Немцы зашли в Керчь. По лицам старших вижу, что им очень страшно. Мне 6 лет, и поэтому я не могу полностью осознать всей трагедии случившегося. Наша семья — моя мать, ее сестра и моя бабушка — живет в доме 36 по ул. Свердлова.
Во время войны все старались жить общинами, соединяясь семьями. Видимо, не так было страшно. В дому 1 по ул. Ленина живут наши дальние родственники — Гурмановы, дед Шура и баба Маня. Принимается решение перейти жить к ним. Первыми на разведку пускают меня с бабкой, надеясь на то, что немцы старуху с ребенком не тронут. Бабка за руку тянет меня по Свердлова, а потом по центру города. Я едва поспеваю за ней. Мне больше интересно, чем страшно.
А у бабки дрожат руки. Она беспрестанно читает молитву. Кругом разрушенные здания, брошенная целая и разбитая военная техника. Стоит тишина. Только в самом центре города слышна непрерывная стрельба. Это немцы из всех видов стрелкового оружия лупцуют по вождю международного пролетариата, памятник которому стоял на том же месте, где стоит и сейчас. Для меня он был любимым дедушкой Лениным. Пожалуй, он был мне дороже моей родной бабки Акулины. Так нас воспитывали с малолетства.
Сейчас я вижу, как от моего дорогого деда Ленина рикошетом отлетают пули, отламываются куски памятника. Бабка строгим голосом говорит, чтобы я не смотрел в ту сторону. Это для меня значит, что я должен посмотреть. За памятником — сквер. Часть его деревьев, низкорослых и скрюченных, растут там и сейчас. Я вижу первых повешенных. Они почти что коленями касаются земли. На груди висят какие-то таблички. Мне делается страшно. Немцы на нас не обращают никакого внимания. Победители развлекаются.
Вот мы и у Гурмановых. Бабка Акулина рассказывает обо всем виденном по дороге. Вижу, что ее рассказ производит нехорошее впечатление. Проходит какое-то время, и появляется мать со своей младшей сестрой. Я несказанно рад, что я снова с мамкой. Между взрослыми идет обсуждение создавшегося положения. Решили жить все вместе, постепенно перетаскивая кое-какой скарб с нашей квартиры. К вечеру понемногу успокаиваемся. На улицу никто не выходит, и поэтому немцев не видим, а они не жалуют к нам. Слава богу, — говорит мать, — что все обошлось. Неожиданно открывается дверь. Заходит сосед Гурмановых. Он на костылях. У него нет одной ноги. Следом за ним — немец, на нем грозная черная форма. Я в первую очередь обращаю внимание на две искривленные красивые стрелки на воротнике его френча. Позже я уже знал, что это эсэсовец, входящий в специальные немецкие войска.
У соседа злые глаза, горящие недобрым огнем. Он страшнее эсэсовца, который стоит спокойно. Сосед поднимает костыль и тыкает им в каждого из нас. Меня он назвал октябренком, мать и тетку комсомолками, а деда Шуру — чекистом-коммунистом. Немец немного говорит на ломаном русском языке. Он, улыбаясь, хлопает по плечу соседа, и говорит неведомое мне слово «Гут», которое повторяет дважды. Затем он заявляет нам, что завтра утром мы все будем повешены на столбах на ул. Ленина, и поэтому мы не должны никуда уходить. Говорит строгим голосом, показывая рукой, как будем повешены.
Немец быстро уходит. Вслед за ним не спеша, с кривой ухмылкой хозяина новой жизни, уходит сосед Гурмановых. Нас же всех сковывает ужас. Все начинают плакать. Я тоже не удерживаюсь от слез. Плачу, наверно, больше всех, потому что я уже видел повешенных. Спорили, покидать ли жилище. Боялись, что немцы сделали засаду и нас не выпустят. Наше бегство мог увидеть и сосед. И все-таки глубокой ночью мы все уходим в наш дом на Свердлова. Побег был благополучным. Мы остались живы.
Прошло много лет. В Казахстане родился мой дальний родственник — Чекиров Петя. Его родители после войны были высланы из Керчи, так как его отец был греком. Тогда некоторые национальности приравнивались к понятию «враги народа». Мать Петра была дочерью деда Шуры и бабы Мани. Вот от них он и узнал об одноногом предателе. Он принял все меры, чтобы разыскать следы доносчика, который ушел вместе с отступавшими немцами. Петру удалось установить все его анкетные данные и даже часть его пути, но личные поиски закончились ничем. Где-то на громадных просторах России, а может быть, запада, затерялся след мерзавца.
Петр часто приезжает в Керчь. С ним интересно общаться. Эрудит, иногда в разговоре вспоминает предателя и жалеет, что не смог его разыскать. А я часто думаю, что, может быть, было бы лучше разыскать того эсэсовца и низко поклониться ему.
Когда я стал взрослым, то часто вспоминал тот страшный случай и понимал, что эсэсовец сознательно дал нам время на побег, чем мы и воспользовались. Если еще жив тот немец, то дай бог ему здоровья. Если нет — пусть земля ему будет пухом. Но навсегда останется загадкой, почему он сразу не принял никаких мер по отношению к нам? Может быть, не любил предателей? Может быть, пожалел нас? А может быть, был просто порядочным человеком, в силу каких-обстоятельств надевшим черную форму. В знак памяти этому немецкому воину я и записал эти воспоминания. Один человек земли сделал доброе дело, а другой причинил зло. «Добро, — сказал Швейцер (немецко-французский мыслитель 1875-1965) — это сохранять жизнь, содействовать жизни. Зло — это уничтожение жизни, вредить ей».
с сайта narodnapravda.com.ua