Проходят годы, все меньше остается тех, кто воевал, и тех, кто был свидетелем жесточайшей войны, тех, кто знает о ней не по книгам и кинофильмам. Поэтому хочется рассказать о ней в небольших статьях, о тех событиях, которые остались в моей памяти.
В 1941 году мне было 6 лет.»
…Он остался в нашем дворе с довоенных времен один. Звали, как обычно нарекают котов, Васькой. Куда подевались остальные коты во время боевых действий в Керчи, не мог сказать никто. И так как Васька был единственным во дворе из кошачьего племени, то он был всеобщим любимцем. В нашем дворе, в бывшей школе N4 располагался немецкий штаб.
.
Так считали взрослые. В трехэтажном здании немцев было много. Некоторые из них, как и жители двора, Ваську подкармливали. Видимо, они скучали по своим немецким котам, и потому они уделяли внимание русскому коту. Я не только любил Ваську, но и дружил с ним. Моя первая фотография — это я в возрасте пяти лет сижу на стуле, а на руках держу Ваську. Это было до войны. Но и теперь мы с ним постоянно общаемся. Я выхожу во двор, беру на руки Ваську и рассказываю ему обо всех своих детских неприятностях. Васька слушает меня и громко мурлычет. Я и сейчас люблю слушать мурлыканье кошек. Мурлыканье создает на душе спокойствие и равновесие.
Я играю во дворе, по которому ходит немецкий солдат с винтовкой. Я понимаю, что он охраняет штаб. На меня он не обращает никакого внимания, будто меня нет вообще. Немец меня тоже не интересует. Мне нужен Васька, которого нет во дворе. И тут я вижу, как он появляется на крыше сарая со стороны соседнего двора. Крыша покатая и от того, что на ней лежит выкрашенная коричневой краской жесть, она к тому же и скользкая. Васька это хорошо знает и по этому краю крыши, чтоб потом с него спрыгнуть на землю, подбирается с осторожностью. Брюхом он прижался к крыше, а лапами медленно перебирает, продвигаясь к цели. Я знаю, что Васька увидел меня, и поэтому он спешит ко мне. Я радуюсь, что вот сейчас у меня на руках будет сидеть теплый и пушистый Васька.
Вижу, как немец вскидывает винтовку. Слышу оглушительный выстрел. И вижу Ваську, который как-то весь обмяк и большим серым комом покатился вниз. Глухой стук. Васька лежит с открытыми глазами, и мне кажется, что они смотрят на меня. Во лбу у Васьки небольшая окровавленная дырка. Я понимаю, что никогда не прижмусь к Ваське и потому от обрушившегося горя начинаю плакать с визгом.
На выстрел и на мои вопли выбегают из квартир наши соседи. Выбегает и мама. Все они дружно начинают ругать немецкого солдата, называя его фашистом проклятым и другими нехорошими русскими словами. Почти одновременно с жителями двора из штаба выбегает какой-то офицер. Он подбегает к солдату и со всего размаху кулаком бьет его по лицу, от чего у того с головы слетает пилотка, а зубы громко клацают.
Офицер забрал у солдата винтовку, схватил его за ворот и потащил в штаб. Через некоторое время охранять штаб вышел другой солдат. Он смотрел на женщин, собравшихся во дворе, и как-то виновато улыбался. Мать меня увела домой, чтобы успокоить. А я и сейчас думаю, почему офицер так сильно стукнул солдата. То ли ему было жаль израсходованного патрона, то ли жаль убитого безобидного русского кота…