О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ ОБОРОНЫ 35-Й БЕРЕГОВОЙ БАТАРЕИ В СЕВАСТОПОЛЕ
Есть в Севастополе место, которому военные историки лишь недавно начали уделять внимание. 35-я береговая батарея на мысе Херсонес — до самых последних лет эта обожженная земля, эти груды исковерканного бетона находились как бы за скобками повествований, раскрывавших героизм защитников Севастополя в 1942 году. Неописуемый трагизм обороны города в годы Великой Отечественной войны явно не вписывался в прокрустово ложе советской историографии. Поэтому и обходили стороной мемуаристы, а с ними и ученые этот нелюдимый берег, где до сих пор из-под земли выглядывают кости былых защитников города-героя.
Сейчас поисковики и историки делают попытку восстановить память о горестных событиях лета 42-го. Тогда под натиском немецких войск, осадивших южную военно-морскую крепость СССР, на мысе Херсонес скопились последние защитники Севастополя. Волею обстоятельств, складывавшихся отнюдь не по планам кремлевских маршалов, на прибрежном пятачке земли расходовали свои последние боеприпасы около ста тысяч солдат и матросов в месте с жителями города, но у командования Красной Армии не было возможности помочь им.
Сотни тысяч пленных — таков печальный итог обороны Севастополя. Доктринеры советской историографии не внесли этот факт в хронику Великой Отечественной. Лишь сегодня появляется возможность публиковать воспоминания участников херсонесской трагедии, выслушать свидетелей той забытой драмы. Раиса Степановна Холодняк — одна из них. Память этой жительницы Балаклавы хранит бесценные моменты, которые могут быть внесены в великую летопись нашей Победы.
… В последние дни июня 1942 года я работала в полевом госпитале, что возле Георгиевского монастыря. Перевязывала раненых и вместе с другими санитарками готовила их к эвакуации. Было мне тогда восемнадцать лет, и я была секретарем Балаклавского райкома комсомола.
30 июня рассыльный Терленди, грек из Карани, имени его не помню, принес мне записку от второго секретаря обкома партии Меншикова: «Рая, немедленно явись на командный пункт!». А командный пункт был на улице Карла Маркса, сейчас это Большая Морская. Показываю записку старшему. «Надо, значит, надо. Иди». А Терленди говорит: «Рая, Севастополь-то уже сдали!» Что делать? Грек предложил идти в Камышовую бухту, там, по всей видимости, можно было найти Меньшикова.
Пошла я в Камышовую бухту. Голая степь, ни кустика, ни деревца. Кое-где люди попадаются — кто, как и мы, спешит к морю, кто наоборот, навстречу идет. Помню, вещи повсюду валяются, чемоданы раскрытые — никому они уже не нужны. Бои идут на окраине города, здесь же пока тихо…
По дороге встретили мою балаклавскую знакомую Арусю Баяджиеву, она работала районным зоотехником. С ней вместе и пришли к Голубой бухте. (Голубая бухта расположена совсем рядом с 35-й батареей, — Б.Б.) Стемнело. Видим, в низине лежат раненые. Какой-то командир сказал, чтобы мы помогли снести их к морю, на пирс. Корабли скоро должны подойти, объяснил он. Взялись мы носить раненых, уложили на пирс одного, другого, и тут на берег хлынул народ — люди подошли из города. Толпа такая, что нас с Арусей зажали, ни пройти, ни сдвинуться с места. Паники не было, это я точно помню, просто оборонцы спешили на берег, где ожидалась эвакуация. Я невысокая, моря не вижу, но слышу: подошли катера, морские охотники, началась посадка. Потом пирс провалился — металлический остов его до сих пор еще виден. Людей столько, что один катер даже перевернулся. Все спешили попасть на борт — никто не хотел в плен…
Немецкие захватчики на подступах к Севастополю»
… Вам трудно сейчас понять состояние тех людей, которые восемь месяцев держали оборону, а потом отступали, когда нечем стало сражаться. Перед третьим штурмом в городе объявили: всем эвакуироваться! Мама, мой меньший брат и папа-инвалид эвакуировались. Я же уезжать не хотела, хотя и знала, что город сдадут… (Раиса Степановна молчит. Потом продолжает.)»Ну, не могла я это сделать, совесть не позволяла…
… Катера, кого могли, взяли. И в этот момент раздался взрыв, такой сильный, что земля затряслась. Слышу, кричат: «Батарею взорвали!» Потом призыв: «Всем рассредоточиться, занять оборону. Сейчас солнце взойдет, самолеты налетят, и немцы из вас месиво сделают!» Мы с Арусей вышли из толпы, и пошли в сторону батареи. Стало понятно, что немец приближается — полетели снаряды, пули начали свистеть. Вдруг слышу: «Рая!» Гляжу — председатель Балаклавского горсовета Аристарх Илларионович Михайлиди, раненый лежит на земле, колено у него раздроблено. Мы с Арусей подняли Михайлиди и повели к берегу, хотели спустить к морю. Видим: лодка болтается между камней. Михайлиди заворачивает свои документы в рыболовную сеть и обвязывается ею. Пока он делал это, в лодку попал снаряд, и она ушла под воду…
… Какой-то ад был вокруг меня. Пули свистели, люди падали. Но в меня пули не попадали, пули свистели и, значит, были не мои — если бы мои, я бы не слышала их…
Мы оставили в расщелине Михайлиди и вышли наверх. В это время рядом с нами оказались Меньшиков и с ним Куликовский, Кувшинников, секретарь горкома комсомола Саша Багрий и много каких-то военных. Меньшиков увидел меня и стал извиняться. Он, оказывается, обещал моей маме, что вызволит меня, эвакуирует, а теперь сожалел, что не сдержал слова.
… Потом наступило 2 июля. Подходит к нам какой-то военный и просит, чтобы я и Аруся съездили на Херсонесский маяк за водой. На чем же ехать? Рядом множество битых машин. Бойцы разгоняли их по обрыву и сталкивали в море, чтобы немцам не достались. Мужчины нашли машину с исправным мотором, собрали по крохам бензин, дали нам бидоны, и мы поехали. Мчимся напрямик, по бездорожью, хватаемся за края разбитого кузова, бидоны придерживаем. Мимо нас снаряды летят, пули свистят, самолеты пикируют, но шофер знающий — тормозит, когда нужно, и бомбы падают впереди машины.
Примчались на маяк. Рядом — аэродром, самолетов нет, капониры стоят разбитые, кое-где люди ходят. Почему-то запомнился жеребенок: бегает по степи то в одну, то в другую сторону. Мать свою, наверно, потерял и не знает, куда бежать, мечется между взрывами… Еще запомнилась санитарная машина — вся разбитая, а на кузове бинты лежат валом. Мысль мелькнула — взять, что ли, бинты на батарею? Но некогда было, мы спешили за водой. На маяке нас остановили, забрали бидоны и сказали, чтоб мы ждали. Сидим, ждем. Рядом с нами сидит, обхватил винтовку, боец. Вдруг взрыв, и ему сносит полголовы. А он даже не пошевелился, так и остался сидеть с винтовкой в руках…
… Привезли мы воду на батарею. Видим, Саша Багрий с военными чистят оружие и набивают патронами диски. Сказали нам, чтобы мы собирали на передовой боеприпасы возле убитых. Запомнился один защитник: я подползаю к нему, а он лежит на боку, нога перевязана. Говорю: «Давайте, помогу перейти в безопасное место». А он посмотрел на меня, хмыкнул так задорно: «Где ж ты нашла здесь безопасное место?» Оглядел свой окоп: «Видишь, дочка, — патроны и гранаты у меня есть, и пока они у меня есть, я никуда отсюда не уйду»…
… Пока были боеприпасы, все сражались и не отступали, когда закончились патроны, начали спускаться под скалы, к морю. И так получилось, что я опять оказалась возле Михайлиди. И его опять зацепило осколком, второй раз уже. Меня же пули почему-то не брали. Сидим, ждем темноты. Паники, повторяю, никакой. Защитники прячутся в скалах, спокойно чистят оружие, кто-то обмывается в море…
3 или 4 июля немцы подошли к обрыву, «Рус, сдавайсь!», — кричат. Наши молчат, не отвечают. Тогда немцы начали стрелять и бросать гранаты под обрыв.
Разрушенная 35-я береговая батарея. Фото военных лет»
… Помню, была минута отчаяния, я просила Михайлиди, чтоб он застрелил меня — у него был наган. «Рая, успеешь еще…». Потом говорит: «Девчата, вы идите вдоль берега в Балаклаву, может, к партизанам проберетесь!» «А вы как же?» «Да как я пойду…» Больше я Михайлиди не видела. Может, застрелился, а, может, и немцы его убили.
Идем с Арусей вдоль берега, прячемся между камнями, возле нас трупы плавают… Проходим мимо входа в каземат. Красноармейцы кричат оттуда: «Девчата, вы куда?» «В Балаклаву идем!» «Ничего у вас не получится. В Голубой бухте они уже у самого берега. Мы уже пытались…» Красноармейцы подали нам руку, и мы забрались в каземат. В подземелье тихо, где — ходят, где — сидят бойцы. Ищут, как бы выйти наверх и в темноте уйти к партизанам. Но все выходы разрушены, ничего не получалось.
… Ночью сигналили в сторону моря — ждали эвакуации…
Стали мы с Арусей и здесь помогать раненным. Привели к нам одного красноармейца — ему так запорошило глаза, что он не мог открыть их. Я вспомнила, что, когда была маленькая, мне тоже засыпало песком глаза и мама вылизала песчинки языком. Говорю красноармейцу, давай, и я так же попробую. Он подставляет лицо: «Давай!». Вылизала я ему глаза, и он вздохнул с облегчением: «Ой, спасибо, сестричка, а то думал, что я совсем уже ослеп…»
5 или 6 июля все начали подниматься и выходить наверх. Иду по казематам, вижу: кто бреется, кто одевается в чистое белье… В моей сумке лежали комсомольские документы, списки райкомовских. Так я их мелко порвала и рассыпала клочки бумаги в разных местах…
… Красноармейцы разбивали оружие — с размаху били винтовки о камни и бросали в море…
Выходим. Немцы стоят, смеются, фотографируют нас. Отбирают вещи — часы и бритвы. Женщин посадили в одно место, мужчин — в другое. Подходит офицер с переводчиком, кричит: «Комиссарам, коммунистам, командирам, юдам — встать!» Все сидят, никто не поднимается. Офицер еще раз приказал, потом начал стрелять в воздух. Поднимается один, потом еще один, третий, и так — все! Я гляжу на это и думаю: «Все равно вам не победить нас…»
Раиса Степановна Холодняк возле развалин 35-й батареи»
Раиса Степановна спаслась тогда. Как она рассказала, всех пленных построили в колонну и повели в сторону Балаклавы. Потом был допрос: кто такая, откуда, кем работаешь? Спросили Раю: комсомолка? Рая сказала: да. Ей пригрозили, что утром расстреляют, но потом случилось так, что немцы запутались в списках пленных. Подруга Раисы Аруся схватила ее за руку — та, видать, была в шоке и мало что соображала — и повела за собой, с теми, кого отпустили.
Потом был осажденный Севастополь, потом Рая пешком дошла до Симферополя, до Мелитополя, оттуда попала на Донбасс, перешла линию фронта, а после войны ее брат Вениамин, который освобождал Севастополь, вызвал ее обратно в Балаклаву. В этом городе Раиса Степановна живет и поныне.