ЛИТЕРАТУРНО–ИСТОРИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ
Удивительно то, что Таврическая земля, потерявшая свои древние песни, вошла, как географическая территория, в древнейшие песнопения, устные сказы, мифы, драматические произведения поэтов, живших от нее далеко и, возможно, никогда здесь не бывавших. Таврида стала объектом творчества древних художников сло́ва с того времени, как мир услышал из уст Гомера сказание об Одиссее и листригонах и другие повествования, относящиеся к «печальной области…киммериян…покрытой вечно влажным туманом и мглой облаков».
Обратимся к поэту, чье описание местности, где произошло столкновение спутников Одиссея с листригонами, теперь многие исследователи творчества Гомера убедительно относят к единственной в своем роде Балаклавской бухте. У меня нет сомнений в том, что Гомер не выдумал бухту листригонов, а точно знал от мореплавателей, как она выглядит (хотя, конечно, мог и видеть ее лично, если допустить мысль, что поэт ослеп уже в зрелые годы). Судите сами:
«Денно и нощно шесть суток носясь по водам, на седьмые
Прибыли мы к многовратному граду в стране листригонов,
Ламосу…
В славную пристань вошли мы: ее образуют утесы,
Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подле
Устья великими, друг против друга из темныя бездны
Моря торчащими камнями, вход и исход заграждая.
Люди мои, с кораблями в просторную пристань проникнув,
Их утвердили в ее глубине и связали, у берега тесным
Рядом поставив: там волн никогда ни великих, ни малых
Нет, там равниною гладкою лоно морское сияет.
Я же свой черный корабль поместил в отдаленье от прочих,
Около устья, канатом его привязав под утесом.
После взошел на утес и стоял там, кругом озираясь:..»
Дальше по ходу повествования происходит «при ключе Артакийском» встреча посланников Одиссея с дочерью царя Антифата, а в царском дворце — с ее матерью «ростом с великую гору», и, наконец, с самим листригоном Антифатом. Встреча эта закончилась трагически для спутников Одиссея, когда царь,
«…прибежав на погибель товарищей наших,
Жадно схватил одного и сожрал; то увидя, другие
Бросились в бегство и быстро к судам возвратилися; он же
Начал ужасно кричать и встревожил весь город; на громкий
Крик отовсюду сбежалась толпа листригонов могучих;
Много сбежалося их, великанам, не людям подобных.
С крути утесов они через силу подъемные камни
Стали бросать; на судах поднялася тревога — ужасный
Крик убиваемых, треск от крушенья снастей…»
Как бы это странно ни звучало, но в художественном развитии сюжета стародавнего произведения как бы дана проекция на будущность Севастопольской земли: Гомер вольно или невольно пророчествует о ее судьбе уже ХХ века. И это гомеровское предвидение, прообразование событий на тысячелетия вперед — для меня самое поразительное в произведении древнегреческого рапсода. Судите сами:
«…В то время как бедственно гибли
В пристани спутники, острый я меч обнажил и, отсекши
Крепкий канат, на котором стоял мой корабль темноносый,
Людям, собравшимся в ужасе, молча кивнул головою,
Их побуждая всей силой на весла налечь, чтоб избегнуть
Близкой беды: устрашенные дружно ударили в весла.
Мимо стремнистых утесов в открытое море успешно
Выплыл корабль мой; другие же все невозвратно погибли.
Далее поплыли мы, в сокрушенье великом о милых
Мертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти».
Согласитесь, что трудно в этом описании не узнать заключительного этапа Второй Героической обороны Севастополя 1941–1942 годов, ее финальной трагической страницы, когда военное руководство уходило на Большую землю, оставив десятки тысяч израненных, измученных боями воинов на произвол врагу.
Конечно, многие не согласятся с таким прочтением древних текстов, но миг узнавания подобия ситуации, пусть только в единственном моем случае, уже состоялся.
В период Первой обороны Севастополя 1854–1855 годов город-крепость стали сравнивать с Троей — «широкоуличной Троей» по описанию Гомера. И это сравнение тоже неслучайно: оно является отголоском древних событий, вновь и вновь повторяющихся во времени, неся на себе печать своего первообраза еще от разрушенного Херсонеса, а, по аналогии с ним, и Трои.
Причина, побудившая меня сейчас обратиться к Гомеру, проста: найти ответ на вопрос, какую традицию заложил древний поэт для литераторов, описывающих исторические события земли Таврской, Гераклейской, Корсунской, Севастопольской. Несомненно, традиция эта — эпический жанр, панорамно и в деталях отражающий эпохальные и драматичные страницы нашей истории.
И когда окидываешь взглядом корпус произведений, написанных разными писателями в Севастополе и о Севастополе (а также Херсонесе, Инкермане, Мангупе, Балаклаве, Феоленте (Фиоленте в современном написании), поражаешься их объему и монолитности — тематической, идейной, жанровой. И не сомневаешься, что эпическая литературная традиция хорошо усвоена последующими поколениями авторов словесных произведений, географически привязанных к местности, известной пишущим со времен Гомера.
И дело здесь, видимо, не столько в чистоте самого эпического жанра как такового, а в том, в каком духе написаны десятки книг о драматичных севастопольских событиях. Этим отличается литература Севастополя от других регионов России.
А лирическая ее составляющая, сатирическая, беллетристика ее, наконец, только подчеркивают уникальность литературного процесса в городе-крепости: у города-воина, города-флотоводца, города — исследователя истории — и сродные его духу повествования.
Что же касается пророчества, выраженного через художественное слово, — то это одна из самых главных загадок поэзии как явления в жизни людей, и, конечно, данная тема требует отдельного и осторожного рассмотрения ее теми авторами, которые соприкоснулись с этой тайной мира в личном творческом акте.
Фото из открытых источников
Фото вверху — Римская фреска на фризе дома с Эсквилинского холма
