Последний день в осажденном Севастополе

Виктор САМАРИН

На командный пункт управления дивизиона катеров ОВРа, который находился на восточном берегу Стрелецкой бухты, по телефону в 17.30 (30.06.1942 года) поступило приказание начальника штаба ОВРа капитана 2 ранга Морозова В.И.: «Флагманскому инженер-механику ОВРа (Самарину Виктору Алексеевичу) прибыть в 22.30 на 35-ю батарею. О прибытии доложить командиру ОВРа контр-адмиралу Фадееву».

Это был телефонный звонок с КП штаба ОВРа, расположенного в патернах Карантинной бухты. Впоследствии мне стало известно, что флагманские специалисты штаба: штурман Дзивалдовский И.И., связист Кучумов Б.П., химик Бодаренко Н.Я., специалист по скрытой связи Беккер и другие товарищи были посажены в грузовую машин и во главе с начальником штаба уехали на 35-ю батарею. Эта машина вполне могла бы заехать за мной в Стрелецкую бухту, но начальник штаба этого не сделал.

Весь личный состав ОВРа в этот вечер был размещен на наших кораблях и катерах, которым было приказано: «Выйти в 21.30 30 июня из Карантинной, Стрелецкой, Камышовой, Казачьей бухт и пробиваться самостоятельно на Кавказ». На эти корабли и катера было взято много раненых, бойцов СОРа, офицеров, гражданских лиц, женщин и детей.

Последний день в Севастополе запомнился мне как очень тяжелый и напряженный.

Примерно в 17.00 (30.06.1942 г.), когда я шел по берегу Стрелецкой бухты, прижимаясь ближе к скалам, слышу, кто-то меня зовет по фамилии. Я остановился, повернулся в сторону окрика и увидел, что ко мне приближаются двое мужчин и женщина. Я пошел к ним навстречу, и когда мы подошли ближе друг к другу, то я узнал их. Это были первый секретарь городского комитета партии Борисов Борис Алексеевич, председатель городского Совета депутатов трудящихся Ефремов Василий Петрович и их спутница Сарина Антонина Алексеевна — секретарь по промышленности городского комитета партии. Они возглавляли городской комитет обороны. Их было трудно узнать: изнуренные, уставшие, на их лицах следы глубоких переживаний.

Я подумал про себя: видимо, они пережили тяжелую ситуацию на переходе из города к нам. На пути к нам они попали под жесткий вражеский обстрел. У Антонины Алексеевны одна рука была подвешена на повязке и прибинтована к телу, рана еще кровоточила, кровь запеклась на лице, на второй руке и на обмундировании. Весь костюм был в пыли. Она была без оружия, на правом плече висела противогазная сумка. Борис Алексеевич был ранен в голову. Повязка наложена наспех и вся пропитана кровью, на лице, руках и одежде были следы крови, на голове — флотская фуражка. Василий Петрович был ранен в ногу, прихрамывал. Он одет был во флотское обмундирование. Когда я посмотрел на его китель, то очень удивился, как он остался жив, так как на спине, лопатках и плечах, в местах пробоин от осколков мины были видны вылезшие клочья ваты. Видимо, осколки прошли вдоль спины, не задев жизненных органов. У Василия Петровича, кроме неизменной противогазной сумки, ничего не было.

Я спросил их:

— Какими судьбами вы оказались у нас? Что с вам случилось? Чем можно помочь?

Они рассказали, что ехали из города на грузовой машине. В районе Карантинной бухты, со стороны кладбища, их обстреляли немцы из минометов. Одна мина разорвалась рядом с машиной. Шофер ранен, перебило ноги. Они выскочили из машины и залегли среди камней. После всего этого решили идти пешком. Водителя сдали в медсанбат. Вот и дошли.

— Нам надо прибыть на 35-ю батарею, там развернули командный пункт СОРа, все командование теперь на этой батарее. Нам надо быть там. Как туда попасть?

Я ответил:

— В данный момент у нас транспорта нет. Здесь, совсем недалеко, расположено убежище управления дивизионов сторожевых катеров. Там сейчас находятся командиры дивизионов и их заместители по политической части. Там же имеется телефон, по которому можно установить связь с командованием ОВРа. Вам надо пройти по берегу метров 500 — 600 и будете у телефона.

Я попрощался с ними и после этого уже их не видел.

В период обороны города Севастополя мне приходилось обращаться по служебным делам и к Борисову, и к Ефремову по вопросам обеспечения деятельности судоремонтной мастерской в Стрелецкой бухте. Надо сказать, что они никогда не отказывали и помогали в решении важных для нас задач: при получении запасных частей от двигателей тральщиков и катеров, валов для ТЩ, металлов, кислорода и т.п.

Я продолжил пеший путь до 35-й батареи. А времени было уже около 20.00. Расстояние до 35-й батареи не менее 7-8 километров в обход всех бухт по пересеченной местности по берегу. Кроме того, в связи с болезнью ног я мог двигаться пешком с большим трудом.

Дело в том, что 20 июня 1942 года я находился в полуразрушенном здании бывшее
го штаба ОВРа. Увидел в окно, как пикирует самолет МЕ-109 на это здание, и мне ничего не оставалось, как вскочить на подоконник 1-го этажа и встать в оконный проем. Раздался взрыв, меня сбросило волной на землю. Мое падение оказалось неудачным. Встать на ноги я не смог. С большим трудом дополз до убежища, и мне помогли лечь в койку. Благодаря медицинским сестрам Тамаре Цибенко и Наде Якубовской мне удалось к 30 июня кое-как залечить ноги, и можно было с трудом ходить без костылей.

Таким образом, пройти пешком с больными ногами через камни, овраги в условиях постоянного обстрела противника было непросто. Решил просить воентехника 2 ранга Размологова Е.В., начальника мастерской, чтобы он оказал мне помощь в этом путешествии. Он мне сказал:

— Если будет плохо, донесу на руках.

Мы двинулись в путь примерно в 21.00. Оба были в кителях, кирзовых сапогах, с пистолетами в кобурах, противогазными сумками, за поясом болтались фляги.

С трудом прошли по побережью вдоль нашей бухты и поднялись на холм в районе южной части бухты Омега. С этого холма увидели море от Константиновского равелина и до Херсонесского маяка. Наступали вечерние сумерки. Мы увидели, как из Стрелецкой бухты стали выходить наши сторожевые катера. Они довольно быстро преодолели расстояние от выхода из бухты до пересечения с Инкерманским створом и, не сбавляя хода, делали поворот влево на 90 градусов, ложась н курс в сторону Херсонесского маяка.

Противник в это время находился в Константиновском равелине, чувствовал себя в положении хозяина. Севернее равелина противник установил несколько десятков сухопутных пушек в ряд, слово на парад, и открыл огонь по катерам, но немцы опоздали с открытием огня. Совершенно безнаказанно противник вел интенсивный огонь. Чувствовались в его действиях поспешность, нервозность, растерянность и неумение стрелять по морским целям. От непрерывных взрывов артиллерийских снарядов одновременно по всей кильватерной колонне катеров стояла сплошная водяная завеса. Она закрыла от нашего взора все корабли. Нам казалось, что все они неминуемо погибнут. Мы молча стояли и смотрели на эту жуткую картину. Стемнело. Противник включил прожектора. Шквал огня не прекращался. Что произошло с нашими катерами, мы узнали позднее.

Но нам надо было спешить, чтобы как можно быстрее прибыть на батарею к назначенному часу.

Идя на запад, невольно смотрим на север. С большим напряжением всматриваемся в сторону водяных столбов. Под гул артиллерийской канонады на суше тоже не легче. То там, то здесь раздаются взрывы мин, бомб и снарядов. Столбы красной пыли стоят свечками и медленно расплываются в виде туманной взвеси. Луна тусклая, взирает на нас, словно видя эту жуткую эпопею человеческой судьбы.

Воды нигде нет. Дышать трудно. Носоглотки забиты пылью. Языком можно пошевелить только с большим трудом, он прилипает к небу. Сделать конвульсивный глоток — невозможно.

Вдруг впереди мы увидели никем не управляемую толпу раненых. Они, с повязками на головах, руках, ногах, на костылях, с палками, с подвешенными руками на полотенцах, двигались вдоль побережья. Увидели нас, окружили и стали нам кричать:

— Где корабли? Ведите нас на корабли! Мы должны уйти на Кавказ!

Мы в смятении, не знаем, что ответить. Я закричал им:

— Разве вы не видите, что творится на море! Мы сами бредем и не знаем куда! Если хотите, идите за нами!

Вначале эта толпа пошла за нами, но, пройдя не более 150-200 метров, стала заметно отставать, теряться в пыли и сумерках, а потом совсем скрылась из виду.

В это время мы подошли к какой-то воинской части. Красноармейцы саперными лопатками и ломами окапываются, делают траншеи и земляные укрытия для противотанковых пушек. Подошел к нам офицер, весь в пыли, мокрый насквозь от пота. Хриплым, утомленным, надорвавшим голосом спросил нас:

— Морячки, вы дадите нам сегодня снаряды или нет?

Он не спрашивал у нас ни воды, ни хлеба. Он с большим состраданием просил только то, без чего они завтра утром не смогут отбиться от смертельного врага, вооруженного до зубов. Я спросил его:

— Что у вас есть из снарядов?

— Ничего! — с грустью крикнул он. — Мы имеем несколько противотанковых пушек, но нет к ним боезапаса. У нас есть ручные гранаты, но их очень мало, винтовки с ограниченным количеством патронов. Мы сегодня на рассвете примем бой, встретим танки и пехоту врага!

Я не знаю, что отвечать этим дорогим и мужественным защитникам. Слезы невольно скатились из моих глаз, хорошо, что было темно. Я сказал ему:

— Пришли тральщики, катера и подводные лодки прошлой ночью и доставили снаряды, патроны, медикаменты и питание. Что дадут вам сегодня, я не знаю и не представляю. Ждите, может быть, доставят и вам в сегодняшнюю ночь. Надо надеяться на это.

Я смотрел на часы, было 23.30. Мы запаздывали уже на полтора часа. Волнуемся. Начали двигаться быстрее. Под ногами камни, боль в пятках все увеличивалась, она пронизывала меня, как ножами. Размологов взял мою руку и положил ее на свое плечо. Я опирался на него, вроде стало лучше.

Ночью было трудно ориентироваться. Мы были нечастыми гостями в этом районе. Заметили море, как нам показалось, где-то левее Голубой бухты. Берег очень крутой и обрывается в бездну, дна которой не видно.

— Надо сделать поворот на север, — говорю я Размологову, — пойдем дальше вдоль берега и выйдем на батарею.

Продолжаем плестись. Силы оставляют меня. Садимся на камень. Время летит, уже 24.00 30 июня. На батарею опаздываем на два часа. С трудом, но встаем и идем дальше на север.

Мы натыкаемся на проволочные заграждения, за которыми видны черные башни и колоссальные тела орудий. Вышли на дорогу, она ведет нас дальше мимо башен. Услышали людской говор. Автоматная очередь остановила нас. Перед глазами вырисовывается цепь моряков с автоматами. Нам стало все ясно.

— Надо иметь пропуск, чтобы пройти это заграждение, — сказал я Размологову.

Усталость неимоверная. Садимся на камень. Ну вот мы и у цели, на пятачке Херсонесского полуострова. Теперь надо собраться с мыслями и принять правильное решение: как и что нам делать дальше.

Время уже 2.00, теперь уже 1 июля 1942 года. Запоздали с прибытием на 35-ю батарею ровно на четыре часа. В этом ночном столпотворении я не представляю, с кем надо вести разговор. Командира ОВРа контр-адмирала Фадеева я не вижу. У нас нет никакого документа, чтобы потребовать у охраны пропустить нас за оцепление. Для этих утомленных моряков, стоящих в оцеплении в сомкнутых рядах с автоматами, готовых к немедленному действию, необходим только специальный документ. Они ни с кем не ведут разговоры, не подкрепленные документами. Для них нужен только пропуск на право прохода за эту цепь. Целые толпы людей откатывались от этого железного заслона. Малейшее сопротивление их требованиям со стороны наседавших вынуждают этот заслон изготавливать оружие к немедленному действию. Это охлаждает горячие умы, они отходят от оцепления назад.

— Еремей Васильевич, — обратился я к Размологову, — у тебя есть опыт службы в морских отрядах, хватка и смекалка пограничника. Сейчас тебе надо проявить все это в самом лучшем виде. Действуй от имени контр-адмирала Фадеева, так как нам приказано прибыть к нему. Пусть охрана доложит Фадееву, что мы прибыли по его приказанию. Только таким образом, как мне кажется, можно добиться встречи с командиром ОВРа.

Но прежде чем начать задуманное дело, предложил я Размологову съесть одну галету на двоих, которая лежит в моей противогазной сумке. Смотрю я на этот кусочек галеты, но есть не решаюсь, так как совершенно нет слюны. Во рту пересохло, всюду проникла пыль, мучает жажда, в голове что-то творится непонятное. Болезненные спазмы сильно, как молотком, стучат по вискам. Глаза воспалились, а из легких выдыхаю горячий воздух, который обжигает полость рта, нос и губы. Ноги отяжелели, как будто бы я надел на них водолазные калоши на свинцовых подушках…

Все ж я рискнул и откусил кусочек, галеты, при этом подумав: аппетит приходит во время еды — это вызовет слюну, и тогда будет легко прожевать и проглотить этот «деликатес». Однако разжеванная галета забила мне рот так, словно в рот я насыпал сухого песка. Не могу эту массу проглотить, сказать хотя бы одно слово. В глазах слезы. Боюсь сделать вдох. В горле конвульсии, так как там застряли крошки галеты. Размологов, видя такое дело, открыл свою флягу с мандариновой чачей и заставил меня проглотить один глоток этого напитка, и я действительно освободился от галетного остатка. Слезы залили мне глаза, ничего не вижу, с трудом сделал первый вдох. После этого откашлялся, вытер глаза рукавом кителя, открыл их и вижу: в семи метрах от меня, за оцеплением автоматчиков с внутренней стороны стоит контр-адмирал Фадеев — в каске, кителе, с автоматом на груди и пристально всматривается в толпу и в сторону, где я нахожусь. Видимо, кого-то он ждет? Может быть, даже меня? Я вскочил с камня и крикнул:

— Товарищ адмирал!

Он сразу же меня увидел. У него сделалось суровым лицо, я даже испугался и остановил свое движение к нему. Видимо, он в душе крепко ругает меня, как говорится, на чем свет стоит, за то, что я так запоздал с прибытием на батарею. Адмирал разгневался не на шутку. В темноте было видно, как загорались его черные глаза. Они искрились и гасли в зависимости от движения его головы. Я слышу, как он кричит автоматчикам, чтобы они пропустили нас, показывая в нашу сторону. Цепь на секунду развернулась, и нас впустили за линию охраны.

Я не знал, что Фадеев являлся начальником по организации эвакуации на Большую землю. Только потом мне стало известно, что по его приказанию принимаются все меры по наведению порядка, отбору и посадке людей на подводные лодки, сторожевые катера, тральщики и другие плавсредства, отходящие на Кавказ в ночь с 30 июня на первое число июля 1942 года.

— Идите по трапу вниз, там ожидает КТЩ, на нем перейдете на подводную лодку Л-23, — сказал Фадеев. Затем он обратился к Размологову:

— Останешься на шхуне до прихода первого сторожевого катера. Пойдешь на него по моему приказанию.

С большим трудом я пошел к трапу и стал по нему спускаться на причал, где стоял наш КТЩ, очевидно, это был «Папанин». Трап деревянный, сделан из новых досок. На доски набиты поперечные палки. Чтобы не упасть с этого трапа, к нему с левой стороны прикреплены поручни, сделанные из деревянных неструганных брусков. Трап установлен довольно круто, под углом примерно 20-30 градусов. Наконец, мое движение по трапу закончилось. Я сошел на деревянный причал. Пришвартовавшись к нему, стоит КТЩ, на палубе которого, в корме, находятся офицеры, тоже, вероятно, должны уйти на подводную лодку. Я с трудом перешел на палубу КТЩ и тут же сел в корме на деревянную тральную площадку.

Ко мне подошел начальник штаба СОР капитан 1 ранга Андрей Григорьевич Васильев и сказал мне:

— Сейчас пойдете на подводную лодку и примете все зависящие от вас меры, чтобы обеспечить порядок на лодке.

Я с трудом произнес:

— Хочу пить! Дайте воды!

Кто-то из команды быстро принес кружку холодной воды. Вкус этой воды я помню до сего дня. Она была вкусная, прохладная и невероятно приятная.

Капитан 1 ранга Васильев открыл свою противогазную сумку, вынул из нее большую плитку шоколада «Золотой ярлык» и предложил ее мне, при этом сказал:

— Ешь! И запивай водой.

Честно признаюсь, этот поступок капитана 1 ранга был для меня таким важным, необходимым, что его трудно переоценить. Действительно, я был голоден, обессилен, организм обезвожен. (Организация питания офицеров в Стрелецкой в последнее время была полностью нарушена. Это были случайные, минутные, совершенно не запланированные моменты. В то же время голод не ощущался. Как будто так и нужно, и ничего не требовалось).

Мучительный переход из Стрелецкой бухты на 35-ю артиллерийскую батарею сказался — уже находясь на борту КТЩ, я окончательно потерял силы. Длительная жажда и усталость довели мой организм до полного изнеможения. Такой подарок — шоколад — в это критическое время оказался для меня неслыханным даром. Человек, который это сделал, нет сомнения, имеет благородную душу морского офицера.

Ранее, когда с Фадеевым ездил в штаб СОРа по служебным делам, в т.ч. для решения многих вопросов с начальником штаба СОРа Васильевым, меня удивляло четкое, уравновешенное и конструктивное решение обсуждаемых вопросов. В том числе по техническому состоянию кораблей ОВРа, готовности их к обеспечению конвоирования транспортов или несению службы дозора в районе базы. Все решалось логично, быстро и ясно, поэтому я легко, с доверием и даже радостью отвечал на все необходимые вопросы.

Следует заметить, что в ОВРа было 140 единиц различных плавсредств. Такое количество судов не мешало нам находить оптимальный выбор решения различных задач четко и оперативно. Мой командир, когда мы возвращались в свой штаб, как-то мне сказал:

— Васильев — это такой офицер, с которым легко совместно работать.

Поступок Васильева на борту КТЩ я всегда буду вспоминать с благодарностью до конца своей жизни. Действительно, я почувствовал прилив сил, может быть, эта плитка шоколада спасла мне жизнь…

Теперь, находясь на КТЩ, по неизвестной мне причине — то ли на почве простуды или нервного перенапряжения, а может быть, просто расслабления нервов — я почувствовал сильный озноб. Меня буквально трясло, как во время приступа лихорадки. Я сжал зубы до боли в челюстях, чтобы они не стучали и никто не слышал бы этого стука.

КТЩ отвалил от причала и пошел к подводной лодке, стоявшей на расстоянии примерно два или два с половиной кабельтова от берега. Кто-то помог мне подняться на верхнюю палубу лодки. Держась за трос ограждения, пошел к палубному люку и спустился по вертикальному трапу в отсек…

Материал по личным воспоминаниям отца контр-адмирала Виктора Алексеевича Самарина подготовил к публикации капитан 1 ранга в отставке Юрий Самарин, председатель Военно-научного общества ЧФ.