(из записок следователя)
Мама меня воспитывала без отца до 8 класса. После того, как к нам вернулся отец, узнав, что мы не погибли во время немецкой оккупации, я был юношей с ещё продолжающей формироваться личностью человека.
У родителей я был единственным ребёнком. Мама меня очень любила, но знала меру любви. Старалась чрезмерно не баловать. Особенно её любовь проявлялась в голодные послевоенные годы, когда она отдавала мне часть хлеба от своей выделенной доли, убеждая, что она покушала на работе.
После войны мы жили за счёт того, что мама могла прекрасно вышивать на швейной машинке. Свои изделия продавала на рынке или меняла у жителей деревень на продукты питания. Так как она всю жизнь была домохозяйкой, ухаживающей за мной, отцом, младшей сестрой и бабушкой, то не приобрела никакой специальности. Поэтому она очень хотела, чтобы я получил хорошую специальность, которая помогла бы мне достойно жить и чувствовать себя человеком, нужным обществу.
Она утверждала, что у меня длинные тонкие пальцы, и потому мне надо быть обязательно хирургом. Об этой специальности я имел смутное представление, и она меня нисколько не манила. Я не стал возражать, когда родители после службы в армии меня отправили на курсы подготовки абитуриентов, чтобы я мог подготовиться и поступить в медицинский институт.
Вопреки воли родителей я поступил в милицейское специальное оперативное заведение, а после его окончания — на юридический факультет Одесского государственного университета. Работать стал в милиции нашего города. Был очень доволен выбранной профессией. А если быть точным, я был в неё по уши влюблён.
Большую часть времени проводил на работе. Я никогда не мог полностью отгулять свой отпуск, так как очень скучал, если куда-нибудь уезжал, за коллегами и за расследованием уголовных дел.
Всегда у милицейского руководства был на хорошем счету. Поощрения сыпались на меня, как из рога изобилия. Часто думал, получился ли из меня хороший хирург, но не мог получить ответ, так как всё познаётся в сравнении.
***
Я уже капитан милиции. Работаю старшим следователем. Есть достаточный опыт по расследованию уголовных дел. Меня, прекрасно знавшего теоретическую часть уголовного права, начальник отдела иногда приглашает к себе, чтобы посоветоваться по какому-нибудь сложному вопросу. Чаще всего, это бывало связано с определением состава преступления. Он на словах знакомил меня с фабулой совершённых противоправных действий, а я должен был решить, какой статьёй уголовного кодекса они предусмотрены.
Когда моё мнение совпадало с его, он меня дружески хлопал по плечу, говоря, что я молодец. Отпуская, не забывал сказать: «Я всегда говорил, что одна голова — хорошо, а полторы лучше»! Знал, что он шутит, и потому нисколько не обижался. Он меня многому научил, когда я пришёл работать в отдел, будучи зелёным следователем, хорошо теоретически подготовленным, но не имеющим никакой практики следственной работы.
***
Был конец лета. Стояла тёплая приятная погода. На безоблачном небе солнце светило вовсю, но не так уже пекло, как было всего несколько дней назад. После суточного дежурства я дома поспал несколько часов, а потом пошёл в кинотеатр посмотреть новый фильм. В кинотеатре из-за большой нагрузки по работе был давно.
По этому случаю я принарядился. На мне был летний светло-серый костюм, который мне пошил в Одессе один из лучших мастеров этого прекрасного города. Многие одесситы мастера-закройщика звали Сеней-золотые ручки. Я очень дорожил этим костюмом, отрез на который родители где-то достали по великому блату.
Кинотеатр находился недалеко от УВД города. После просмотра фильма, который очень понравился, я зашёл на работу, чтобы посоветовать коллегам посмотреть этот фильм.
Настроение было прекрасным. Я хорошо отдохнул, и для спокойного сна, без вызова на осмотр места происшествия, у меня была впереди целая ночь. В приподнятом настроении я зашёл в кабинет своего начальника. Он меня встретил так, будто мы с ним не виделись несколько лет. Несмотря на лето, предложил выпить хорошего горячего кофе, который он безумно любил, и поговорить о каком-то деле.
Едва мы прикоснулись к чашкам с кофе, как входная дверь с треском распахнулась и в неё влетел перепуганный насмерть Виктор, начальник КПЗ (камера предварительного заключения). Его лицо было белее стены, а ключи от специального заведения дрожали так, будто они находились в руках законченного алкоголика. Крикнув: «Вскрыл вены! Ничего не можем сделать!» — бросился назад.
***
Мы с начальником побежали вслед за ним. В одной камере увидели ужасную картину. На нарах, в углу, прижав колени к груди, сидел молодой парень и выл от страха жалобным голосом. Два сержанта, перемазанные кровью, пытались удержать здоровенного мужчину, в отношении которого я проводил расследование за разбойные нападения.
Это был зэк, неоднократно побывавший на зоне. Он был в одних трусах. Всё тело было обильно покрыто кровью, отчего он стал скользким, как уж. Удержать его было невозможно, так как он свободно выскальзывал из рук уставших сержантов.
Оказывается, кусочком лезвия от безопасной бритвы зэк перерезал вены на обеих руках и располосовал горло от уха до уха. В камере было очень много крови. Она была везде: на нарах, стенах, полу, и даже на потолке. Из-за неё пол стал скользким, как каток. С начальником мы ворвались в камеру и набросились на обезумевшего зэка. Перед этим я успел снять пиджак и бросить его в коридоре. С большим трудом нам удалось сбить зэка с ног, всем навалиться на него и из лоскутов разорванной простыни наложить жгуты на руки, чтобы приостановить кровь.
В подъехавшую машину скорой помощи с неимоверными усилиями, зэка, уложенного на носилки, затолкали в автомобиль.
Зэк всё время пытался сорвать жгуты. Он постоянно крутил головой, отчего из раны по шее текла кровь. Вместе с врачами, чтобы удерживать зэка на носилках, поехал я и два сержанта. Чего нам стоило дотащить бьющегося в конвульсиях зэка до операционного стола, трудно описать. Я чувствовал, что мою рубашку от пота надо было выжимать.
Оперировали зэка одновременно два хирурга. Один зашивал раны на привязанных к столу руках, а другой — широкую длинную рану на шее.
Зэк, несмотря на сделанные успокоительные уколы, продолжал буйствовать. Приходилось мне с сержантами и несколькими медицинскими сёстрами держать тело одуревшего зэка. Оно подпрыгивало на столе, будто его било током, что очень затрудняло работу хирургов. Один из них, дядька в летах, даже стал в адрес зэка высказывать не совсем литературные слова.
Я с сержантами держал ноги зэка, хотя они, как и руки, были привязаны к столу. Он всё время пытался их согнуть в коленях. Одну ногу ему удалось освободить от пут, и он ею хорошо саданул по лицу сержанта, разбив ему нос.
Я, стоявший в ногах зэка, хорошо видел, как хирург зашивал рану на шее зэка, голову которого держали две сестры. Стоило хирургу закончить работу, как зэк делал резкие рывки головой, отчего шов немедленно расходился. Снова появлялась кровавая дыра, напоминавшая пасть страшного оскалившегося зверя, только что растерзавшего свою жертву.
На эту рану с видневшейся красной глоткой было неприятно смотреть. Но я, как загипнотизированный, не сводил с неё глаз. В какой-то момент я почувствовал, что со мной что-то происходит неладное. Машинально стал пятиться к входной двери. Когда я коснулся её спиной, мои ноги непроизвольно стали подкашиваться, пока я не присел на корточки.
***
Пришёл в себя на больничной койке. Почувствовал запах нашатырного спирта. Медицинская сестра настойчиво порекомендовала полежать пару часов.
От неё узнал, что зэку пришлось заканчивать операцию под общим наркозом. Сейчас, привязанный к кровати, он крепко спит. Возле него находится сержант милиции.
Мне было крайне стыдно за мой обморок. Надо же было работнику милиции так опозориться перед медиками! Я застегнул рубашку, которая у меня оказалась полностью расстёгнутой, затянул брючной ремень, надел пиджак, висевший на спинке стула, и быстренько покинул больницу, чтобы меня никто не видел.
На улице я наконец рассмотрел себя.
Зрелище было не из приятных, так как белая нейлоновая рубашка и брюки были в сплошных пятнах крови. Создавалось впечатление, что я только что побывал на бойне. Идти в таком виде по городу было нельзя. Люди от меня шарахались бы, как от потенциального убийцы.
***
Возле больницы находилась автобусная остановка. До моей работы надо было проехать всего пару остановок, а от последней — до УВД пройти несколько десятков метров. Я заскочил в автобус, стал в конце его, спиной к пассажирам, чтобы они не обратили внимания на мой подозрительный вид. Казалось, что мне это удалось успешно сделать.
При приближении нужной мне остановки, я направился к дверям. К удивлению, автобус не остановился, а поехал к УВД. Тут же ко мне с двух сторон подошли два крепких мужичка, схватили под руки, заявив, что они меня, убийцу, сдадут в милицию. Я не стал с ними спорить, но сказал, что сам являюсь работником милиции. Они не разрешили мне шевельнуть рукой, чтобы показать удостоверение личности.
«Вот там расскажешь, какой ты работник милиции, и покажешь своё липовое удостоверение, если такое имеешь. Где ты, гадёныш, видел стража порядка в окровавленной одежде, разъезжающего в автобусе по городу? Лучше закрой рот и молчи, пока мы тебе ни вынесли народный приговор без суда и следствия», — услышал ответ с реальной угрозой.
Пассажиры дружно поддержали желание борцов с убийцами тут же расправиться с одним из них. Я понял, что водитель с улицы Пирогова повернул на Ленинскую, где стояло здание УВД. «Чёрт с вами, — подумал я. — В милиции разберёмся. Всё станет на свои места. А мне не придётся от автобусной остановки топать пешком на свою работу. Останется с издевкой поблагодарить шофёра за такой сервис, предоставляемый им пассажирам».
***
Автобус остановился напротив входной двери УВД. Бдительные граждане завели меня в фойе здания, где располагалась дежурка. Я слышал, как переговаривающиеся между собой пассажиры автобуса выскочили на улицу, с интересом наблюдая за доставлением «убийцы» в милицию.
Некоторые стали громко сожалеть, что мне в автобусе не открутили голову. Меня, окончательно не отошедшего от обморока, невольно разбирал смех от народного гнева. В дежурке сотрудники, увидевшие меня, доставленного в фойе под конвоем мужественных граждан, от удивления открыли рты. Я легко вздохнул, почувствовав себя в родной стихии, хотя продолжал находиться в крепких мужских объятиях.
Дежурным был мой друг юности, никогда не унывающий Эдик. В гарнизоне милиции его знали как самого отъявленного весельчака, часто умело разыгрывавшего своих друзей-товарищей по службе. Иногда за его шутки-проделки хорошо доставалось от руководства милиции.
Когда я увидел смешливые на строгом лице глаза Эдика, имевшего красную повязку на рукаве кителя с надписью «оперативный дежурный», понял, что он сейчас что-нибудь отмочит в отношении опростоволосившихся мужчин так, что от стыда они не будут знать, куда им деться.
Едва Эдик, позванивая наручниками, остановился перед нами, не успев задать вопрос, как мужчины с гордостью закричали в один голос: «Вот, примите убийцу!» И тут они услышали, как Эдик торжественно сообщил, что добросовестно-отчаянные парни задержали не просто убийцу-маньяка, которого сейчас разыскивают по всему городу, а злодея, работавшего старшим следователем в милиции.
Я, да и Эдик, могли ожидать что угодно, любую реакцию мужчин, но только не того, что произошло в следующее мгновение. Мужчина, стоящий справа от меня, перестав держать меня за руку, быстро сделав шаг в сторону, со всего размаха саданул меня в ухо. Будучи в расслабленном состоянии и не ожидая такого нападения от удара я отлетел к стенке и стал медленно оседать на пол.
Видя, что мужик шустро направился ко мне, чтобы, видимо, добить «убийцу», побледневший и перепуганный Эдик одним прыжком набросился на мужика, сбив несчастного с ног и уложив рядом со мной, продолжавшем сидеть на корточках, слыша звон в начавшем распухать ухе.
Эдик дурным голосом выкрикивал одну и ту же фразу: «Стойте! Я пошутил! Клянусь! Он на самом деле не убийца, а хороший порядочный следователь!»
Из дежурки выбежали находившиеся там сотрудники, хором подтвердившие клятву Эдика. На доносившиеся на улицу крики в двери УВД стали ломиться встревоженные любопытные пассажиры. Пришлось всем подробно рассказать, почему моя одежда оказалась в крови.
Все окончательно успокоились, когда это подтвердил прибежавший на вызов мой начальник. Я не нашёл ничего лучшего, как друга-шутника обложить крутым матом, который подтвердил, что я в ментовке свой человек. Сначала раздались нерешительные смешки, а потом каждый засмеялся в своё удовольствие от разыгравшейся сцены.
***
Эдик дал слово в первый же выходной со мной пойти в бар и коньяком подлечить пострадавшее по его вине ухо. Он утверждал, что если это не сделать, я могу на всю жизнь остаться каплоухим. Мужчина, из-за которого я мог стать каплоухим, готов был хоть сейчас пойти со мной в бар, чтобы начать лечение.
Он не знал, какие подобрать слова, чтобы я простил его за сдуру нанесенный удар крепкого работяги по уху хорошего сотрудника правоохранительных органов.
Когда я, потирая ушибленное ухо, рассмеялся в ответ на извинения бдительного мужчины, он понял, что я не держу на него зла, и его мощный удар не повлечёт за собой неприятных для него последствий.
Работники милиции искренне пожали руки мужчинам, не побоявшихся меня задержать и доставить в милицию. Поблагодарили за проявленную бдительность. Пожелали, чтобы другие граждане брали с них пример, а не были равнодушными, когда видят какой-нибудь непорядок. Но предупредили о недопустимости самосуда, когда может пострадать невинный человек.
***
Я направился в свой кабинет, чтобы выпить кофе, окончательно прийти в себя, а потом на дежурной машине поехать домой, чтобы переодеться. Ко мне с расспросами стали заходить коллеги. Им честно рассказал, какая со мной произошла неприятная история в больнице. Здесь я узнал, что некоторые сотрудники не переносят вид крови, и потому стараются избегать даже сдачу крови из пальца на анализ. Но я хорошо знал, что они были мужественными ребятами, не раз видевшие кровь.
Служба заставляла переносить её вид. Когда товарищи по службе спорили о том, кто и как переносит вид трупов и кровь, я с радостью отметил про себя, что когда-то не допустил роковую ошибку, поступив по желанию родителей в медицинский институт. Одно дело упасть в обморок, присутствуя при операции, другое — потерять сознание, делая операцию. Правильно сказано: кесарю – кесарево…
Фото из открытых источников
