Андрей КОНОВАЛОВ
Профессор, доктор юридических наук, подполковник милиции в отставке — о трудностях карьеры женщины в мужском коллективе, «оранжевой революции» и «поселковой ненависти» к ялтинской конституции[/size]
Разработка проекта Устава территориальной громады Ялты для руководства некоторых поссоветов — как красная тряпка для быка. Чем опасна для них, сами толком не знают, но общественная работа их раздражает. Да так, что испанская коррида отдыхает. «Шума и пыли» со страниц газет — мало не покажется. «Если бы этого не было, это надо было придумать!», — смеется руководитель комиссии по разработке проекта «ялтинской конституции» доктор юридических наук профессор Марина Гуренко-Вайцман (на фото). При этом она и ее коллеги по разработке проекта Устава хранят спартанское молчание. Почему?
Беседуем об этом с Мариной Николаевной. Недавно ей присвоили звание заслуженного деятеля науки и техники Украины. Появился повод поговорить и о личном — о том, зачем женщина делает карьеру, насколько это сложно в мужском коллективе и как это было для слабой половины, держать удар и представлять с экрана телевизора всю украинскую милицию во время «оранжевой революции».
— В своем противодействии разработке проекта Устава депутаты Массандровского поссовета дошли до того, что провели местный референдум, на котором приняли Устав поселковой громады о том, что местным жителям нельзя участвовать в выборах не только ялтинского горсовета, но даже Верховной Рады Крыма. А вы молчите, как будто ничего не происходит.
— А что мы должны говорить? Проводить референдум, принимать Устав поселковой громады — это их личное дело. В своей работе мы не пересекаемся и не можем пересекаться, так как принятие Устава поселковой громады не мешает принять Устав территориальной громады Ялты. А правильно ли депутаты поступают, то это вопрос к жителям поссовета. Мы с массандровскими депутатами не соперничаем и не сотрудничаем, потому что они отказались. Но работаем с жителями поселка, которым, как оказалось, Устав Ялты важнее, чем их избранникам.
— И все же их телодвижения направлены именно на противодействие. Они сами об этом говорят.
— Я не представляю себе депутата или голову поссовета, который бы вышел к людям и сказал: «Я вам запрещаю!». Потому что более сильного нарушения прав человека на народовластие придумать сложно. Это как сейчас предпринимались попытки отобрать у граждан Украины право избирать президента Украины, заменив его выборами в парламенте. Выбирать, голосовать «за» или «против» — это право всех людей, а не единиц. Что же до выборов городского головы и горсовета, которые хотели запретить своим жителям некоторые поссоветы, то это абсурд. Не им менять нынешнюю структуру власти. Это делается в Верховной Раде Украины. А поселковые депутаты своими действиями пытаются ограничить права на народовластие только своих избирателей и никого более. А мешать принятию устава Ялты – это препятствовать людям влиять на ту власть, которую они выбрали. Если я избрала мэра Ялты, то я хочу на него влиять вне зависимости от того, живу я в Ялте или в Гурзуфе.
— Однако депутатов поссоветов волнует другое. Говорят, мол, Устав Ялты подчинит поселки городу и, соответственно, распоряжаться их землей и бюджетом будет горсовет.
— Это обман. Устав не решает эти вопросы.
— Тогда в чем причина?
— Когда началось противодействие поселковых властей? Не тогда, когда мы объявили о начале работы над проектом Устава, а когда начали рассказывать людям об их правах. Противодействие вызвала именно просветительская работа.
— Вы читали уставы поселков? В них есть что-то полезное для их жителей?
— Польза — это конкретный результат. А я не видела, чтобы после принятия Устава в Гурзуфе или Массандре начали проходить общественные слушания и люди влияли на жизнь поселка. Не слышала, чтобы депутаты отчитывались о проделанной работе и несли за это ответственность. Почему-то никто не заявил, что мы как власти поселков берем на себя ответственность за все, что происходит в поселке. Ялта по-прежнему отвечает и содержит большую часть инфраструктуры. У поссоветов как была пара-тройка полномочий: загс, земля…, так они и остались.
— Может, что-то новое все-таки есть, к примеру, в Массандре?
— Свой устав они до сих пор даже не зарегистрировали. Ответственность за образование, здравоохранение, пенсионное обеспечение они на себя не взяли. Однако указали, что теперь треть депутатов может принять решение о проведении сессии поссовета в закрытом режиме. Всем понятно, о чем идет речь. И я думаю, что те, кто голосовал на референдуме за устав Массандры, даже не читали, что в нем написано.
— А проект «ялтинской конституции» будут читать?
— В отличие от Устава Массандры проект Устава Ялты будет вынесен на обсуждение не за три дня до референдума. Произойдет это в течение ближайших недель и продлится несколько месяцев! Все, кто захотят, смогут с ним ознакомиться, будет разъяснено каждое его положение. При необходимости в проект документа внесут изменения.
— Но не все же захотят это делать.
— Это право человека. В этом и есть свобода. Насильно никто никого заставлять не будет.
— Принятие Устава Гурзуфа показало, что устав не может влиять на территориально-административное устройство, как об этом кричат на каждом углу доброжелатели?
— Безусловно. Заявлялось, что устав поселковой громады запретит ей выбирать горсовет и городского голову. И что же получилось? А получилось то, что гурзуфским депутатам пришлось менять это положение, так как оно противоречит законам Украины. Только тогда устав был зарегистрирован в управлении юстиции. Думаю, та же участь постигнет и Устав поселковой громады Массандры.
— Кроме того, что вы профессор, доктор юридических наук, так вы еще и подполковник милиции в отставке. Как дожили до такой жизни?
— Слава Богу, дожила!
— А с чего надо начинать женщине, чтобы дослужиться до такого мужского звания?
— В советское время, чтобы получить право поступить в юридический институт, надо было иметь спецстаж. Поэтому после окончания школы я два года проработала в Донецком областном суде секретарем судебного заседания. Фиксировала процессы по самым тяжким уголовным преступлениям, чтобы заработать право поступить в вуз. Я считаю, это было правильно. Таким образом молодой человек видел жизнь милиции изнутри, а не по фильмам и книгам, и у него было время осознать, нужно ли ему это.
— Преступники того времени как-то отличались от нынешних?
— Скажу по-другому. Появление человека в форме останавливало преступление.
— А сейчас?
— А сейчас, к примеру, дерущиеся стороны могут объединиться и напасть на милиционера. Это говорит о падении государственности. Потому что милиция – атрибут государственности. И раньше никто в Верховной Раде УССР не позволил бы себе поставить бутылку водки на милицейскую фуражку. А сейчас — пожалуйста. Отношение к милиции отражает отношение людей к государству.
— Александр Невзоров в своей передаче «600 секунд» как-то сказал, что есть «менты», а есть «мусора».
— Давайте определимся, что «мусор» – это не обидное и не грязное слово. Оно родилось от аббревиатуры МУС – московский уголовный сыск, который появился в 1919 году. Просто сейчас не знают этого и считают, что слово «мусор» связано с грязью. А «мент» считается обидным словом. Хотя обидного в этом я лично ничего не вижу.
— Я говорю о том, что милицию нельзя называть целиком хорошей или плохой. Там работают разные люди.
— Есть много и случайных людей, но немало и настоящих профессионалов. Это как в любой профессии. Просто милиция всегда на виду.
— Работа в суде оставила у вас самые яркие впечатления юности?
— В общем, да. Но была и исправительно-трудовое учреждение. В Харьковский юридический институт имени Дзержинского (сейчас Харьковская национальная юридическая академия им. Ярослава Мудрого – прим. Авт.) я поступила на заочное отделение, и должна была работать только по юридической специальности. В тот момент я вышла замуж за офицера и переехала жить под Киев, где единственным местом для моей работы была тюрьма строгого режима. Так в 20 лет пришлось осваивать профессию инспектора спецчасти, который занимается приемом и освобождением заключенных.
— Психологически тяжелая работа…
— Тяжело было заходить: лязг ворот, овчарки, вышки, автоматы. А в остальном… Здесь жили по жестким правилам. В зоне не было фамильярности, грубости, нечистоплотности, как это бывает в других местах. После переезда в Киев работала «на земле»: в райотделе, горотделе милиции. После суда и тюрьмы это было, конечно, легче. Потому что в 20 лет я уже видела и родителей, которые убили своих детей, и любовников, которые отрезали мужьям любовниц головы.
— Вы стали циничнее?
— Я стала ответственнее. Начала понимать, что мир хрупкий. Не тратила время на эмоции. Ведь можно плакать рядом с пострадавшим, а можно ему помочь. Это две большие разницы.
— Такое начало вам помогло?
— Я четко понимала, что ждет меня в милиции. Это уже была не рафинированная барышня, которая ждет, что полковники с утра до вечера будут руки целовать.
— Кстати, и голос у вас жесткий. Некоторые пугаются и считают, что вы их таким образом подавляете.
— Это профессиональное владение голосом. Когда надо заострить внимание на фразе, то голос в этот момент должен стать металлическим. Неподготовленный человек думает, что ты наезжаешь на него танком. Хотя это не так. Так же музыкант выделяет звуком главную долю в партии.
— Суд, тюрьма, городтел… Когда же вы занялись преподавательской деятельностью?
— В 1990 году я уходила в отпуск и подписывала заявление у начальника киевской милиции генерала Василишина. Тот и спросил, почему я иду в отпуск, а не в адъюнктуру (аспирантура – прим. Авт.). Я взяла под козырек: пойду. И в октябре уже училась в Киевской высшей школе МВД (впоследствии – Национальная академия МВД – прим. Авт.). Так для меня открылся мир науки.
— И как открылся!..
— Я вошла в него с благоговением. Потому что в вузе преподавали профессора, по учебникам которых учился весь Советский Союз, — знаменитый Владимир Копейчиков, к примеру. И с 1990 года по 1 марта 2005 года я прошла путь от аспиранта до начальника кафедры прав человека – единственной кафедры в то время в Европе в милицейском вузе.
— Карьеристка, однако.
— Считается, что женщины делают карьеру по двум причинам. Первая: она — тупая блондинка, у которой впереди мужской кошелек. И вторая — у нее все плохо, и ей заниматься больше нечем, как строить карьеру. Все это мужские мифы. Для меня карьера не была самоцелью, мне нравилось заниматься юриспруденцией, и у меня были амбиции.
— И как было делать карьеру в мужском коллективе?
— Это не розы.
— По трупам приходилось шагать?
— Не приходилось. Приходилось не позволять, чтобы по тебе шагали. Специфика мужского коллектива состоит в том, что женщин в них воспринимают в качестве обслуживающего персонала и большинство действительно не претендует на якобы сугубо мужские должности. Меньшинство тех, кто идет вверх. И когда ты находишься внизу пирамиды, то к тебе относятся снисходительно, а когда поднимаешься, то должна постоянно доказывать, что ты имеешь на это право.
— В чем это выражалось?
— Никто не помогал. Недоделки возводились в ранг катастрофы. Наличие ребенка стало постоянным поводом для того, чтобы говорить, мол, он мешает моей работе. Чем я была выше, тем друзей становилось все меньше и меньше.
— А интриг?..
— Заметила, чем выше, тем меньше настоящих мужчин. Когда человек не может написать книгу, подготовить научную работу, то он начинает топить тех, кто может. В сторону женщины летят намеки о том, каким образом она добилась нынешнего положения. Один мой знакомый сказал, что не ноющих успешных женщин мужчины боятся. Может быть, это и так.
— Чтобы противостоять психологическому давлению, надо иметь толщину кожи, как у носорога?
— Возможно. Но смешки и намеки лишь заводили меня, и я работала еще усерднее. С первого дня в институте я была единственной женщиной в группе. Нас было 40 человек, и я оказалась в числе тех трех, кто защитился. Та же история произошла в докторантуре. Я тупо делала свое дело.
— Думаю, настоящих мужчин-офицеров тоже не мало?
— Немало. Немало их окружало меня. Мой отчим – полковник милиции, погиб при исполнении обязанностей, начальники — генералы Василишин, Кондратьев… Преподаватель – академик Копейчиков, профессор Лысенков. Они показывали пример чести и достоинства. А вот во время последних выборов президента в 2004 году я увидела совершенно другой генералитет. Сложилось такое впечатление, что часть руководства МВД спряталась. Когда после второго тура начался Майдан, людей заводили словами о том, что милиция будет их бить, к нам приезжали народные депутаты с мегафонами: «Милиция, будь с народом!», мы получили телеграмму из Министерства внутренних дел: «Будьте верны присяге!» и указание поставить на Майдане палатку.
Как я, завкафедрой прав человека, должна была разместить в ней своих людей, которые бы рассказывали о том, что милицию бояться не надо. Это как? К тысячам агрессивно настроенных к нам людей отправить молодых девчонок в форме? Поставить их под удар толпы? Я отказалась.
— Майдан пугал?
— Огромная масса людей в одном месте изначально опасна. Туда пришли самые разные люди, и не факт, что все с благой целью.
— В итоге выборы обошли вас стороной?
— На Майдане я не была. А вот в кинотеатре «Звездный», в котором располагался штаб Виктора Януковича, участвовала в телемарафоне телеканала «Интер» с представителями действующей власти и сторонниками кандидата. Самое удивительное состояло в том, что представлять милицию почему-то отправили сотрудников академии, а из самого министерства — всего лишь одного полковника. И то, как оказалось, не настоящего. Я и мой коллега рассказывали, что милиция получила приказ обеспечивать порядок, а не бить людей. А полковник ничего так и не сказал. Когда он услышал вопросы, то сел на четвереньки и пополз под камерами в сторону выхода. По-человечески я его понимала: сработало чувство самосохранения. Но как милиционера при исполнении…
— Не боялись, что после эфира станете сразу врагом для новой «демократической» власти?
— Опасность я почувствовала потом и то — другую. Когда мы в форме вышли из кинотеатра, то все проходящие и те, кто проезжал мимо, кричали нам много неприятного. А в академии после телемарафона задавали два вопроса: «У тебя в Партии регионов карьера?» и «Тебе теперь не страшно, что ты живешь рядом с Майданом?».
— Неуютная обстановка…
— Хуже было после третьего тура президентских выборов. Началось то, к чему мы были не готовы. Обиженных старой властью среди высшего командного состава оказалось столько, что глаза разбегались. Генералы, полковники жаловались, писали анонимки на коллег и руководство. Для меня это был шок. Начались разборки, где ты был, что носил во время «революции». Это вызывало чувство отвращения.
— Попали под чистки?
— Получилось так, что после выборов муж сказал: «Хватит, переезжай в Крым!». Я написала заявление об отставке, и поэтому никому не была интересна.
— «Оранжевая революция» вытолкнула вас на полуостров?
— Она здесь не при чем. Я во второй раз вышла замуж и рано или поздно планировала переезжать в Крым. Просто выборы стали катализатором.
— И для вас, карьеристки, это был повод?
— К тому времени для меня произошла переоценка ценностей. Если раньше большую часть времени и устремлений я отдавала работе и науке, то сейчас все достигнутое стало настолько неважным по сравнению с тем, чтобы быть вместе с любимым человеком. Помните, как в фильме «Королева бензоколонки»: «Вы изменили своей мечте?» – «Нет, я изменила мечту!».
— Не жалко было уходить из милиции?
— Я не ушла, работаю в милицейском вузе. Не хожу только строевым шагом и в форме. Вместо милицейской зарплаты получаю милицейскую пенсию.
— В профессиональном смысле в Крыму вы больше потеряли или приобрели?
— Я ничего не потеряла. Продолжаю заниматься преподавательской и научной деятельностью, возглавляю кафедру истории и теории государства и права Крымского юридического института Одесского университета внутренних дел Украины, являюсь членом специализированного совета Института законодательства Верховной Рады Украины. Работы стало даже больше. Мои знания оказались нужны не только в стенах вуза.
— То есть времени на семью опять не хватает?
— Второе замужество — это четкое разделение, где дом, а где работа. Этому мне пришлось учиться заново и мне это нравится.
— А что мешало до этого?
— Наверное, мне это было не нужно. А сейчас могу сказать, что нельзя в жизни все смешивать. Нужно четко выделять, что важнее.
