БАЛЛАДА «МОЯ БИОГРАФИЯ»
Эту книгу[1] я начал с баллады, название которой напоминает анкетную строку. Она написана довольно-таки давно, еще в 1985 году. Мамина девичья фамилия — Супрун, и родилась она в с. Каменка Кировоградской области. Фамилия на Украине довольно распространенная, хотя и явно древнеславянского происхождения. Супрун, по словарю Даля, – угрюмый человек. Она часто встречалась среди казачества. Так что есть все основания считать, что предки мои тоже отметились в этом славном воинском сословии. Под Винницей до сих пор есть целое село с названием Супруны.
В Крым семья Супрунов попала в 1932 году, когда моему деду, Владимиру Ефимовичу, удалось вывезти сюда, спасая от голода, не только все свое многочисленное семейство, но и всю семью Колодистых — мою бабушку Настю, ее родителей и семь сестер и братьев. Этот семейный подвиг — спасение 15 человек от голодной смерти — деду удалось осуществить благодаря тому, что он был человеком «вольным», имел паспорт, так как ездил на заработки в Москву.
Благодаря каким-то взяткам (в те времена они тоже были, даже при советской власти), ему удалось обзавестись в сельсовете какой-то бумажкой на право выезда в более-менее благополучный Крым. Тем более, что несколькими годами раньше всех их отправить в «места не столько отдаленные», как якобы «кулаков».
Поселились они в деревне Нижние Орешники (прежнее крымско-татарское название — Фундуклы), недалеко от поселка Зуя, в 20 км от Симферополя. Там и прожили оставшуюся часть своей жизни. Дед стал механизатором в колхозе, работал на тракторе, комбайне. Оттуда, из деревни, его несколько раз призывали в армию. В первый раз это случилось в 1940 г. — везли в теплушке на Финскую войну. Не довезли: война оказалась быстротечной, его демобилизовали и сразу же отправили обратно.
Дед мой вообще был везучим человеком, несмотря на все тяготы и невзгоды, которые он преодолевал в жизни. 1910 года рождения, он насмотрелся и на коллективизацию, и на голод. Что касается коллективизации, которую так страстно описал М.Шолохов в «Поднятой целине», то моих предков она тоже коснулась — на семью из 11 человек (со стороны бабушки) была одна корова и две лошади. Этого оказалось достаточно, чтобы их записали в «кулаки» и уже почти отправили по этапу в Сибирь.
Этого «почти» не случилось опять-таки благодаря вмешательству моего деда, который привез с заработков в городе каких-то денег и сумел «выкупить» семью жены у представителей власти. От деда я узнал и то, что прадед и прабабка все-таки остались в Каменке, решив пережить лихолетье в родной хате. Не получилось. Никто и предположить не мог, что зверства обреченных людей на оцепленной территории достигнут такого масштаба. Их нашли зарезанными в собственном доме.
В Крыму тоже было голодно, но не до такой степени. Спасались, по воспоминаниям родственников, хамсой и другой морской рыбой — особенно в приморских городах. Ну и тем, кто жил в степи, тоже что-то перепадало. Так и выживали. Были и смешные истории: дед рассказывал, что к свадьбе у него не было никакой нормальной обуви, кроме лаптей. Вот теща ему и подарила сапоги — владей, мол. Сторицей потом эти сапоги вернулись в семью Колодистых — сохраненными жизнями.
Еще от деда я узнал, что оба его дядьки воевали. В Первую Мировую погиб один из них, а второй — в Гражданскую, на стороне белых. Как он к ним попал, кто теперь узнает? Куда мобилизовали — там и служил. Простой люд никто особо не спрашивал.
А что касается моего поэтического дара — то и ему тоже нашлось объяснение. Бабушка Настя еще в детстве говорила мне о том, что знаменитый в 20-30-е годы прошлого столетия и обласканный «вождем всех угнетенных народов» тов. Сатлиным поэт Демьян Бедный (Ефим Придворов) — ее дядя. То есть, является моим дальним родственником.
Рассказывала она и том, как он в детстве искал клочки бумаги, чтобы записать свои стихи. И действительно — попробуйте найти в деревне того времени хоть листик бумаги, если в доме, кроме Библии (да и то — не у всех) никакой другой и книги-то нет! Надо сказать, творчество моего пращура довольно таки интересно. Оно отображает веяния того времени. И было востребовано.
Я тоже сейчас порою обращаюсь к злободневным темам. И делаю это не за деньги, а по убеждениям. Так и поэт Демьян Бедный — человек, искренне веривший в революцию и Советскую власть и писавший соответственно. Ну как бы он ни писал — сегодня это уже история. И вряд ли его произведения будут перечитываться и переиздаваться. Но они сохранились как литературный факт тех времен. Ну, а мне приятно сегодня осознавать, что все-таки в моем роду были литераторы и во мне это как-то отозвалось.
***
И снова о моем деде Володе. В 1941-м, в конце июня, практически сразу же после начала Великой Отечественной, его прямо во время уборочной, с поля, призывают в действующую армию. Дома осталась жена с четырьмя детьми, а он сам отступает с армией в Севастополь и переживает всю его героическую оборону от первого до последнего дня, защищая его. Я уже писал о том, что дед был механизатором — и в нормальной армии у него была бы прямая дорога за рычаги танка. Но танков в нашей армии, оборонявшей Севастополь, просто-напросто не было. Все, что было из бронетехники, было уже сожжено и потеряно еще на перекопских позициях.
Да, танков не было. Но кормиться обороняющимся и оставшимся в городе жителям как-то надо было. И моего деда посадили на трактор, на котором он несколько месяцев делал простую мирную работу — пахал и сеял. Казалось бы, пустяк — трактор, сеялка, плуг. Но вспомните героическую оборону Севастополя, в которой превосходство в технике — танках, артиллерии, авиации — у немцев было просто абсолютным. Немцы-летчики, развлекаясь, ввиду немногочисленности реальных целей, гонялись не только за каждой машиной, но и за каждой повозкой или отдельными людьми.
Артиллерия перепахивала местность по квадратам, как в осажденном Ленинграде. А уж за трактором моего деда шла натуральная охота с воздуха. Пахать ему приходилось только по ночам, днем укрывая машину в штольнях и в воронках. В конце концов трактор разбомбили. Дед получил контузию и отлеживался в подземном госпитале, откуда он, как и еще сто тысяч бойцов, брошенных на произвол командованием Красной Армии, попал в плен и прошел пешком всю дорогу от Севастополя до Симферополя.
После недолгого пребывания его в лагере на территории овощной базы (вблизи ж/д вокзала Симферополя), которую называли «Картофельный городок», он был отправлен в Румынию и там уже был освобожден из плена в 1944-м частями нашей наступающей армии. Продолжил войну уже в качестве ездового (это в кадрах кинохроники нам показывают сплошные танки и тягачи, в действительности — конную тягу активно использовали до конца войны), и закончил войну в Австрии, под Веной.
Вот такое ему случилось «путешествие» в Европу. Но война капитуляцией Германии еще не окончилась — их дивизию начали перебрасывать на Дальний Восток, добивать Квантунскую армию японцев. Но и тут деду повезло: каким-то особым приказом по Указу Главнокомандующего, в котором вспомнили о многодетных бойцах и предельном возрасте, его демобилизовали летом 1945-го, высадив из эшелона в Кривом Роге. Так через четыре года он одним из первых вернулся домой, в родную деревню, в которой тоже было не сладко. Но главное свершилось – он остался жив!
В этом году, накануне Великой Победы, 75-летин которой мы отмечаем, оставаясь дома, по просьбе моих коллег из Республиканской библиотеки и Севастопольского музея я записал небольшой ролик о своем дедушке Владимире Ефимовиче Супруне — рядовом той Великой войны, прошедшем ее от начала и до конца, оборонявшим Севастополь, побывавшем в плену, а затем снова призванному в Красную армию в 1944 и бравшему Вену.
***
Моя мама, Нина Владимировна, была старшей среди детей — и ей с самого раннего возраста приходилось быть не только старшей сестрой, но и нянькой. Деревня Нижние Орешники находилась в зоне партизанского влияния. После того, как все продовольственные базы были разгромлены оккупантами (предателей и коллаборационистов среди местного населения, как мы теперь знаем, было много) партизанам приходилось не только воевать, но и выживать в самом прямом смысле этого слова.
Есть им было нечего. Естественно, они обращались за помощью к местным жителям. Частенько они наведывались за продуктами и к моим родственникам. В конце концов, немцы приняли кардинальное решение — всех жителей деревень, прилегающих к лесу, переселить в более крупные населенные пункты. Таким образом и мою бабушку со всеми детьми, и моих других родственников заставили уйти вЗую, где они и жили до прихода наших войск в апреле 1944 г. И только тогда они смогли вернуться в родные дома, которые, слава Богу, не сожгли оккупанты и полицаи.
А летом 1945-го с войны возвратился дед. Радости было — не передать! Вернулся целым и здоровым, не покалеченным, с медалями, которые мои дядья растащили и растеряли, по малолетству не соображая, что делают. После войны дедушка долгие годы продолжал работать механизатором в том же колхозе, в положенное время ушел на пенсию и дожил до преклонных лет.
Моя мама и два дяди — Борис и Николай получили высшее образование, а тетя Рая (младшая сестра) — осталась жить и трудиться в колхозе в той же деревне, периодически получая разные советские трудовые медали за свою нелегкую работу дояркой на ферме. Мама проработала всю жизнь учителем математики. Я часто в детстве бывал у нее в тех школах, где она преподавала. Помню многих ее коллег по работе, директоров этих школ. После того, как я начал писать и петь авторские песни, неоднократно выступал по просьбе мамы перед учениками этих школ.
***
Теперь о моем отце — Георгии Евгеньевиче Грачеве. Он тоже побывал в оккупации в Симферополе. О том, как выживала семья, практически не рассказывал. Да и кто любит вспоминать трудную юность? С 1944 г., после освобождения Крыма от оккупантов, пошел работать на железную дорогу. Сначала — кочегаром на паровозе, потом прошел все ступеньки производственного роста: помощник машиниста паровоза, машинист тепловоза, а потом — электровоза.
Освоил практически все виды железнодорожных локомотивов. Машинистам, как и летчикам, пересаживающимся на новые виды самолетов, все время приходилось учиться. Только у летчиков производственный век короче. Собственно, и профессия моего отца тоже при Советской власти расценивалась как тяжелая — на пенсию отправляли в 55 лет. А в годы войны и в послевоенные годы железнодорожники приравнивались к категории военнослужащих, и поэтому отец мой не попал сразу же на фронт с винтовкой в руках, как миллионы его сверстников, а некоторое время работал в железнодорожных войсках.
Но свои четыре года в морском флоте, в Севастополе, он все равно честно отдал Родине. Служил он на разных небольших кораблях, дослужился до старшины первой статьи. Но главное для меня — это его служба на малом минном тральщике. После войны так называемых «минных банок» оставалось великое множество, и их нужно было ликвидировать. Вот этим и занимался мой отец во время службы на Черноморском флоте — тралил мины.
Занятие, сами понимаете, рисковое. Но кто-то же должен был этим заниматься — ему выпала эта участь. Да, подрывались. И на собственных минах! Об этой стороне войны пишут мало — рядовая, обыденная войсковая работа. Но с каким же риском она была связана! Это была его война — уже после войны. И он ее пережил — и победил. Там же, в Севастополе, познакомился с моей мамой. Но это было уже потом, в пятидесятые годы.
***
Родился я, потом — моя сестра Алла. Жизнь продолжилась в новом витке. У меня с моей женой Мариной Андреевной тоже двое детей: старшая дочь, Вероника, уже подарила нам трехзамечательных внуков — Николая, Никиту и Степана. Ну, а сын Владимир (его мы назвали в честь моего деда — Владимира Ефимовича Супруна, которому везло на войне и в жизни) окончил университет и работает в финансовой сфере.
В моей семье бережно сохраняется память о наших родственниках, их – пусть и скромных на фоне других – но все-же героических делах и поступках. Они прожили суровую, местами полную лишений, жизнь. Но всегда оставались хорошими и добрыми людьми, воспитывая такими же своих детей. Я думаю, что тоже не посрамил память своих предков и моего дедушки Супруна Владимира Ефимовича – рядового Великой войны, описав их деяния в своих песнях и рассказах.
Моя биография
В моей биографии несколько строк,
О предков своих мало знаю,
Но знаю — они умирали не в срок,
И я их за то почитаю.
Еще почитаю их за естество,
Что жили они как умели.
Мне дорого наше святое родство —
Кому, как не мне, и воспеть их.
Мой прадед недолго топтал белый свет —
Погиб рядовым в «Мировую».
Немного ему было прожитых лет,
Но долю его не минует
И прадед второй, что в Гражданской погиб,
Я даже не знаю где точно,
Но знаю, что он занимал сапоги
На свадьбу… у будущей тещи.
Затем, в 33-м, все рухнуло вновь
В голодную мерзлую зиму.
В моей биографии новая кровь —
Зарезали, словно скотину,
Прапрадеда с бабкой за хлеба кусок,
Им было уж лет девяносто,
Но кто-то решился ведь, кто-то же смог?..
Как просто, как страшно и просто…
Но в 37-м обошлось без меня,
И в 48-м вроде тоже.
Я их пролистну, никого не виня,
Но кое-что вспомниться может:
Особый отдел, после плена мой дед
В Румынии — тощий, как тополь,
Неделя допросов и горький ответ —
Июль, Херсонес, Севастополь.
И я вспоминаю колонны людей,
Дострелянных раненых в штольнях,
И пленных сто тысяч — сто тысяч теней.
Как больно, сейчас еще больно!
И нет оправданья, что вот, мол, война,
Что, мол, на войне все бывает.
Сегодня я знаю, чья это вина,
И память моя не прощает.
Мой дед не погиб, он вернулся домой.
Настала отца очередность.
Он тралил фарватеры в стужу и в зной,
Пока не привел их в пригодность.
С войною столкнулся он после войны,
Командуя тральщиком малым,
Нашивки носил моряка-старшины,
Хоть стать инженером мечтал он.
Да видно, у тех поколений судьбу
Не слишком к мечтаньям приложишь.
Пришлось им страну поднимать на горбу
И чувствовать собственной кожей
Биение пульса ее на себе,
Своей, а не чьей-нибудь жизни.
Есть что-то великое в этой судьбе —
Быть частью судьбы всей Отчизны.
Но вот, наконец, обо мне пару слов,
Мое теперь время и дело.
И предки мои — та основа основ,
Стою на которой я смело.
В моей биографии несколько строк,
Но буду я петь в ваши души,
Чтоб после сказать с чистой совестью смог:
«Я сделал, пусть сделают лучше!»
Первый день войны
Голос Левитана, зарыдали мамы,
И тревожные гудки где-то за рекой.
У военкомата — бритые ребята.
Кто из них остался жив, кто пришел домой?
Ничего еще не зная,
Провожатых обнимая,
Обещают — быть с Победой
И недолго воевать:
«Через месяц, через пару
Зададим фашистам жару!..»
И никто из них не думал погибать.
Кто ж из тех мальчишек, начитавшись книжек,
Не играл в Чапая, не рубил врагов?
Смелые головушки повидали кровушки,
Да не все вернулись под родимый кров.
От Волги до Берлина лежат они в могилах,
Не долюбиви не дожив до светлого денька.
Четыре года смерти — хоть верьте, хоть не верьте,
Госпиталей, окопов — ну, а пока…
Ничего еще не зная,
Провожатых обнимая,
Обещают — быть с Победой
И недолго воевать:
«Через месяц, через пару
Зададим фашистам жару!..»
И никто из них не думал погибать…
На фото — автор, Владимир Грачев, поэт-бард,
писатель, Заслуженный работник культуры Украины,
Заслуженный работник культуры АРК, лауреат Премии АРК,
ветеран Сводного полка Народного ополчения Республики Крым
[1] «Пока звучат надежды струны – откровения крымского барда», изданной в 2011г. Посвящена памяти моих родственников, принимавших участие в Великой Отечественной войне
