В нашем дворе по улице Свердлова в бывшей школе номер 8 расположен немецкий штаб. Два или три раза в неделю в штаб для черновой и тяжёлой работы приводят русских военнопленных. Их конвоирует всегда один и тот же немецкий солдат.
Пленные выглядят очень плохо: они худые, измождённые и бледные. Жителям двора запрещают с ними иметь любой контакт. Пленных можно видеть только утром, когда приводят их в штаб, и вечером, когда куда-то уводят. В это время подходить к ним опасно. Это правило знают все жители Керчи. За нарушение следует строгое наказание.
В середине дня для пленных привозят обед, который состоит из какой-то баланды. Мать говорит, что сварена она из гнилой картошки и такой же свеклы. Баланда налита в громадный бидон. Здание школы находится в глубине двора. При входе во двор, слева и справа, расположены одноэтажные низенькие строения-квартиры жильцов. Наша квартира находится в конце двора, она вплотную примыкает к зданию школы. Обычно бидон с бурдой ставят под окнами нашей квартиры.
В обед конвоир выводит из штаба пленных. Они разливают баланду в миски и, присев на землю, мгновенно съедают. Кое-что из еды жители двора издалека, поближе к пленным, бросают на землю. Конвоир делает вид, что он ничего не видит. Как и когда мама договорилась с конвоиром, я не знаю. Мне шесть лет, и поэтому на эту тему никто со мной говорить не будет. Много лет спустя, к большому сожалению, я не спросил маму об этом, о чём очень сожалею.
Она ничего не понимала по-немецки, как конвоир по-русски. В дни работы пленных в штабе в мои обязанности входило сидеть надо подоконнике и позвать маму, когда во дворе появится конвоир. Мама быстро выходила в коридор и настежь открывала входную дверь. Немец, оглядевшись по сторонам, быстро проходил мимо открытых дверей, доставал из-за пазухи шинели буханки хлеба и бросал их к двери, стараясь попасть прямо в коридор. На пальцах немец незаметно показывал, сколько было в этот раз пленных. На такое количество надо было разделить буханки. Потом эти куски незаметно бросить в бидон с бурдой. Конвоир показывал маме, сколько хлеба она могла брать для нашей семьи. Как правило, мама ничего не брала. Могла дать мне небольшой кусочек пахучего вкусного хлеба.
В очередной раз я сижу на подоконнике, ожидая выхода из штаба конвоира. Наконец он появляется. Он как будто что- то чувствует. Топчется на месте, не решаясь подойти к нашей квартире. Неожиданно из штаба выходит немец, которого не любили все жители двора. С мамой увидели, как этот детина подошёл к конвоиру и за пазухой у него нашёл хлеб, который был приготовлен на очередной заход. А ведь отчаянному немцу приходилось это делать несколько раз, так как под шинелью помещалось пару буханок.. Так вот, этот зверь старшина, грубо толкая конвоира в спину, повёл в штаб. Через какое- то время во двор с переводчиком вышел немецкий офицер. У жителей офицер спрашивал, кому солдат Вермахта приносил хлеб. Хотя все соседи знали, что мама с помощью немецкого солдата подкармливала пленных, никто ничего офицеру не сказал. К нам в квартиру тоже приходил этот офицер. Мама от всего отнекивалась, отчего мне было страшно, так как мама говорила неправду.
Мама к удивлению вела себя очень спокойно. Потом она объяснила это спокойствие тем, что раз офицер расспрашивал о том, кому солдат приносил хлеб, значит тот ничего не сказал, и потому наша семья избежала строгого наказания. Вечером пленных из штаба уводил другой конвоир. Того немецкого солдата, который рискуя жизнью, подкармливал врагов Рейха и фюрера, мы болше никогда не видели. Что с ним стало, никто не знал. Точно ничего хорошего. Если я мужественный поступок немецкого солдата запомнил на всю жизнь, то запомнили его взрослые, особенно русские военнопленные. Думаю, что они не раз вспоминали добрым словом немецкого солдата. Как не привести в данном случае слова французского писателя Шамфора Никола Себастиана ( 1741 — 1794 ): «В основе добродетельных поступков и готовности жертвовать своими интересами и самим собою лежат потребность благородной души, великодушие сердца».
