ВЫШЕЛ ПЯТЫЙ ТОМ «РЕАБИЛИТИРОВАННЫХ ИСТОРИЕЙ»
В Центральном музее «Таврида» состоялась презентация пятого тома исторического проекта «Реабилитированные историей». Как правило, история лишь наказывает, оправдания от нее дожидаются очень немногие. Когда в 1991 году на основании закона «О реабилитации жертв политических репрессий на Украине» были реабилитированы те, кто в 1920-х – 1950-х стали неугодными советской власти, очень многие восприняли это с иронией: мол, слишком поздно исправлять ошибки прошлого, да и легче от этого уже никому не станет.
В 1992 году в Украине, а в 1993 – в Крыму, начала осуществляться государственная программа «Реабилитированные историей». Когда историки приступили к изучению архивно-следственных дел бывших органов безопасности СССР, к ним стали все чаще приходить люди с просьбами узнать, что случилось с их отцами, дедами, братьями и сестрами в те далекие годы.
И оказалось, что колоссальные объемы работы проделывались не зря. В крымских архивах хранится более 50 тысяч дел о репрессированных. По ним проходит примерно 54-55 тысяч человек. На сегодняшний день в пяти книгах помещено уже более тринадцати тысяч фамилий. Для сотен людей судьбы их родственников и близких перестали быть тайной.
Эти книги нужны не для тех репрессированных, а для нас, современных людей, а также для всех, кто будет жить на этой земле после нас, — считает руководитель научно-редакционной группы Дмитрий Омельчук. Кстати, одна из заслуг его и других участников проекта состоит в том, что «Реабилитированные историей» в Крыму имеют наибольший успех. Об этом проекте и о его роли в истории Дмитрий Владимирович охотно рассказал для «Крымского Эха».
Дмитрий Омельчук»
— Была ли тема репрессий изначально «вашей»? Как вы попали в проект?
— Вы знаете, что касается лично меня – это та удивительная случайность, которая бывает у человека один раз в жизни. Я прекрасно помню, как я отвечал на вопросы своих студентов, многие из которых сейчас занимают достаточно серьезные посты. Они в конце 80-х годов, а я уже тогда преподавал в университете, спрашивали меня: «Когда мы сможем узнать правду о репрессиях? Когда мы увидим документы, а не просто будем делать выводы с чьих-то слов?» И я отвечал им, что, честно говоря, это случится или очень нескоро или не случится вообще. И как же мне было приятно, когда прошло каких-то пять лет, и я волей случая оказался руководителем организации, которая получила доступ и право изучать репрессии. Вполне закономерно, что я и не думал отказываться.
— Вы представляли себе, сколько лет займет эта работа, и какой объем информации вам придется обработать?
— Я думаю, что, когда этот проект начинался, ни мы здесь в Крыму, ни те, кто начинал его в масштабах всей Украины, этого не представляли. До этого я занимался периодом войны, у меня было достаточно много публикаций, но для всех людей, которые пришли в эту группу, и для меня в том числе, это оказался совершенно новый пласт работы: сложный и очень важный одновременно. Но за пятнадцать лет мы настолько вникли в эту тему, что о многих вещах можем действительно профессионально говорить, что, почему и как происходило в те времена.
Психологически эта работа для многих оказалась достаточно тяжелой. Потому что перелистывать не книжки, не воспоминания, а реальные документы, протоколы допросов, обвинительные заключения, очные ставки, пытаться разобраться во всем этом – это очень непросто.
— Какой период охватило ваше исследование и какой характер обвинений вас интересовал больше всего?
— Когда речь заходит о том, за что людей репрессировали, то все сводится к одному – за недостаток лояльности к новой власти. И вот эта нелояльность осуждалась и в конце 30-х годов, когда был большой террор, и в начале 40-х, когда только-только началась война. Насчет последнего периода могу сказать, что это вообще неизвестная страница в истории. Сколько было репрессировано человек только в Крыму за то, что предрекали поражение Советскому Союзу, за то, что ожидали прихода гитлеровцев (а такие тоже были). Что касается послевоенного времени, то мы хорошо знакомы только с депортацией. Но очень мало говорят о зачистках, которым подвергались оставшиеся. Собственно говоря, до самой смерти Сталина этот маховик, хоть и с меньшими оборотами, но продолжал работать.
— А были и такие, кто ждал прихода Гитлера?
— Были. Сейчас мало кто хочет осознавать тот факт, что люди ждали начала войны с определенными надеждами, что придут немцы, и возможно станет лучше, чем с советской властью. Но они оказались неправы.
— Такую информацию не многие хотели бы слышать. Пытаются ли современные спецслужбы как-то давить на вас, закрывать доступ к чему-то, чтоб вы не нашли и не опубликовали «лишнего»?
— Вы знаете, что касается нашей страны – к счастью, нам никто не мешает. В России доступ к подобным документам уже ограничен, это правда. У нас же этот доступ возможен, хоть и не был никогда особо широко открыт. Существует закон Украины «Об информации», и согласно ему широкая публика доступ ко многим документам не получит еще несколько десятков лет. Это связано с тем, что там достаточно много сведений о личностях, и сведений достаточно деликатной. К примеру, человек приходит ко мне и говорит: «Слушай, вот ты же имеешь доступ к архивам. Узнай, кто заложил моего отца! Найди!» Понимаете? Скорее всего, мстить никто и не будет: тому, кто настучал, уже должно быть лет 80. Но у людей есть потребность узнать, кто же испортил жизнь целой семье и почему. Понимая всю ситуацию, мы, даже если и находим такую информацию, не предоставляем ее никому.
За сухими формулировками – судьбы людей»
— Возможно, кто-то по этим же причинам просил вас не копаться в судьбах своих родственников?
— К нам приходило достаточно много запросов. Люди приезжали, искали в книгах, что-то рассказывали, просили раскопать поглубже. Для кого-то в этом был результат, для кого-то – никакого. Но таких, чтоб запрещали нам исследовать судьбы близких, не было. Да такого и не должно быть. Для сегодняшнего поколения наша работа должна послужить уроком.
— И что это должен быть за урок?
— Государство – это инструмент насилия, ни для кого это не секрет. Но есть пределы, за которые выходить нельзя. В те периоды, которые мы исследуем, эти пределы были просто взломаны. Насилие не было, конечно, повсеместным, присутствовало и социальное маневрирование. Но все же эти времена вошли в историю именно как времена массового насилия. Наша работа должна быть предостережением нынешнему поколению политиков: во-первых, какими бы благими целями они ни руководствовались в своих действиях, необходимо четко помнить, что они должны действовать только в рамках закона; а во-вторых, насилие всегда будет иметь обратный эффект.
— Как вы считаете, может ли история вообще быть объективной или она всегда служит чьим-то целям? Вот, например, среди реабилитированных могли оказаться и настоящие преступники…
— Тех, кто совершал противоправные действия, не реабилитировали. Несколько десятков тысяч людей действительно совершали уголовные преступления, и они остались не реабилитированными.
А насчет объективности… Самое сложное в этой ситуации – это попытаться отделить историю от политики. Но это пока никому до конца не удавалось. К тому же история всегда имеет субъективный оттенок, потому что проходит через призму моего, вашего или еще чьего-то видения. А насколько объективен тот человек, который дает истории свое толкование, не использует ли он все это в каких-либо корыстных целях – все зависит только от его честности.
