передать его исполнение невозможно. Музыка, извлекаемая Борисом из скрипки, была чарующей и завораживающей. Казалось, Борис только держит скрипку, слегка касаясь смычком струн, а они звучат сами. Необыкновенные звуки скрипки всех уносили куда-то высоко-высоко, туда, где нет горечи, слёз, мук и страданий.
Мы, пацанва, пробирающаяся в чайную послушать Бориса, знали, что одно произведение, исполняемое Борисом, называлось «Полонезом Огинского». Нам, военных лет ребятни, особенно нравился этот полонез. Что-то в этой музыке звучало о тех печальных днях. Все всегда просили сыграть Огинского. Он, как всегда молча, улыбался, кивал головой, слегка растягивая красиво очерченные губы. По нашей просьбе он ещё и ещё раз играл полонез. Мы забывали о холоде и голоде, о том, что в желудке было пусто, а на плечах рваное тряпьё. Когда уходили из чайной, то казалось что покидаем сказочную страну, в которую удалось окунуться на какое-то время и обо всём плохом забыть. Мы уходили, а Боря оставался там до последнего посетителя. Когда Боря покидал чайную, куда уходил, где жил, никто не знал, даже мы, вездесущие пацаны.
И вдруг в один из дней Бориса не стало. Буфетчица ничего не поясняла. Может быть, ничего не знала или не хотела говорить. Она только пожимала плечами, уходя таким образом от разговора на эту тему. По городу ходили различные слухи, вплоть до того, что его забрали сотрудники НКВД. Позже мне удалось установить дом, в котором он проживал на улице 23 Мая. Старожилы двора сказали, что однажды рано утром пришли какие-то люди в штатском и увели Бориса. Его судьбой никто не интересовался. Было не то время, чтобы это можно было делать…
Прошло много десятилетий. Многое из памяти исчезло навсегда, даже взрывы бомб и снарядов. Но иногда неожиданно всплывает в памяти музыка, которую издавала скрипка Бориса. А иногда вечером, проходя мимо бара, бывшей чайной, мне начинает казаться, что я слышу «Полонез Огинского», а через затемнённое окно вижу человека во всём чёрном со скрипкой в руках…
Фото russianpoetry.ru