Виталий ДАРЕНСКИЙ
ИССЛЕДОВАНИЕ
Также должны быть между вами расхождения,
чтобы выявились искуснейшие среди вас.»
(1 Кор. 11.19).
Развертывающаяся перед нами великая борьба
народов есть борьба двух идеалов: прогресс
хочет уничтожить преображение, забывая слово
Христа о том, что врата ада не одолеют истины.
Священномученик архиепископ»
Илларион (Троицкий) (1).
Сколь велико и свято призвание Православного народа, столь же велики искушения, испытания и скорби его. Народам, отпавшим от истинной Церкви Христовой, и другим, никогда не знавшим Её, Господь попускает жить в погоне за земным благополучием, удовлетворением всяческих похотей — и даже временно преуспевать в этом. Так ныне и живет уже почти весь мир. Но Православная Русь, едва лишь отступит от своего святого призвания быть народом Божиим и хранить истинную Веру, сразу же познает на себе действия святого гнева Господня. Едва лишь отступит от своего узкого пути, ведущего ко спасению, соблазнится ложным земным преуспеянием и мишурными «благами» безбожной «цивилизации», захочет «жить, как люди», устраиваясь на земле без Бога, — как тотчас настигают её всевозможные кары для вразумления. И эти кары часто постигали нас всегда еще и за то, что Русь замыкалась в себе, уклонялась от подвига свидетельствования в мире об истине Православной веры, забывала, что она есть «свет мира» и что «не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Матф. 5.14). Суровыми вразумлениями Господь призывает русских к общению со всеми народами ради свидетельствования об истинной Церкви Христовой. И какой бы огромной иногда не казалась мировоззренческая пропасть между русскими православными людьми и людьми Запада, мы обязаны приложить все силы для этого свидетельствования, зная, что только так можно исполнить эту заповедь Христову.
Но, к чести русского народа, осознание и чувство ответственности за это свое великое призвание в мире никогда его не покидало: «Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретённая, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей». (Ф.М. Достоевский. Дневник 1877) (2).
Святая Русь — особое священное имя, вымоленное православным русским народом на его многовековом подвижническом пути как подлинная вершина национального самосознания. Это имя не только требует осмысления и особого исследования как хранилище огромного исторического опыта, но и, что важнее всего — само становится источником понимания нами самих себя, открывая подлинный смысл нашего исторического бытия, нашего призвания в мире. Святая Русь — это не имя просто какого-то отдельного народа или их совокупности (ведь Русь изначально была многонациональна), и не имя какого-то отдельного государства или территории. Думая так, мы бы впали в явное идолопоклонство. Нет, Святая Русь — это тот особый духовный феномен «вхождения Бога в историю» (прот. Василий Зеньковский), который бывает лишь в самых исключительных случаях: от народа ветхозаветного Израиля он передался римлянам, потом восточным «ромеям»-византийцам, а от них — народу Руси. И если бы Русь погибла в самых страшных испытаниях ее исторического бытия — разве было бы кому передать это великое служение? Некому и поныне. Святая Русь — это не народ и не государство как таковые, это Церковь в ее земном бытии, созидающая себе народ и государство. Русь — и как народ и как государство, — была создана св. князем Владимиром Крестителем, и до момента крещения еще и не существовала как некое живое единство. И, подвергаясь самым тяжким искушениям, и впадая в самые тяжкие грехи, кульминацией которых стал ХХ век, Русь не погибала только потому, что Господь усматривал в ней остаток сил для покаяния и возрождения.
В современном мире Святая Русь сокрыта в таинствах Церкви и глубинах народного духа, созидаемого Церковью. И одновременно она открыта всем и свидетельствует о себе — как хранительница Православия на основе особого пути русской цивилизации.
В 1948 году известный богослов архиепископ Нафанаил (Львов) в выступлении «Об ответственности за Православие» говорил: «Религиозный элемент в понятии Русь — Святая Русь, и вообще русский, надо нам особенно осознать в наше время… Если бы это понятие было бы только национальным, быть может, мы не имели бы права воспитывать новые поколения рус^скими… Для чего держаться за русскость, когда на наших глазах весь мир с такой быстротой превращается в одно внутренне целое..? Но если мы вспомним о религиозном значении нашей народности, нашей государственности, о том, что мы в течение веков были главными хранителями, за^щитниками и призваны быть распространителями Православия, тогда мы поймем, что наша русскость является ценностью, от которой мы не можем отказаться… с какими бы неудобствами это ни было бы связано» (3).
Но, глядя именно с такой высшей точки зрения, увы, очень часто приходится видеть, что никакой большой разницы, а тем более «пропасти» между большинством нынешних русских людей и людьми Запада, давно уже нет — всех одинаково поглотило одно и то же гибельное болото безбожной «потребительской цивилизации». Но означает ли это, что Русь утратила свое высшее призвание а мире? Нет, нисколько! Оно остается раз и навсегда, и если еще есть хотя бы совсем небольшое число подлинно русских православных людей, знающих это призвание и отдающих силы ему, Святая Русь существует и оправдывает свое бытие.
Итак, не нужно считать проценты «подлинно русских» и православных в нашем народе — достаточно и того, что они есть, они не исчезли даже в самые гибельные годы ХХ века, а ныне их становится все больше и больше. Мы знаем из пророчеств великих святых, что в будущем «будет воздвигнута Русь новая — по старому образцу; крепкая своей верою» (св. Иоанн Кронштадский). Поэтому дело не в количестве, а в качестве. Все дело в том, насколько мудро и ясно мы можем свидетельствовать об истинной вере народам земли, не взирая на все свои собственные грехи, слабости и нерадения. Об этом нужно думать всегда, не дожидаясь более «благоприятных» времен, но приближая их своими делами. Итак, преодолима ли пропасть между Русью и безбожной цивилизацией, созданной Западом, а ныне охватившей весь мир, в том числе и большинство наших соотечественников?
Святая Русь и созданная ею цивилизация, сколь бы ни была последняя несовершенна перед лицом недостижимого христианского идеала, а затем еще и разрушена целой серией безбожных социальных «экспериментов», — тем не менее, даже и в таком состоянии она остается последней крепостью, стоящей на пути апостасии мiра сего — крепостью, ограждающей истинную Церковь Христову от уничтожения ее многочисленными врагами.
И если существует названная «пропасть» — то это в первую очередь факт самый отрадный, ведь он свидетельствует о том, что крепость стоит и еще не уничтожена ни внешними, ни внутренними врагами. «Пропасть» преодолима только тогда, когда западный человек сам, — идя свободным путем своего разума и своего духовного поиска, — сам обнаружит в наследии Святой Руси и созданной ею цивилизации нечто насущное для себя; то, без чего он не сможет разрешить свои собственные проблемы, порожденные тупиком апостасийной цивилизации. И наше призвание — уметь показать эти сокровища, сокрытые под спудом не только из-за известной гордыни инославных умов, но и по нашему собственному нерадению и легкомыслию, из-за нашей собственной гордыни и лени.
Первым о «пропасти» писал Ф.И. Тютчев: об «образовавшейся пропасти — не между двумя Церквами, ибо Вселенская Церковь Одна, но между двумя мирами, между двумя, так сказать, человечествами, пошедшими под двумя разными знаменами» (4). Причину пропасти Ф.И. Тютчев видел в гордости и предубежденности западного человека. Так, например, по его же выражению, «де Кюстин судил о России, постигая ее сквозь шоры ненависти, удвоенной невежеством» (5). И подобных примеров великое множество.
А вот весьма точные исторические наблюдения Д. Галковского: «Когда читаешь записки европейских путешественников о России, особенно о России XV-XVII веков, то поражаешься их тенденциозности. Видно, что все эти люди уже приехали в Россию предубежденными. Что и неудивительно — русские для них были даже не язычниками (как мусульмане), а еретиками, схизматиками, людьми, которых надо на кострах сжигать. И эти тенденциознейшие сведения о нашей стране… стали в известный момент восприниматься самими русскими как наиболее объективный источник сведений об их государстве… Я как-то прочел подборку отзывов западной прессы на убийство великого князя Сергия… Европа начала хамить. Она и всегда вела себя хамски по отношению к восточному соседу, но некая последняя грань приличия была нарушена где-то в начале XIX века. Русские войска разгромили Наполеона и спасли европейские народы от кровавого диктатора. Однако европейцы между собой договорились, что Наполеона победили они… а русские «казаки» во время кампании 1813-1814 годов пили водку и хулиганили, мешая вести правильные военные действия… Потом, при Николае I, русские войска спасли от распада Австрию, что для нашей политики было исключительно невыгодно, но зато отвечало идее «европейского порядка». Как же ответила Европа? «Россия — это азиатская деспотия, страна рабов и монголов, которая мешает европейскому прогрессу». Но тогда, может быть, Россия должна была вести себя в Европе так, как того, видимо, хотелось европейцам?» (6), — с иронией спрашивает Д. Галковский. Но при всей справедливости этой иронии, — нет, ответим мы, не должна, — ибо Россия здесь честно исполняла свой долг свидетельствования Правды.»
И с тех пор мало что изменилось. Очень точно пишет об этом Н.А. Нарочницкая: «Современная пресса Запада демонстрирует такой антирусский накал, которого не было даже в период «холодной войны»… Пока общественное сознание России не освободится от иллюзий «вхождения в так называемое цивилизованное сообщество», которое ее совсем не ждет, именно это сообщество будет все так же триумфально пожинать плоды нашего национального упадка и безволия… Запад будет всегда демонизировать лидера, который хочет сильной и самостоятельной России. Это подтвердил С. Хантингтон, первым из маститых политологов Запада указавший на глобальный характер цивилизационного противостояния именно после краха коммунизма, ибо идеологическое противостояние между либеральным Западом и его коммунистическим оппонентом — это дискуссия в рамках одного мировоззрения, тогда как возрождение подлинного религиозно-исторического лица России делает ее уже представителем иного мирового проекта. Мы видим, как только Россия начинает «сосредоточиваться» и искать формы самовосстановления и укрепления, восстанавливать контроль за своими ресурсами, ее обвиняют в фашизме и отступлении от демократии… Сопротивление — это возврат к «тоталитаризму», а любая защита национального достоинства и истории — это «русский фашизм». Но только слепец не увидит за этим клише извечные западные фобии в отношении Православия и России, рядившиеся в разные одежды, но единые для папского Рима и Вольтера, для де Кюстина и К.Маркса… Но, как и прежде, главным инструментом разрушения является манипуляция нашим историческим и национальным самосозна^нием» (7).
Действительно, по отношению к России вечный и неизменный интерес Запада состоит лишь в том, чтобы она оставалась полностью контролируемой им территорией, всегда готовой служить экономическим и политическим интересам Запада, в первую очередь, в качестве сырьевой базы, рынка сбыта худших товаров, источника дешевой рабсилы и т.п. Этот подлинный интерес лицемерно маскируется разговорами о «неразвитости демократии» в России и иными видами «промывки мозгов». Естественно, что любое неконтролируемое, самостоятельное развитие России, происходящее в ее собственных интересах, автоматически вступает в конфликт с интересами и целями Запада, а значит, должно подавляться на корню, — ведь создавать себе конкурентов в паразитическом сверхпотреблении убывающих ресурсов планеты, монополизированном странами «золотого миллиарда», Запад не собирается.
Но Россия снова «сосредоточивается». Запад боится, что Россия может предложить миру иной путь развития. Автор идеи «глобализации по-русски» К. Сельчёнок отмечает, что если «англосаксонская цивилизация принесла миру гордыню мании покорения природы, убогий и плоский технократизм вместе с проповедью о «законности»… эксплуатации одних людей другими», то «Российская цивилизация предложит миру принципиально иную модель партнёрского взаимодействия мирных и ответственных возделывателей планеты… Настало время выхода из глухой обороны самооправданий, и приступить к PR-атаке, нанося сокрушительный репутационный удар по сообществу «золотого миллиарда»» (8).
Когда-то А.С. Хомяков писал о «печати смерти, усматриваемая нами на обоих видах западного раскола» (9). И ныне эта смерть западного христианства обозначилась со всей определенностью. Современный богослов из Нюрнберга Фэри фон Лилиенфельд пишет о современном западном «общественном мнении», формируемом с помощью СМИ: «Наши средства массовой информации, которые столь сильны и влиятельны, добавляют к этой фразе об общественном безразличии к традиционным богословским учениям еще одно, гораздо более часто и громко высказываемое утверждение: церкви вступили в период умирания» (10). Но даже и внутри сообщества западных верующих людей уже стал явным процесс разрушения всех базовых понятий христианского мышления: «Такие основные комплексные религиозные понятия… библейских преданий, как, например, творение, мир, грех, искупление, жертва, праведность, Царство Божие, Дух Божий, обладавшие некогда большим ориентирующим потенциалом, ныне стерлись до неузнаваемости благодаря многократным попыткам приспособить их к привычному… образу мышления и морали» (11).
Культура, как известно, всегда производна от культа; но если в традиционных культурах это очевидно эмпирически, то секулярные культуры являются производными уже не от религиозного культа, а от культивирования новой квазирелигиозной ценности — человеческого Ego, т.е. от эголатрии как основы и истока всякой секулярности как таковой. Эголатрия, в свою очередь, происходит от лукавой подмены высшей ценности бессмертной человеческой души псевдоценностью смертного, похотливо-бессмысленного Ego. Эта подмена возникла в результате достаточно длительного процесса разложения западного Христианства, начавшись с так наз. «христианского гуманизма», открывшего путь к секуляризации всех сторон жизни. Затем «гуманизм», в своей тайной сути являющийся поклонением смертной, непреображенной природе человека, именно «человекобожием» (Ф.М.Достоевский), отбрасывает Христианство, которому он изначально по сути своей всегда был враждебен, и деградирует до чистого индивидуализма человека современной «цивилизации потребления».
Но наиболее разрушительно эголатрия как религия «цивилизации потребления» действует не на самом Западе, где она возникла, поскольку здесь успевают выработаться достаточно сильные компенсаторные механизмы: высокий уровень материальной жизни и социальной защиты, «правовое государство» и т.п. Самые разрушительные последствия она имеет там, где эти механизмы не успели возникнуть: разрушая институты традиционной цивилизации, эголатрия ничего не создает взамен, вследствие чего наступают социальные катастрофы и вымирание.
На смену «европейской цивилизации», начавшей мировую экспансию, ныне пришло ее естественное детище — глобальная апостасийная цивилизация, господствующая в странах «золотого миллиарда» и мегаполисах «третьего мира». Эта цивилизация — результат европейской «смерти Бога», т.е. формирования способа жизни, при котором полностью отсутствуют какие-либо сверхпрагматические и сверхиндивидуалистические ценности, какая-либо ценностная ориентация на сакральное. При этом, однако, многие люди этой цивилизации вполне могут верить в Бога, называть себя христианами и даже периодически посещать храм или молельный дом, но по своему реальному способу жизни они все равно остаются фактическими атеистами или язычниками — в этом главная особенность и «ловушка» апостасийной цивилизации.
Вот в каких апокалиптических выражениях писал об этом св. Николай Сербский: «Это новая Вавилонская башня, это Европа… Человеческая похоть и человеческий ум повенчаны в наши дни, и создан некий брак — и не католический, и не лютеранский, а явно и определенно сатанинский. Нынешняя Европа не является больше ни папской, ни лютеранской. Она вне одного и другого. Она полностью земная, не имеющая желания возноситься на небеса ни благодаря паспорту непогрешимого папы, ни по лестнице ума протестантского. Она вообще отказывается от пути из этого мира. Она желает остаться здесь. Она желает, чтобы могила была там же, где и колыбель. Не знает иного мира… Ах, братья мои, разве вы всего этого не видите? Разве не ощутили вы мрака и преступности антихристианской Европы на своих плечах? Так хотите быть с Европой или со Христом? Со смертью или с жизнью? Ставьте этот вопрос. Уясните себе. Решите. Смерть или жизнь. Так определил выбор когда-то Моисей для своего народа. Так и мы определяем для вас. Знайте: Европа — смерть, Христос — жизнь. Выберите жизнь, чтобы живы были вовек» (12).
Но выбрать жизнь никогда не поздно. Пока существует православная Святая Русь и ограждающая ее крепость — русская цивилизация, — остается источник обновления. Когда-то из самой глубины, из самой бездны своего «антихристового» падения душа западного человека прокричала словами Ф.Ницше: «Я обменял бы все благополучие Запада на русскую манеру печалиться» (13). Какие это важные слова! Какую великую надежду они пробуждают!
ХХ век дал множество примеров прихода в Православие западных людей. На этом пути они переживали своего рода анамнезис первичного экзистенциального опыта. Вот как свидетельствует об этом англичанин еп. Каллист (Уэр): «чем больше я узнавал о Православии, тем больше понимал, что это именно то, во что я всегда верил в самой сокровенной глубине души» (14). Коренная американка по рождению, сестра Селестина, ныне послушница из скита во имя блаженной Ксении Петербуржской, Уалдвуд, США, так говорит о преодоленной ею пропасти между цивилизациями: «не могу спокойно думать о том, что нигде в нашем «свободном» обществе мы не слышим эти удивительные рассказы о жизни святых мучеников, о древних и новых чудесах… Жизнь в послушании звучит для наших современных умов в лучшем случае как глупость и дикость, в худшем — как преступление против человечества. Но ведь именно она дает внутреннюю свободу, именно она превращает недобрых в любящих… Сейчас, уже узнав Истину Церкви, я просто не смогла бы вернуться к прежней жизни» (15). И таких примеров множество. Пропасть преодолима!
Итак, «пропасть», о которой мы говорим, легко преодолима для человека, смиренно жаждущего пищи духовной, подлинно «нищего духом» и уставшего от идолов западной цивилизации. Но эта «пропасть» неустранима до тех пор, пока существует Православие и православно мыслящие люди, не приемлющие апостасийное искажение христианского разума, свойственное западным конфессиям. Эта «пропасть» парадоксальным образом преодолима не вопреки, но благодаря своей неустранимости: ведь именно эта дистанция между подлинно воцерковленным православным разумом и искаженными формами «пост-христианского» разума делает первый столь насущным и чаемым для любого духовно и интеллектуально открытого человека, независимо от его национальности, индивидуальных пристрастий и всего остального. Эта «пропасть» — последняя надежда этого мира, только благодаря которой он имеет шанс на духовное возрождение.
ввергла ее в безверие… Он осмелился восстать
против вселенской Церкви; другие без колебаний
восстали на него самого. Это и есть проявление
Божественного правосудия, незримо присутствующего
во всем происходящем в мире (16).»
Ф.И. Тютчев
Европейская цивилизация возникла в западной части христианского мира вследствие ее отпадения от единства Св.Церкви. Именно 1054 год — год отпадения Рима, — есть момент духовного рождения того, что позднее стало символически называться «Европой». Сущность «Европы» как типа цивилизации состоит в особом пути апостасии, который может быть назван Большой псевдоморфозой. Как известно, псевдоморфозами О.Шпенглер предложил называть цивилизационные образования, в которых исходное культурное содержание выражается в превращенных, а затем и уничтожающих его формах. «Европа» может рассматриваться как Псевдоморфоза par excellence, поскольку здесь происходила подмена исходных и фундаментальных понятий христианской жизни — Истины, Свободы и Любви — прямо противоположными, однако прикрывающимися теми же именами. Вместо Спасителя, «истиной» здесь стала называться совокупность знаний, обеспечивающих комфортную земную жизнь; вместо духовного рождения и победы над грехом «свободой» стала называться возможность индивидуалистической прихоти («я хочу» Вольтера), защищенной законом (а «законом» вместо установленного Самим Богом порядка человеческого бытия здесь стали называть формальные компромиссы коллективного эгоизма); вместо подвига жертвенного служения ближнему «любовью» здесь стало называться «гуманистическое» потакание любым человеческим слабостям, апология его падшего смертного состояния. Особая, нигде не виданная специфика Европы, состоит в том, что все это мыслилось, наоборот, как развитие и воплощение христианских принципов в земном бытии, что и представляет собой самый яркий образец псевдоморфозы.
Характерно, что для рядового обывателя так называемое «стремление в Европу» — это исключительно стремление к сытой и комфортной жизни. Это — позыв чисто животной натуры: какие-либо ценностные моменты в нем вообще отсутствуют (либо используются для лицемерной маскировки), не говоря уже о том, что к христианству все это не имеет никакого отношения. Европеизм — это «религия брюха» в чистом виде, самая грубая форма неоязычества. Поэтому люди, считающие себя православными и вместе с тем поддающиеся общей истерии европеизма (а таковые, к сожалению, встречаются) — страдают раздвоением сознания и фактическим двоеверием, которое следует всячески обличать.
Апостасия в восточной, православной части христианского мира, хотя и привела (вследствие многовековой агрессии Европы) к тем же конечным результатам — была, по крайней мере, намного честнее: здесь апостасия изначально приняла формы радикального атеизма. Та катастрофическая форма, которую апостасия имела у нас, унеся десятки миллионов жизней, очевидным образом, должна быть понята как Божья кара, а значит, оставляет надежду на прощение и очищение. Такая судьба православной цивилизации имеет свой особый трагический смысл: поскольку именно против нее — земного тела Святой Руси — неизбежно всегда был, есть и будет самый сильный удар сил тьмы мира сего.
Как пишет уже упомянутый нюрнбергский богослов, «предпосылку современного мышления сформулировали уже ранние просветители в XVIII в.: в области естественных наук и техники мыслят sicut Deus non daretur («как если бы Бога не было»). Это означает, что без Бога можно строить автомобили и самолеты, запускать спутники вокруг Земли… Без Бога можно постоянно изобретать, производить и продавать разные вещи, которые революционно изменяют нашу жизнь, — от сверхиндустрии до потребительских товаров для каждого человека «развитого» общества» (17). Принцип мыслить и жить, «как если бы Бога не было», — строго логическое последствие 1054 года: отпадение от Церкви неизбежно закончилось отпадением и от Бога. Как писал Ф.И. Тютчев, Рим создал Запад «по своему образу и подобию»; когда «Рим разорвал последнее звено, связывавшее его с православной традицией вселенской Церкви», — «создавая себе в тот день отдельную судьбу, он на многие века определил и судьбу Запада» (18). Римская церковь «стала учреждением, политической силой — Государством в Государстве… Именно это устройство, прикрепив Церковь к земным интересам, и предопределило ее, так сказать, смертные судьбы. Воплощая божественный элемент в немощном и бренном теле, оно привило ему все болезни и похоти плоти» (19).
Внутренний же, самый глубокий экзистенциальный мотив, изначально проявившийся в этом отпадении — это, как пишет Ф.И. Тютчев, «человеческое я, желающее зависеть лишь от самого себя, не признающее и не принимающее дру^гого закона, кроме собственного волеизъявления, одним словом, человеческое я, заменяющее собой Бога, конечно же, не является чем-то новым среди людей; новым становится самовластие человеческого я, возведенное в политическое и общественное право» (20) [выделено мной. — Авт.].
Великий русский философ А.Ф. Лосев (с 1930 г. — монах Андроник) предельно точно и лаконично сформулировал экзистенциальный исток Рима и всего западного инославия: «Эта позитивистическая плененность собственной личностью онтологически выражена, прежде всего, как Filioque; затем она выражена как учение о непогрешимости папы (в то время как на Востоке не только патриарх погрешим, но бывали и «разбойничьи» соборы… об истине свидетельствует только она сама, Истина); она выражена в догмате о беспорочном зачатии; и т. д., — вплоть до истерического беснования в лжемолитвенных состояниях. Этот эффектный субъективизм и психологизм, соединенный с формалисти-ческой строгостью дисциплины… всегда бывали завлекательной приманкой для бестолковой, убогой по уму и по сердцу, воистину «беспризорной» русской интеллигенции… красивый, тонкий, «психологический», извилистый и увертливый, кровяно-воспаленный и в то же время юридически точный и дисциплинарно-требовательный католицизм, прекрасный, как сам сатана, — всегда был к услугам этих несчастных растленных душ. Довольно одного того, что у католиков — бритый патриарх, который в алтаре садится на престол (к которому на Востоке еле прикасаются), что у них в соборах играют симфонические оркестры (напр., при канонизации святых), что на благословение папы и проповедь патеров молящиеся отвечают в храме аплодисментами, что там — статуи, орган, десятиминутная обедня и т.д., чтобы усвоить всю духовно-стилевую несовместимость католичества и Православия» (21).
Св. Илларион (Троицкий) в «Письмах о Западе» описывает то ощущение, которое обычно охватывает каждого православного, сталкивающегося с западным христианством: «Везде вне Православия чувствуется именно узость, какая-то близорукость» (22). И вот эта «узость» компенсируется специальным разгорячением чувств — и если у католиков и «старых» протестантов это происходит в окультуренной форме и выглядит привлекательно для определенного типа людей, то на собраниях многих протестантских сект более позднего происхождения, действительно, доходит до того «истерического беснования», которое они по наивности читают сутью молитвы. Но это лжемолитвенное состояние уже было заложено еще в мистике готических храмов. «Жуть и мечтательность — писал св. Илларион (Троицкий) вот… что должно наполнять душу молящегося в готическом храме!.. Рабская боязнь и сантиментальная мечтательность — вот что материализовано в готике Кельнского собора, но этими именно чертами отличается и западное религиозное чувство, западная религиозная мистика» (23). «Мечтательность» смертного ego лежит и в основе псевдодогматов Запада.
В частности, как писал В.Н. Лосский, стратегия защитников формулы «Filioque» основана на принижении личного (ипостасного) начала: действительно, как отмечает русский богослов, в «их триадологии из Отца-Сущности рождается Сын, единосущный Отцу; из Отца и Сына, как единого сущностного начала, изводится Дух Святой, Третье Лицо, являющее сущностное единство Первого и Второго. Эта очень ясная схема троичных отношений возможна лишь при допущении онтологического первенства сущности перед Ипостасями в Божественном бытии. В этом принижении личного начала и заключается основной порок филиоквистической богословской спекуляции» (24). Св. Марк Ефесский в своем Окружном Послании (Epistola encyclica) против греко-латинян и постановлений Флорентийского Собора говорит об отпавших униатах, что «они вместе с латинянами говорят, что и Сын — Источник Святого Духа, очевидно, что этим исключая Духа из Божества» (25). Так мечтательная претензия возгордившегося человека умалить дистанцию между собой и Богом привела здесь к уже необратимым догматическим искажениям.
Это «принижение личного начала» в области догматики было следствием искажения духовного опыта: «вирус» идолопоклонства перед смертным ego — тот тайный исток Запада, о котором писал Ф.И. Тютчев, — это же и тайный мотив и «Filioque», и других позднейших псевдодогматов Запада. Запад изначально привык подменять понятия: «личностью» здесь называют индивидуальное ego, а не бессмертную душу человека — печать образа Божия в нас. (Характерно, что в западных языках само слово, обозначающее личность, происходит от слова «persona» — т.е. «маска»; смертное ego — это и есть маска души). Это принижение личного начала ярко проявилось и в ереси Варлаама, отрицавшего опыт отцов-исихастов: действительно, ведь смертное ego и свойственный ему «рациональный» ум не видят свет нетварный — его видит лишь духовный разум личности, преображенный благодатью.
Гордыней смертного ego, возмечтавшего стать выше плотской природы, порожден и псевдодогмат о «о непорочном зачатии». Как писал В.Н. Лосский, Православная Церковь, «чуждая этого отвращения к тому, что относится к плотской природе», и «прославляя зачатие Рождества Пресвятой Девы и святого Иоанна Крестителя, она свидетельствует о чудесном характере этих рождений… Для Пресвятой Девы, как и для Иоанна Крестителя, эта святость не заключается в какой-то абстрактной привилегии невиновности, а в реальном изменении человеческой природы, постепенно очищенной и возвышенной благодатью» (26). И здесь та же самая гордая и мечтательная претензия умалить дистанцию между собой и Богом кощунственно приписывает смертному человеку возможность «непорочного зачатия».
Характерно и то, что западные верующие обычно не интересуются происхождением псевдодогматов, некогда отделивших их от Православия. Как пишет Фэри фон Лилиенфельд, «западные церкви существуют сегодня в обществе, которое не только ничего не знает о filioque, но и не хочет знать. Более того, этому обществу богословско-догматические высказывания кажутся внутрицерковными небылицами. Зато в православной Греции даже простые крестьянки знают о том, что западные христиане имеют в своем символе веры «еретический filioque«»; но на Западе «в сфере публичного интеллектуального мышления, вопрос относительно filioque теряется в пустоте непонимания» (27). Это забвение не только говорит об утрате традиции, но и оставляет возможность для открытости Православию.
Об общем отличии в строе и «стиле» веры, которое обуславливает жизненность православной традиции и ее привлекательность для любого непредубежденного человека, писал И.Киреевский: «как бы ни мало были развиты рассудочные понятия верующего, но каждый православный сознает во глубине души, что истина Божественная не обнимается соображениями обыкновенного разума и требует высшего, духовного зрения, которое приобретается не наружною ученостию, но внутреннею цельностию бытия… Потому также весьма редки случаи, чтобы православно верующий утратил свою веру единственно вследствие каких-нибудь логических рассуждений, могущих изменить его рассудочные понятия. По большей части он увлекается к неверию, а не убеждается им. Он теряет веру не от умственных затруднений, но вследствие соблазнов жизни… Впоследствии уже безверие укрепляется в нем какою-нибудь разумною системою… так что тогда ему уже трудно бывает опять возвратиться к вере, не прочистив предварительно дороги для своего разума» (28).
И в наше время, когда после 70 лет уничтожения Православие активно возрождается самим народом, а на Западе, вообще без гонений, даже при активной поддержке государств, христианство почти исчезает, — нужно ли еще большее подтверждение истинности слов великого русского философа? Действительно, православный лишь «увлекается к неверию, а не убеждается им» — и пусть, как показал ХХ век, эти увлечения могут быть катастрофичны, но всегда оставляют возможность возвращения к подлинной Церкви. Западное же инославие, изначально пораженное «печатью смерти», необратимо устремлено к саморазушению — причем всегда «по убеждению». И возродиться оно может только возвращением к истинной Традиции — Православию. Католики давно поняли это и, отказавшись от своей традиционной агрессивности по отношению к «восточным схизматикам», признали нас «тоже» истинной Церковью — так наз. «восточным обрядом» (но уже сам этот термин говорит о совершенном непонимании ими сущности Православия). Но эта традиционная иезуитская хитрость и лукавство, имеющие традиционную цель — «унию» под владычеством папы — им не помогут оживить свое обезлюдевшее «государство в государстве». Христианство может возродиться и всегда будет подлинно живо только в Православной Церкви. И Запад уже понял это.
а мы уже существовали, и существовали,
несомненно, со славой… тогда нас называли
Восточной Империей, Восточной Церковью;
мы и по сей день остаемся тем же, чем были тогда (29).»
Ф.И. Тютчев
В истории Руси есть одна повторяющаяся ситуация («архетип»), в разные эпохи позволявшая народу выходить из тяжелейших кризисов, едва ли не из самой погибели. В такие времена народ был способен на акт внутреннего усилия над самим собой — порвать со старым, со старыми грехами и привычками, как бы «родиться заново» и жить по-новому. Уже само рождение Руси являет нам подобный пример. Устав от усобиц, славяне сами пригласили себе правителей со стороны, тем самым, проявив недюжинную мудрость и подлинное смирение. А ведь повсюду в Европе те же самые «варяги» (норманны) захватывали себе земли силой. Наш случай уникален. И далее мы видим то же самое. Уже в XII веке св. Андрей Боголюбский увидел новое народное движение — исход на северо-восток от перенаселенных киевских земель — и основал там новый центр Руси, который спасет ее в будущем. Северо-восток потому и спас Русь после иноземных погромов с востока и запада, что сумел, — как и те первые «словене», — стать «опричь» мелкокняжеских раздоров, погубивших Русь Киевскую. Св. Александр Невский слал «опричь» гордыни князей и смиренно покорился татарской помощи — и отстоял Русь от поглощения экспансией Запада. Подобные примеры можно продолжать вплоть до нашей современности. К ним относится, например, и разрушение СССР в 1991 г. И здесь Русь, существующая в своей «советской» оболочке, совершила колоссальный нравственный подвиг: отказалась от свой внешней силы, спасая весь мир от перспективы всеобщей гибели в ядерной войне. Этот подвиг еще по-настоящему не понят, поскольку не хотят видеть нравственной основы русской истории.
Государство Российское всегда создавалась не ради экономических выгод, как это было в Европе, — но лишь в результате бескорыстного нравственного подвига. Как писал архиепископ Нафанаил (Львов), «наше государство слагалось как религиозное явление. Люди жертвовали… самой жизнью своей, становились на службу государству «от малых лет до елико сил хватит», т. е. до старости, отдавали все до конца государству именно потому, что это была Святая Русь, то есть Православная, служительница Божией Правды» (30).
В отличие от колонизаторской политики европейских народов, почти полностью уничтоживших коренное население трех континентов (Северной и Южной Америк и Австралии), русская колонизация носила характер культурного симбиоза и реального породнения с другими этносами (Дж. Керзон: «Русский братается в полном смысле слова… Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми расами… к чему англичане никогда не были способны» [31]). Н.А.Бердяев справедливо заметил: «Россия — самая не шовинистическая страна в мире. Национализм у нас всегда производит впечатление чего-то нерусского, наносного, какой-то неметчины… Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже — увы! — чуждо национальное достоинство. Русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности насильственной русификации. Русский не выдвигается, не выставляется, не презирает других» (32). Действительно, ни один из вошедших в состав России этносов не только не исчез, но все они резко увеличились в численности и, как правило, увеличили территории своего проживания. Для сравнения: в Западной Европе более половины из существовавших в конце Средневековья этносов были либо ассимилированы, либо уничтожены государствообразующими нациями. Наоборот, только благодаря вхождению в состав России целый ряд этносов — в частности, украинцы, эстонцы, грузины, латыши, армяне, молдаване и др. — были спасены от геноцида и ассимиляции.
Государствообразующий великорусский этнос до начала XX века существовал в форме огромного конгломерата самоуправляющихся общин, члены которых, как правило, не имели непосредственного контакта с государственной системой и жили лишь в соответствии с традиционными обычаями и христианскими заповедями. Существование в фактически догосударственном состоянии крестьянского «мира» с постоянной возможностью ухода на вольные земли стало важнейшим фактором формирования русского национального характера и менталитета. Жизнь крестьянского «мира» имела огромное нравственное значение, сохраняя в народе дух соборности и бескорыстия. Важнейшим фактором формирования русского национального характера является особая психологическая культура православной традиции, сосредоточенная вокруг таинства покаяния. В совокупности с аскетическим образом жизни в суровых природных и исторических условиях это способствовало уникальному проникновению христианского мироотношения в глубину народного духа. «Надстроечный» характер российского государства, не затрагивавшего внутреннюю жизнь входивших в него этносов, был причиной того, что абсолютно подавляющее большинство из них входили в состав России по собственной просьбе, спасаясь от агрессивных соседей. В отличие от западноевропейских империй, военная экспансия для расширения Российского государства была не правилом, а исключением, всегда имеющим вынужденный характер обороны от внешних врагов.
Это и определило коренное нравственное отличие русского культурно-исторического типа от европейского, о котором писал Н.Я. Данилевский: «Что же представляет нам в параллель этой насильственности европейской истории, проявлявшейся во всяком интересе, получавшем преобладающее значение, — история России?.. Русский народ… не ожидал проповеди энциклопедистов, чтобы сделаться терпимым. Терпимость составляла отличительный характер России в самые грубые времена. Скажут, что таков характер исповедуемого ею Православия. Конечно. Но ведь то же Православие было первоначально и религией Запада, однако же, как мы видим, оно исказилось именно под влиянием насильственности романо-германского характера. Если оно не претерпело подобного же искажения у русского и вообще у славянских народов, значит, в самых их природных свойствах не было задатков для такого искажения» (33).
Светская русская культура приобрела особую непреходящую ценность благодаря тому, что органически соединила в себе преемственность с общеевропейской культурой и критическую рефлексию над ней. Обретя творческую самостоятельность позже всех культур христианского мира, русская культура с самого начала определялась, с одной стороны, как синтез мировых культурных традиций, а с другой, как путь к преодолению духовного кризиса западной цивилизации. Благодаря этому в ХХ веке она стала самой влиятельной среди мировых культур и продолжает оставаться таковой в настоящее время, поскольку несет в себе христианский мирообъемлющий смысл, противостоящий современной нигилистической «пост-культуре» глобализированного «общества потребления».
Современная русская идентичность с самого начала несет в себе всю полноту исторического опыта ХХ века. Поэтому она изначально включена в базовый тренд века XXI — выход из «антропологической катастрофы» Модерна и глобального хаоса «постмодерна» к восстановлению той большой цивилизационной Традиции, которая будет жизнеспособной после близкого краха глобальной «цивилизации потребления». Именно этим она и будет привлекательна для людей всего мира — но лишь в том случае, если сумеет ярко и мудро свидетельствовать о себе, преодолевая пропасти непонимания на основе принципа братства.
кандидат философских наук, доцент
Луганского государственного университета
внутренних дел им. Э. Дидоренко
Начало. Продолжение см. здесь
Кстати
Завершил работу Экспертный совет конкурса «Русская цивилизация и Запад: преодолима ли мировоззренческая пропасть?» Напомним, что конкурс был объявлен в ноябре прошлого года Фондом Святителя Марка Эфесского при информационной поддержке «Русской народной линии». В течение первых трех месяцев, до 1 февраля 2011 года, т.е. до дня памяти Святителя Марка Эфесского, который, как известно, является и днем интронизации нынешнего Предстоятеля Русской Православной Церкви Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, Оргкомитет принимал конкурсные сочинения.
27 апреля 2011 г., в Москве, в здании правления Союза писателей России состоялась торжественная церемония подведения итогов конкурса «Русская цивилизация и Запад: преодолима ли мировоззренческая пропасть?». На мероприятии были оглашены имена победителей конкурса. Первое место не занял ни один из участников конкурса. Вторую премию по 200 000 рублей присудили директору Центра этно-конфессиональных исследований, филологу и богослову Владимиру Петровичу Семенко (Москва, Россия) и доктору исторических наук, профессору Харьковского национального университета им. В.Н.Каразина Александру Дмитриевичу Каплину (Харьков, Украина). Третью премию по 100 000 рублей присудили доктору политических наук, руководителю Центра евроатлантических исследований Дипломатической академии МИД России, профессору РГГУ, члену-корреспонденту Петровской академии наук и искусств Анастасии Владимировне Митрофановой (Москва, Россия) и кандидату философских наук, доценту Луганского государственного университета внутренних дел им. Э.Дидоренко Виталию Юрьевичу Даренскому (Луганск, Украина).