Сейчас многие писатели заявляют: «Не могу заниматься литературой, если такое происходит в стране, и неизвестно, чего ожидать в будущем». Им хочется противопоставить других – тех, кто хочет и будет делать культуру в любых обстоятельствах, несмотря ни на что. Что бы ни происходило, но культурный человек не должен стыдиться быть культурным, слушать Моцарта, читать Булгакова, смотреть Шекспира, писать стихи, изучать философию, обсуждать все это, организовывать и участвовать в культурных мероприятиях и др. Вслушайтесь в само значение слова – «стыдиться». Это хуже, чем бояться. Хотя семантический оттенок страха это слово просто-таки переполняет. Будда смеется над нами в голос.
Однако культура в Крыму движется, произведения создаются, выходят книги. Я хочу рассказать о творении – просто «книгой» его не назовешь, – которое заставляет остановиться. Даже на бегу, не то, что на ходу. И в суете, и в войне амбиций, политических «разборках» и «битве тараканов» – заставляет вспомнить о самом сокровенном – о себе.
«Давайте делать паузы в пути, смотреть вокруг внимательно и строго» – сказал Булат Окуджава. Он это делать умел. Давайте и мы сделаем мыслепаузу, чувствопаузу, паузу души – вместе с книгой Константина Вихляева «Сиам-JAZZ».
Константин Вихляев – ялтинский поэт, бард и философ, организатор фестивалей авторской песни, создатель собственного сайта, и, что самое главное, по его словам, «автор самого себя». Мне уже доводилось писать о поэзии К. Вихляева [url=http://www.old.kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=6382](«Жизнь – рифма, рифма – жизнь»[/url]) и о его книге философских этюдов «Тетради Авроры» [url=http://www.old.kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=4217](«Аврорность: определение души Константина Вихляева»)[/url]. «Тетради…» – сборник легкокрылых медитаций, глубоких, но ненавязчивых размышлений – получила множество сердечных отзывов от читателей. Автору захотелось продолжать. И вот – «Сиам-JAZZ», а в нем одна из частей: «Тетради Авроры. Тетрадь пятая». С нее и начну свой сердечный разговор с книгой и ее автором.
Сиам-JAZZ обложка»
Париж. Авианосец Нотр-Дам. Ангелы взлетают и садятся, не сопрягаясь со временем. Аэродинамические способности их совершенны, однако границы других религий тоже под бдительным охранением. Отсюда и турбулентность, вязь арабская, розовая. Только за пределами круга роза на торце здания – настоящая. По ночам, скрытая от людских мыслей, роза распускается в пряжу светловолосую, и по ней химеры спускаются в город. Наперегонки несутся они по улицам, отыскивая подсказки.
Главное задание Устроителя Игры – найти руки Венеры Милосской. Семь веком не меняется сценарий, семь веков чудится Устроителю имя какое-то, бледный отзвук которого однажды забрел в Лувр. Рогоносец Нотр-Дам. Единственный черный шпиль его облеплен изменами и извинениями. Пушистую бороду эту можно видеть в дождливый день, ибо только вода преломляет прошлое, оживляя его.»
Прочитав такое, сразу хочется говорить об «образности». Но душа останавливается, натыкаясь мыслью на нечто не столь привычное для литературного критика. Чувствует она – не метафорика здесь, не тропика. Конкретизм. Самый что ни на есть естественный, освобожденный от шелухи вычурности, барочности и глянца.
Есть такое поэтическое направление (было развито в 80-90-е годы, думается, и сейчас мало по малу продолжается) – с названием «конкретизм». О нем пишет московский поэт и критик Михаил Айзенберг («Оправданное присутствие, М. 2005): «…За их аскетической программой стоит переживание невероятной силы: смесь стыда, отвращения и надежды: отвращение к языку, который позволил себя обмануть – позволил использовать самые высокие слова в самых низких целях и впитать все идеологические яды своего времени… Надежды на то, что не сам язык – источник обмана, но обман – лишь следствие той произвольности, с которой писатели соединяют слова для собственных нужд».
Обманывает ли себя Константин Вихляев, когда пишет – так? Ощущается, что обмануть себя способен именно читатель, тот, кто не в состоянии прочувствовать: мир – именно такой и есть. И безо всяких образов, сравнений, эпитетов и надумок, а – конкретно. Он не сер, как линялое моросящее утро, как обструганная и обескураженная газетная заметка, как столб с объявлением «Куплю». Жизнь – именно такова – метафорична, текуча, ярка и непредсказуема, и видеть её как-то по-другому – просто ложь.
Но это умение видеть – так… Какова его природа? Естественно ли оно для человека, «с этим рождаются», или такое острочувствие и всеохватность еще нужно вырастить в себе? Автор отвечает на этот вопрос противоречиво (философы – все «загадочники» и «противоречики»). Одновременно и:
Создаю жизнь как произведение искусства. Полифония жанров. От возможностей кружится голова. Голос и Логос как близнецы. Отказываюсь от императива «жизнь тебя обломает» – жизнь меня радует, а я ее. Когда у меня уже есть все – с рождения, – стремиться ни к чему не надо. … В итоге жизнь, похоже, отказалась жить меня. Я ее живу. Она этим и счастлива. …»
И – в совершенно противоположном ключе: «Высшую школу позитива проходит мое alter ego, тяжело даются растяжки».»
И тут душа удивленно соглашается: тяжелы уроки отрады, умения радоваться. Еще попробуй поделись с обыденным миром «восторженными вскриками по поводу радостного понимания жизни, утверждающего движение вверх». Сам автор с долей грустной иронии добавляет: «Эмоционально это выглядит не очень умно, эдаким присвистом дурачка, удивленного пением жизни. Глубинно же – состояния всегда разные, и выхватить одинаковость невозможно».»
Иногда мне кажется, что люди вокруг мертвы. Даже, бывает, задумываюсь в этом ключе о себе. «Зачем это всё, если всё равно все умрем?» – что, никому из вас ни разу не приходила в голову такая мысль? – о мире, его красоте и неповторимости; разве не убивала она ни разу желание изучать его, наблюдать, брать трепетно в руки цветок, бабочку… да хоть хомячка, котенка – или чашку, вазочку, древесные ветви прижимать к лицу? Меня останавливало, не буду скрывать. «Зачем это, если…»
Во многих «преждевременная мёртвость» образовала «черные дыры», заполняемые – комковато – тщеславием, успехом, надменностью, «денежным раем», вещизмом и тому подобными «фишками» времени. Или переживанием, самоуничижением от того, что всего этого нет и волею реально непреодолимых обстоятельств – никогда не будет. Кто «мертвее» – имеющий или никогда иметь не могущий? «Страна исполненных желаний – страна мертвых»» – пишет Константин. Но он ничего не пишет о желаниях неисполненных, поселяющих в сердце отчаяние, иногда – безысходное. Но нужна ли этому автору такая тема? Этот вопрос риторичен, да и не актуален, на самом деле, никому на него ответ. Потому что единственно верный ответ – не в смерти, а в жизни. В том, чтобы мечтать, не желая, – и, значит, не присваивая, владеть.
Противоречивый философ выстраивает такую самозамыкающуюся, как уроборос, парадигму-картину: Одни называют ее жизнью, другие – смертью, но это не меняет сути дела. Когда она входит в меня, драгоценности и грязь делают рокировку, рыбы становятся пчелами, клетки – лодками. Одни называют ее страданием, другие – радостью, но и это ничего не меняет, ибо и те, и другие ошибаются. Тюрьма утверждений.»
Ах, тюрьма-обман! Язык! Как вы яхту назовете, так она и поплывет. Но иногда ей нужно менять название – для ее же «роста». А иногда – и без имени оставлять. Чтоб самоуглублялась.
Встретились как-то душа и тело. … На прощание подарками обменялись – живой и мертвой водой. Кому что досталось, как ты думаешь?»
При критическом разборе книги принято говорить об «основной идее», «главной теме». В столь полифоничном произведении, как «Пятая тетрадь», «основных идей» ровно столько, сколько читателей проникнется ею. Каждый, пожелав написать о ней, напишет о своем. Мне хочется затронуть сразу несколько тем – много, – но рамки статьи дают возможность прикоснуться лишь к самому заветному, глубинно значимому именно для меня. А оно отражено в таком этюде:
Голубой чертеж на кальке жил отдельно от всех книг. Силы хватало не смешиваться с толпой, но восторга у окружающих не вызывало – выскочка. Свернутый в трубочку, он не умещался по габаритам в книжный шкаф, этот факт однажды и решил его участь. За мгновение до отправки в печь ему удалось-таки увидеть сострадание на корешках книжных сородичей. Это было единственное произведение, создание хозяином дома.»
Каждый из нас стремится стать кем-то: профессором, путешественником, бизнесменом, красавицей, поэтом… Очень немного среди людей тех, кто стремится к главному: стать собой. И даже посмотреть на себя – вне своей социальной, профессиональной, творческой и прочей принадлежности – на единственное «произведение», «созданное тобой» – «самого себя вне всего» – желающих найдется немного.
Потому что иной раз это бывает страшно, тревожно: себя-естественного увидеть – да даже без стихов и философий. Что ты есть перед самим собой, вне масок и социальных игр? Каким ты просыпаешься утром, открываешь глаза – помятым и злым на зов будильника, напоминающего о твоей «подневольности», или – свободным, счастливым, готовым к жизни со всеми ее трудностями и радостями? Нести ей что-то, отдавать? «Ты жив, пока способен отдавать» – буддийская мудрость. Создать истинно «авторское» произведение – без грамма наносного – можно лишь из собственной души.
А как? Если мир рвется в тебя, переполняет чужим – интересным, да. Но нужным ли, близким? Хоть многие строки К. Вихляева афористичны в самом прямом смысле, автор говорит об афоризмах: «Не мое это». Возможно, именно поэтому его фразы кажутся абсолютно естественными, будто и не вкладывал он в никакого остроумия, поучительности. Будто палыми листьями с дерева слетели – и легли на страницы. Хотя – поучиться из них стоит. Как напиться дождевой воды с листка – вроде бы, и воды хватает, и фляга походная с собой есть, – но кто откажется выпить лесной воды: родниковой, росяной, дождевой? – это иной срез реальности, иновкусие, многовекторный путь, непривычное. А именно с непривычного и начинаются открытия, уроки которых есть уроки восприимчивости к биению жизни.
Может быть, причина в этом: Я растворимый человек. Лицо мое не запоминается, одежда не выделяется, деяния не заметны. Очень выгодная позиция: неоткуда падать, если не воздвигают. Поэтому, не отводя глаз, вглядываюсь в людей – все равно они меня не видят, заняты собой, впитываю жизнь в себя и растворяюсь в ней. Я люблю растворимый кофе. Может, именно потому я и стал растворимым? Мой знакомый, например, любит чай в разовых пакетиках, и я замечаю, что человек он – разовый. Каждому свое.»
Именно умение понять, что – «твое», и не хватать чужое и чуждое – дает человеку чувство наполненности. Для Константина чуждое – слава, эта жалкая видимость того, что взобрался на «вершину», а она может быть и вершиной кола, на который в средневековье сажали преступников. Острие, лезвие, на котором еще попробуй удержись, выдерживая боль. А упадешь – еще больнее. «Воспетому идти труднее – виден издалека. Проклятому легче: неуязвим». «Вижу: червяк на крючке. Он говорит: «Я Слава». Лучше голодать».»
«Растворимость», незаметность – голод? Или – сверхнасыщенность? Наверно, и то и другое. И можно без хлеба (как добавил бы острослов). Нет, хлеб не отнимешь у человека, но не им единым. Наполненность жизнью, умение нелинейно воспринимать ее – порождает главное: отсутствие страха смерти. Автор даже по-дружески заигрывает с нею: «Давай играть. Чур, я буду Смерть».»И она не хочет этой игры – сторожится. Независтмость (даже от смерти) тоже противоречива: «Свобода вещь жестокая, даже бессердечная. Особенно если ты никому не нужен».»И почти рядом: «Собаки бездомны. Собака и бездомность – синонимы по образу жизни. Верх свободы, пример человеку».»
Эта фраза – уже непосредственно из первой части книги – «Сиам-JAZZ». Этот самый Сиам, сиречь Тайланд, не только дал название книге, но и вехе – очень важной вехе – в жизни автора. Ведь для каждого из нас день, проведенный в путешествии, иногда важнее по силе впечатлений и осознаний, чем месяц, прожитый дома, в привычности.
Каждый из нас хоть раз в жизни путешествовал – да хотя бы за грибами в лес. Для многих жителей мегаполисов и это – другая планета. А каково побывать в далекой стране, где абсолютно все – от обычаев и традиций и даже еды – до самого мироощущения – планета не просто другая, а как будто и населенная не совсем такими же, как мы, людьми. Может, и не людьми вовсе. Может, это другой вид живых существ? Если они умеют разговаривать со слонами (едва ли не в прямом смысле) и изучают в школе биографии духов и демонов индуизма, «как у нас изучают биографию Пушкина»…
Если они способны настолько поразить европейца своей искренностью и непосредственностью, что он, по собственному признания, «изранен» ею до степени желания спрятаться и эти «раны» зализать… «Становится стыдно за собственные глупости, недоверчивость, подозрительность, взращенные на ниве русского нигилизма». «Заровнять» эти «ушибы добротой» чем-то привычным, да хотя бы тем, чтобы упорядочить впечатления на бумаге, дать им форму, заключить в неё это течение, волны света, вспышки необычайного.
Этюды о Таиланде – диаметрально разные. Иногда – это просто описание обычаев, традиций, мыслечувствований тайцев – без комментариев. И именно этой свободой от авторского «я», но с его неуловимым «полетом рядом», они и превращаются в произведения – живые и трогательные, на каковые едва ли способен путеводитель, экскурсовод, краевед. Иногда же это личные чувства автора, философские открытия в себе – под «ударами» и «ласками» впечталений. Иногда контраст резок настолько, что трудно перескочить. От описания ярких праздников, необычайных фруктов, буддийских обычаев – к тяжелой судьбе тайской бедноты, где девушка-проститутка может спасти от голода целую деревню, где родители меняют пол ребенка, чтобы в этом смысле его можно было выгоднее продать, где возможность уйти в армию – «выиграть миллион».
Но нигде об этом не говорится ни с возмущением, ни даже с болью. Автор понял внутреннюю суть тайцев – нет у них в этом «греха» (как сказали бы у нас), напротив, это – что-то абсолютно естественное, даже красивое и доброе. Тайские женщины – сама нежность и ласка, они созданы для любви и служения, и не мыслят себя иными. Неудивительно, что так популярен тайский массаж: девушка искренне любит каждого клиента, искренне благодарна ему за то, что принял ее услуги. Мужчины – строже. Им нужно хотя бы три месяца своей жизни провести в монастыре, а у монахов 227 строгих правил местного буддизма, которые они должны выполнять.
Трудно попасть в буддийский рай. Но и зачем – если сама страна: рай на земле. Может, потому мало кто всерьез озабочен желанием рая небесного? – и этот Путь проходится сам собой. Вся жизнь – Путь. Не думай о вершине – думай о Пути.
Завораживает автора и медлительность, размеренность азиатской жизни. Никто – ни слоны, ни люди, ни змеи, ни крокодилы – никуда не спешит. Воистину, другая планета. Особенно для нас, давно забывших, что такое «проживать» и «переживать» – в нашем-то ускоренном времени тотального действия, направленного на результат. Как можно созерцать – когда «успех не достигнут»? Как можно отдавать – когда «миллион не заработан», «тачка не куплена», «женщины не вешаются на шею». А вот так и можно – без миллиона, тачки, успеха – и в окружении взаимной искренности, а не «вешающихся» на твой успех. Так и можно – общаться с духами, отдавать им самое вкусное из заработанного нелегким трудом, не просто верить – а жить приметами, знаками, символами – до степени необязательности вербального общения. Воистину рай – и другого не хочется.
Орхидеи. Они везде. На шеях, в волосах, на автомобилях, в кокосовом супе, на зданиях. Гирлянды и горы орхидей на рынке. Орхидей боятся злые духи. … Самая красивая орхидея сегодня – моя жена: блаженна и счастлива.
Наизусть сомневаться в обыденном дне это синее небо научит. Постепенно из речи выпаривается вода лишнего, из тела – чужое, из головы – суетное. Включил в номере телевизор, а там – синтетика и кривляние, значит, изменяюсь.
В Таиланде нет осени. Поэтому нет Пушкиных, Митяевых, Кандинских. Смерть – праздник. Туриста сбила машина, насмерть. Жена плачет, а местные подходят, поздравляют. Вход на небо здесь виден отовсюду.
Случай с тайским боксером. Заработал кучу денег, а истратил их на перемену пола. Быть женщиной – это красиво.
Трудолюбие мебельщиков рождает шедевры дизайна, а тончайшая резьба на картинах шокирует. Под шатким навесом сидят резчики, работают и не знают своей гениальности. Не оставь, небо, вдохновенных!
В храме Изумрудного Будды прохлада намолена.
Самое верное средство от узколобости – путешествовать. Постепенно расширяющейся мир превращает меня в гражданина планеты.»
Впрочем, как может говорить об узколобости человек, который хотел бы – и в образной текучести своей способен – прожить: женщиной, белым буйволом, слоном, чашкой, будильником…
Знаешь, когда я был будильником, всегда тешил себя мыслью, что, возвращаясь в исходную точку на циферблате, тем не менее, двигаюсь вперед. Потому пространство представлялось спиралью, а я – вечным путником. … Теперь я человек, и будильник и дом вместились в меня.»
Размышления о времени и пространстве пронизывают всю книгу. Об этом говорится во всех 5-и ее частях: и в рассмотренных здесь «Сиам-JAZZ» и «Тетради Авроры. Тетрадь пятая», и в «Воронцовском аллегро», «Прага. Этюд», «Ялта. Хронограф. Интенции». Время и пространство –музыка, тон, ритм. Искрение наитий, знаки, заполоняющие душу, не желающую принимать в себя новое сознание – клиповое, с которым уже рождаются (даже не приобретают его, а именно рождаются с ним) – «индиго». Вроде бы, впечатляющий, заслуживающий уважения термин, а… так хочется пожалеть этих несчастных! Разве они – «увидят»? Разве – «услышат»? Ну, разве что – «схватят», «схавают», да и то – уже разжеванное. Интересно, хоть один «индижка» дочитает до конца мою статью – этот отклик одного сердца на другое? Да просто – сами они – умеют ли откликаться?
Мы, люди «старой формации», когда успешно, а когда и безнадежно, но все же боремся с навязываемой нам новой психологией и даже психофизиологией, стараемся оставаться людьми – не животными и не роботами. Учимся познавать себя – через себя, собственные душевные произведения искусства, а не потребляя готовые «продукты»: что «клипы», что учения доморощенных гуру и мастеров. Может, в этом наша беда: не получится у нас достичь тайского спокойствия. В Тайланде не пишут стихов – все их искусство построено на древней «Рамаяне», жизнь – на твердых правилах-постулатах. У нас же – каждая жизнь – это книга. Написанная или не написанная.
А уж если написана – то читайте. Много своего найдете. Много чужого отбросите. А главное – научитесь делать остановки в гепардьем беге и кенугриных прыжках. А может, и вообще избавитесь от них, превратившись в белого слона.
