Наша семья до войны проживала в доме 38 по улице Свердлова. По тем временам мы считались хорошо обеспеченными людьми. Мы стали жить в достатке после того, как мои родители возвратились из Монголии, где они пробыли несколько лет на заработках. На заработанные деньги была приобретена кое-какая мебель. Среди всего прочего, было два шикарных кресла, которые мне очень нравились. Мне, шестилетнему пацану, очень хорошо было на них подпрыгивать, хотя мне это запрещалось делать. А самое главное, у нас был патефон. Мне кажется, на нашей маленькой улице такового больше ни у кого не было. К моей тётке, которой было шестнадцать лет, часто приходили подруги. Под патефон они танцевали по несколько часов. Мне разрешалось заводить патефон. Жизнь протекала шумно и весело.
Всё это прекратилось в июне 41-го года. Началась война, началась другая жизнь. Немцы от западных границ на всех парах мчались на Восток, в Россию. Вскоре они оказались в Крыму. Керчь, как и другие города, была оккупирована. В нашем дворе стояло здание бывшей четырёхклассной школы. Вот в этой школе и обосновался немецкий штаб. Вскоре по квартирам стал ходить немецкий офицер с переводчиком из местного населения. Фашист для штаба собирал различную мебель. Офицер был молодым человеком. На нём была красивая, но зловещая чёрного цвета форма. Войдя в квартиру, конечно же, немец сразу же обратил внимание на мои любимые кресла. Через переводчика офицер сказал, что кресла забираются для доблестной немецкой армии. Стоявшие тут же два солдата, резво ухватились за кресла. И вот тут моя мама просто озверела. Она стала силой отбирать кресла у солдат. При этом она кричала, что немцы, как бандиты, незаконно хотят забрать кресла, купленные на честно заработанные кровью и потом деньги. Скорее всего, переводчик не переводил бурную речь мамы. Но немец и так всё понял. Он молча подошёл ко мне, вытащил из кобуры пистолет и приставил к моему лбу. При этом в его взгляде не было ни радости, ни печали. Такой взгляд у него был бы, направь он пистолет на курицу. Я для него ничего не значил.
Офицер что-то сказал переводчику, и тот, будучи перепуганным не меньше мамы, пролепетал, что офицер меня застрелит, если она не прекратит вопить. Тут уже взвыл от страха я. Мама сразу же успокоилась. Мило улыбаясь, она стала говорить, что не представляет, как немецкий штаб может существовать без наших кресел. Она стала подталкивать солдат к креслам, постоянно повторяя немецкое слово «битте». Сама при этом не спускала глаз с пистолета, который всё ещё упирался в мой лоб. Видимо, мама в тот напряжённый и страшный момент поняла, что она больше не хозяйка не только своей мебели, но и нашей жизни. Офицер криво усмехнулся, медленно вложил в кобуру пистолет и спокойно вышел из квартиры. Он потому вёл себя так, что знал, он – хозяин нашей жизни.
Солдаты унесли наши любимые кресла. Больше мы их никогда не видели. Даже после того, как немцы бросили свой штаб, драпая из Крыма. Мама очень радовалась тому, что немцы тогда не забрали патефон. Нас он потом выручил. Она в голодное время сумела его поменять в какой-то деревне на полмешка муки.
Фото вверху с сайта alexdoomer2009.livejournal.com
