Крымское Эхо
Архив

Самый неизвестный из самых больших писателей

Самый неизвестный из самых больших писателей

24 января — день рождения Бориса Цытовича. «Цытович? – А кто это?» — как-то не очень давно, еще при жизни писателя, ответили вопросом на вопрос одной московской журналистки сразу два известных российских литературных критика. А кто это? — спросит девяносто девять наших с вами соотечественников из ста опрошенных, если обратиться с таким вопросом к ним. <br />
Цытович – это самый неизвестный из самых больших писателей, когда-либо рождавшихся на крымской земле.

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b1.jpg" rel="lightbox[1]" title=" С Гребенщиковым. Коктебель, начало 2000-х "><img src="uploads/3/gfjhg20140123m1.jpg"align="right"></a>

(кликните на картинку — и она станет больше)

»
Вообще, довольно странно: Крым – этот «воображенью край священный», как написал о нём совершенно справедливо Пушкин, подарил русской литературе довольно мало истинно крупных имён. Волошин, Грин, Сергеев-Ценский не в счёт. Все они как авторы сформировались не здесь. Их муза, хотя и очень многим обязанная здешним местам, запархивая сюда, больше делала последним честь своим временным присутствием. Тем больше мы, казалось бы, должны были бы ценить собственные яркие явления в литературе… Увы, судьба Бориса Цытовича не подтверждает этих ожиданий.

Он умер в Симферополе в январе 2007 года, в своей квартире, которую едва позволяла содержать его скудная пенсия бывшего пожарного, так и не дождавшись премии АРК по литературе, на которую дважды выдвигался республиканским краеведческим музеем. Его проводили в последний путь лишь немногие поклонники его творчества. Не говоря уже о «широком читателе», думаю, что и большинство из полутысячи (так, кажется) крымских писателей, входящих в три или даже четыре писательских союза Крыма, не знают, кто такой Цытович и не разу не открывали его произведений.

Правда, справедливости ради нужно сказать, что и сам Борис всегда чуждался официальных литературных и окололитературных тусовок и так и не вступил ни в один из упомянутых союзов, предпочтя им скромное звание члена русского Пен-клуба (долгое время единственного среди русских авторов, живущих на Украине).

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b2.jpg" rel="lightbox[1]" title=" С Олегом Грачёвым на открытии его выставки "><img src="uploads/3/gfjhg20140123m2.jpg"align="left"></a>

Написал Цытович тоже сравнительно немного – роман и несколько рассказов или, точнее, повестей о городе, в котором жил. Думаю, что он «мало занимался литературой» из нежелания, которое кое-кому покажется снобистским – прослыть «провинциальным крымским автором». И он избежал этой участи: его «Праздник побеждённых» в 1993 году номинировался на Буккера, а в 2004 был переиздан московским издательством «Молодая гвардия» в престижной серии «Литературный пасьянс». А повесть «Улица на все времена» после издания в Симферополе увидела свет в московском же журнале «Октябрь». О творчестве Цытовича тепло отзывались Булат Окуджава, Юрий Домбровский, Андрей Вознесенский и Александр Ткаченко — вот только в Крыму о нём, по существу, так и не узнали…

Он не был писателем-профессионалом и иногда даже бравировал тем, что не имеет специального (да и вообще высшего) образования, а к творчеству пришел из самой жизни. Что означает его фамилия, я не знаю, но больше важен её фонетический смысл. В русском языке Ы после Ц — исключение, таких слов всего четыре: цыган, цыпочки, цыкнул и цыц. Теперь есть пятое – Цытович, — исключение и в человеческом смысле.

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b3.jpg" rel="lightbox[1]" title=" На Южном берегу, 50-е гг."><img src="uploads/3/gfjhg20140123m3.jpg"align="right"></a>

Он родился в Керчи в 1931 году и всегда уверял своих приятелей, что это произошло в очередную годовщину смерти вождя мирового пролетариата товарища Ленина. На самом деле Ленин умер 21 января в 24 году, а не наоборот. Не то, чтобы Цытович путался, просто он всегда хотел видеть в обычных событиях и прежде всего событиях своей жизни необычный, символический смысл.

Эта «ошибка» позволяла ему со смехом говорить о том, что антуражем его дня рождения большую часть его жизни были траурная музыка, приспущенные знамёна с чёрными ленточками, унылые (или «кислые», как он всегда говорил) физиономии его современников и фильм «Ленин в Октябре». Со временем он стал находить в этом специальный кайф и с особенным удовольствием веселился и потчевал в этот день друзей.

Смерти он не боялся, как и обвинений в кощунстве – и понятно, почему. Когда он должен был появиться на свет, его мать находилась под следствием по так называемому «делу Розенберга» о «вредительстве» в консервной промышленности Советского Союза. Её не посадили в тюрьму (а могли бы и расстрелять) именно по причине беременности, но она жила под надзором в одной из Симферопольских неотапливаемых гостиниц и каждый день под конвоем являлась на допросы в местное отделение НКВД… Всё это хорошо описано Борисом в его повести «Мои полёты», к которой я и отсылаю читателей…

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b4.jpg" rel="lightbox[1]" title=" Там же в 60-е "><img src="uploads/3/gfjhg20140123m4.jpg"align="left"></a>

К счастью, то ли следователь оказался хорошим человеком, то ли год всё же был 31-й, а не 37-й, но для Валентины Фёдоровны всё окончилось благополучно, и она всегда говорила потом Борису, что именно он, еще не родившийся ребёнок, спас ей жизнь.

Потом было яркое крымское предвоенное детство, также не скрытое от нас писателем (рекомендую его «Храм на площади Октября»), война, забросившая его в город Грозный, возвращение в Крым, учёба в лётной школе («я был советским пацаном и просто бредил авиацией» говаривал он), исключение из лётного же училища по причине того, что его бабка была гречанкой и в этот самый момент находилась на спецпоселении в Средней Азии…

Вообще, с предками Борису повезло: один его дед был лихим штабс-капитаном, получившим ранение в грудь в русско-японскую войну и направленным в Феодосию на лечение. Здесь он и остался, став не больше не меньше феодосийским полицмейстером (опять же по версии самого Бориса), другой его дед был православным священником в Витебской губернии. Мать закончила институт благородных девиц в Киеве при гетмане Скоропадском – в общем, анкета выходила просто блеск, за неё не только из лётного училища, запросто можно было вообще из «нормальной жизни» вылететь…

Но Борису везло. Образования он так и не получил, зато страстно читал и еще в школьные годы начал писать – совсем понемногу и только для себя. Заниматься литературой он не собирался. Когда с небом ничего не получилось, он открыл для себя морские глубины – одним из первых, еще в начале 50-х, занялся подводным плаваньем, окончил водолазную школу в Карасане и стал путешествовать по крымскому побережью в поисках впечатлений и рыбы.

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b5.jpg" rel="lightbox[1]" title=" В Карасане перед «рыбной охотой»"><img src="uploads/3/gfjhg20140123m5.jpg"align="right"></a>

Его жизнь тогда была очень не похожа на жизнь молодого советского рабочего, каковым он являлся по своему социальному статусу. Большую часть недели Борис в промасленном комбинезоне проводил в симферопольской пожарной охране, честно тянув лямку на нелюбимое им «государство», зато оставшиеся два дня посвящал исключительно и полностью своим излюбленным занятиям: подводной охоте и поездкам по Крыму.

Эти скитания вскоре завели его в пустынный Коктебель, который именно тогда с начавшейся «оттепелью» стал осваиваться молодой московской творческой интеллигенцией. Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Генрих Сапгир, Василий Аксёнов.., несколько интересных художников, актёры и, разумеется молодые актрисы — возвышенные и бледные, дерзкие и гонимые, ежесезонно они приезжали сюда к морю и скалам, к Дому поэта Максимилиана Волошина вкушать в невообразимых количествах местное вино и изжаривать свои прекрасные тела под палящими лучами южного солнца. Именно здесь наш «ловец рыбы» оказывается в тенетах яркой, «альтернативной» творческой «тусовки», с которой и оказалась связанной лучшая часть его жизни.

Что общего могло быть у столичных литераторов и рядового симферопольского «пролетария»? Этот вопрос может задать только человек, не знакомый с Борисом — ни у одного из его друзей такого вопроса возникнуть не могло: Борис был исключительно остроумным собеседником, прекрасным рассказчиком, спортсменом и просто «бывалым человеком», что превращало общение с ним в увлекательную «трапезу сознания».

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b6.jpg" rel="lightbox[1]" title=" Там же после охоты "><img src="uploads/3/gfjhg20140123m6.jpg"align="left"></a>

Я познакомился с Борисом уже на склоне его лет, но и мне достались крупицы с этого стола. Он никогда не навязывал себя окружающим, в любой кампании сперва всегда достаточно долго молчал, как правило, весьма глубокомысленно, внимательно слушал, следил за нитью разговора, но никогда не вступал в спор. Когда же уставшие всегдашние полемисты, утомив себя и публику, начинали «иссякать», вот тут и являлся Боб с какой-нибудь своей историей «из жизни», больше похожей на притчу и, как правило, всегда имевшей отношение к тому, что говорилось, о чём бы не шла речь – о политике, живописи или литературе.

Он моментально завладевал вниманием публики, как это делает фокусник, прячущий в шляпу платок, а вытаскивающий из него зайца. Впоследствии я понял, что многое в его историях было придумано им самим, но привлекали они всех именно своей внутренней правдивостью, какой-то особенной жизненностью, опытом, которого были лишены как его высокоталантливые столичные знаменитости, так и более молодые люди, не говоря уж, конечно, о женщинах.

То, обстоятельство, что Боб не пил ни капли алкоголя («выпил всё своё до тридцати лет» – говорил он) давало ему дополнительное преимущество – за поведением любого человека он всегда наблюдал как бы со стороны, многое подмечал и держал в памяти. К тому же это был истинный абориген не только суши, но и моря, только он знал тайные тропы, места, где водится рыба, только он мог исчезнуть внезапно на своём стареньком автомобиле неизвестно куда и так же внезапно появиться на нём там, где его менее всего ожидали, и это придавало ему немалый вес в этом избранном «обществе».

Рискну предположить, что не менее притягательным для окружающих в его личности была излучаемая им Свобода. Именно так, с больший буквы. В достаточно удушливой советской атмосфере 60-х-80-х годов он был свободен от массы вещей: от государства, от должностей, от званий. От сгрызавшего других честолюбия. Он хотел написать повесть о Коктебеле этого времени, но не успел. Скорее всего, ему было просто лень. Этим качеством истинного крымчанина он был также наделён в высшей степени. Иногда он даже сокрушался по этому поводу, говоря, что жалеет, что написал так мало. Зато, отмечу я, — ничего лишнего.

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b7.jpg" rel="lightbox[1]" title=" На лётных курсах 50-е гг."><img src="uploads/3/gfjhg20140123m7.jpg"align="right"></a>

С государством у Цытовича отношения складывались, как уже было сказано, не просто. Как личность свободолюбивая, творческая, имеющая массу предосудительных знакомств и далеко небезупречную анкету, он был просто находкой для спецслужб. «Погорел» он, как мне помнится, на рассказе «Фимчик». Рассказ, простой и пронзительный, касался «еврейского вопроса». В 70-е начинался поток еврейской эмиграции из СССР, который привёл в негодование власти и пробудил, в общем-то, никогда крепко не спавший «народный» антисемитизм.

Цытович (для многих его знакомых выяснение этого вопроса становилось открытием) евреем не был, причём никогда. В это сразу трудно было поверить, сводя воедино три фактора: его имя, фамилию и великолепный средиземноморский профиль вкупе с прекрасными вьющимися тёмными волосами. Но оказалось, что фамилия у него белорусская, популярное среди евреев СССР имя он унаследовал от одного из своих дворянских предков, а облик — от своей греческой бабки.

Тем не менее, Борис не без некоторой вызывающей гордости воспринимал то, что его часто принимали за еврея, поскольку всегда с сочувствием относился к беспокойному и гонимому племени. «Фимчик» — рассказ, реалии которого были почерпнуты из хулиганского послевоенного детства Цытовича, стал своеобразным осмыслением этого чувствительного для любого русского человека момента и одновременно ответом на то, что происходило с евреями в тот момент времени.

Рассказ стал ходить в списках среди его московских знакомых и, конечно, через некоторое время, привлёк внимание КГБ. Цытовича вызвли на «беседу», а затем произвели обыск в его квартире к ужасу переживших сталинские репрессии родственников и прежде всего матери. Уловом гебистов стал не только оригинал рассказа вкупе с несколькими копиями, но и рукопись романа «Праздник побеждённых» .

«С таким вниманием к своему творчеству я ещё никогда не сталкивался», – шутил после Борис, вспоминая многочасовые беседы с подполковником Иваном Фёдоровичем в кабинете на бульваре И.Франко в Симферополе. Но шутки шутками, а неприятности светили вполне реальные. Изготовление и распространение сочинений, порочащих советский государственный строй — за это можно было не только лишиться работы, но и попасть под уголовную статью.

<a href="uploads/3/gfjhg20140123b8.jpg" rel="lightbox[1]" title=" С Булатом Окуджавой, Юрием Фёдоровым и дамами у моря "><img src="uploads/3/gfjhg20140123m8.jpg"align="left"></a>

Для следователя проблема состояла в том, что «антисоветчину» нужно было доказать. «Фимчик» хотя и был рассказом на скользкую тему, прямых выпадов однако не содержал. То же можно было сказать и о рукописи романа. «Покажите мне, где здесь антисоветчина?» — спрашивал Борис. «Молодой человек, — отвечал ему следователь, — здесь всё антисоветчина от первой до последней буквы».

Но «всё» означает «ничего». Выискивать в художественном произведении политические требования — дело в 70-е годы неблагодарное (то ли было при Иосифе Виссарионовиче…). Понятно, что от канонов соцреализма роман весьма далёк (изображает в неприглядном свете старого чекиста и, наоборот, с симпатией — власовца, а главный герой — спивающийся герой-лётчик никак не может служить образцом для молодого поколения) но к делу это, как говорится, не пришьёшь. Тем более, роман был не закончен, а значит, окончательно судить его и автора не за что. Мало ли, а может быть именно в конце главный герой возьмёт да и одумается, бросит пить, волочиться за женщинами и страдать об утраченном смысле жизни и уедет на какую-нибудь стройку социализма…

В поддержку Бориса включились его влиятельные московские знакомые и такая «тяжелая артиллерия», как его мама – орденоносец и заслуженный консервщик СССР, авторитетный производственник, известный самому Микояну. Решающую же роль сыграло то, как думал сам Боб, что он не принадлежал к «гнилой интеллигенции», а среди рабочего класса у нас, как известно, диссидентов не водилось и «портить отчётность» на Бульваре Франко просто не захотели. В общем – всё обошлось, и даже рукопись незаконченного романа была возвращена автору.

«Не жалеете, что не стали диссидентом, Борис? — подначивал я его, — сейчас бы не пришлось мучиться в поисках издателя своих произведений?» «Понимаешь, — отвечал он мне, — я всегда хотел свободы. Ходить строем, навязывать всем своё правильное мнение – не по мне, а политика всегда состоит именно в этом».

Интересно, что, не любя государство, он сравнивал личность писателя именно с этим институтом. Писатель, говорил он, — это целое государство, с иерархией, сложностью, противоречиями внутри, но объединяемое единой волей. Это очень интересный образ, обычно принято, наоборот, государство уподоблять человеку — так проще описывать коллективное поведение. Он и сам был таким государством, или домом, очень причудливо выстроенным со многими комнатами, в том числе и тайными. Но домом крепким и устойчивым.

Под тайными комнатами я имею в виду его отношения с женщинами, которые боготворили его. Молва не сохранила никаких подробностей, а те, которые сам Боб поведал мне, я разглашать, понятно, не стану. Но и на восьмом десятке лет он сохранял удивительное мужское обаяние. При этом всю жизнь он прожил с одним человеком, своей женой Ларисой, которую до конца своей жизни грубовато и трогательно оберегал…

Не доверяя записным диссидентам, Боб как в воду глядел. С перестройкой и распадом Союза его ждала всего лишь нищенская пенсия и потеря его единственных «вдумчивых читателей» из КГБ. Судьба его романа «Праздник побеждённых» и после заката Советского союза оказалась очень непростой. О ней тоже достаточно писали и говорили, желающие могут сегодня без труда найти эти материалы в сети Интернет. Скажу только, что опубликовать роман удалось в Симферополе лишь в 2002 году, и потом через некоторое время он был переиздан в Москве издательством «Молодая Гвардия».

Но сказать, что роман нашёл своего читателя, я не могу. Как и в советское время, он оказался не ко двору господствующим вкусам и тенденциям — теперь уже коммерческим, а не политическим. В лихой атмосфере постсовестской лихорадки мало кого из читателей могла заинтересовать судьба «сбитого лётчика», ищущего в степном Крыму могилу своей матери, в то время как скелет его отца – старого чекиста — стоял в виде наглядного пособия для студентов медицинского института…

После публикации романа Цытович издал еще несколько своих рассказов, всё в том же симферопольском издательстве «Сонат» — лучшее, что написано об этом забытом богами русской литературы городе. Тем не менее, моя попытка отобразить имя Цытовича хотя бы на памятной доске в городском музее, понимания не встретила …

Пытаясь подсластить горькую пилюлю общественного равнодушия, я пускался в рассуждения о плачевной судьбе современной русской литературы вообще, но Боб останавливал меня, неожиданно переходя от сетований по поводу своего финансового неустройства к социальному оптимизму. Русскую литературу он сравнивал с большим кораблём, дредноутом, бродящим в тумане, который может надолго скрываться из вида, но который затем неизбежно и неожиданно во всей своей громадности появляется вновь. Вот увидишь, говорил он мне, эта громада еще появится у входа в бухту и воочию убедит скептиков в таящейся в ней внутренней мощи…

Литературный процесс он описывал как процесс варки похлёбки в огромном казане на костре, у которого каждому находится своё место. Условный Лев Толстой приносит на эту кухню огромный окорок, писатель поменьше – простой картошки, иной – щёпоть соли или перца, листок лаврушечки. Кому и этого не принести, носит в котёл воду – без неё тоже похлёбка не сварится. Издатели большими черпаками размешивают и раздают варево по мискам читателей, которые знай подкидывают в костёр свежие дрова, а критики, те пляшут, кривляясь на фоне огня, раззадоривая пиршество и возбуждая аппетит…

Я не спрашивал его о том, каким он видит своё собственное место в этом процессе, да этого было и не нужно.

Он был отменным поваром, и не только в метафорическом смысле. Мне посчастливилось попробовать его пироги, плов и солёные арбузы. Тем же, кому этого не досталось, я рекомендую неповторимый вкус его прозы…

Вам понравился этот пост?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка 0 / 5. Людей оценило: 0

Никто пока не оценил этот пост! Будьте первым, кто сделает это.

Смотрите также

Убийство в Симеизе (ДОБАВЛЕНО ВИДЕО)

.

Сергей Аксенов: все вопросы можно решить

Татьяна ГЛЕБОВА

На двух стульях

2 комментария

Аватар
НЮ(рнберг) 23.01.2014 в 17:17

Может быть , многие из нас , читателей , и не узнали бы о творчестве Бориса Петровича Цытовича , если бы его жизненный путь не пересёкся с директором Крымского краеведческого Музея
Андреем Мальгиным . Это только , благодаря Мальгину , был опубликован в издательстве " Сонат " , роман Бориса Петровича. Сегодня , в день смерти Бориса Петровича , все , кто с ним соприкасался и помнит его, благодарны Андрею Мальгину за прикосновение к памяти Человека с большой буквы .

Ответить
Аватар
Садко 24.01.2014 в 05:40

Действительно, не знал. А где можно найти его книги?

Ответить

Добавить комментарий для Садко Отменить