Нехорошее это дело, война

Мы так устроены, что с каждым словом или понятием у нас ассоциируется либо определенное действие, либо конкретный человек. Так вот офицер в моем понимании – это полковник в отставке, кавалер ордена Красной Звезды и афганского правительства <b>Александр Денисович Буратынский</b> (на фото), которого я знаю страшно сказать сколько лет, когда мы, малышня, смотрели на старшеклассников снизу вверх. Он без малого двадцать лет не носит военную форму — но не припомню случая, чтобы гражданская одежда не выглядела на нем с иголочки. Внешне подтянут, аккуратен, наглажен, в общении корректен, выдержан, немногословен, в позиции принципиален, по жизни честен, скромен. Прошел Афганистан, и я помню, как его мать напряженно ждала от него вестей.

Непосвященным ее переживания казались надуманными: ведь не рядовым пошел ее сын в Афганистан, а советником. Сидит, наверное, в тепле при штабе, учит уму-разуму афганцев. И мало кто в тот момент вспоминал, что от исполнения почетного исполнения интернационального долга отмазывались, как могли, не жалея денег, поднимая все связи, ища высоких покровителей.

— С офицерами вопрос решался конкретно. Увильнуть от службы в горячей точке можно было, наверное, при наличии высоких покровителей и связей в верхах, — говорит Александр Денисович. – Но офицеру отказаться от участия в боевых действиях равносильно проявлению малодушия, а точнее сказать, трусости. Погибших ко времени моей командировки уже было много. Ехали, чего уж скрывать, с неохотой. Хотя были люди, стремившиеся попасть в Афганистан, бывавшие там и дважды. Надо понимать, что и в Афганистане офицерские должности бывали разные — те же административно-хозяйственные, например, когда дальше Кабула выезжать не приходилось, тем более на боевые действия. Вот в эти структуры пытались попасть, потому что оплата была неплохая, не то, что в регулярной армии.

— Что это за должность такая – военный советник? Звучит как-то уж очень по-кабинетному.

— Я был военным советником начальника артиллерии в восьмой пехотной дивизии правительственных войск Афганистана. Кабинетом там не пахло: военные советники участвовали во всех боевых действиях, контролируя распоряжения того, к кому они были прикомандированы. Через переводчика я знал, что делает офицер-афганец, что требует от подчиненных, какие распоряжения им отдает, контролировал их правильность, где-то подсказывал. Я не имел права приостановить или отменить его распоряжения, приказать ему, но и афганские офицеры, естественно, тоже были проинструктированы таким образом, что старались выполнять указания советника – требовательность в этом вопросе у них была.

На боевые очень часто ходили. В перерыве между боевыми действиями в течение десяти–пятнадцати дней отдых — и опять пошли. В основном это чистка районов, обстрелы, выявление душманских группировок. В отличие от офицеров советской армии мы шли в форме афганского солдата, не имея ни касок, ни бронежилетов, часто приходилось укрываться на броне. В этом вся особенность и вся опасность службы советниками, потому из двадцати семи советников за два года моей службы в Афганистане девять человек погибли – это в основном старшие офицеры, от майора до полковника.

— Как вы попали в Афганистан?

— Командующий 7-й гвардейской армией пригласил на беседу меня и жену и сказал, что предстоит командировка в Афганистан для выполнения интернационального долга. Жена, естественно, испугалась, а я это принял должным образом: военный человек. Военные советники дислоцировались в надежно охраняемых вооруженной афганской милицией гарнизонах больших городов – Герате, Кандагаре, Кабуле, Газни и жили с женами. Хотя Кабул не был зоной спокойствия, особенно в праздничные дни, когда духи устраивали нам «салюты». Но так все же было легче: придешь с боевой к жене, в обустроенном ею уюте немножко оттаиваешь. Потом опять пошел, продолжительность боевых действий от двух недель до двух месяцев.

Были у меня очень тяжелые операции в Кандагаре, мы там два с лишним месяца находились, в Хосте по взятию укрепленного района Джавар, в Панджшере. Трудно пришлось при проводке колонн с обеспечением гарнизона Хост: шли через серьезный перевал, где крепко засели духи, там мы совместно с советской воздушно-десантной дивизией участвовали и всеми своими ударными группировками пошли на этот перевал. Трудно было очень, много погибших, контуженных, раненых. В Пагнане участвовал в операции, в Газни.

Опасность шла в основном от снайперов, особенно под Газни, где работали семь снайперов. На подрывах техники туго приходилось, когда ставились не только противотанковые мины, но и фугасы. Мина взрывной импульс дает, а в большую яму под ней снаряды и взрывчатку в пакетах с полтонны кроме мины укладывали. При наезде на это такой взрыв происходил, что днище бронетранспортера переворачивало, гусеницы отрывало. Естественно, от перепада давления погибал весь экипаж и весь десант, что сверху на броне сидел. Подрывы на фугасах были очень серьезные. Мне приходилось несколько раз наблюдать последствия, когда даже мощный двигатель бронетранспортера, весящий полторы-две тонны, и тот плавился от такой температуры.

Пришлось при переброске технике из Кабула в Герат лететь. Пока летишь, на горы смотришь – красивый пейзаж, а чувство неприятное, потому что американские «Стингеры» сбивали вертолеты и самолеты десятками. Мне приходилось ходить в атаку, идти в цепи со своим подсоветным при обстреле реактивными снарядами. Такие воспоминания остались на всю жизнь. Без полутора месяцев два года я провел в Афганистане – на всю жизнь хватило. Нехорошее это дело, война.

— Это единственный раз, когда вы принимали непосредственное участие в боевых действиях?

— Да, больше в горячих точках я не был. Это был последний этап войны, потому так много было в то время советников. Поначалу их было на дивизию один-два, а когда в наших войсках начались массовые потери, советское правительство приняло решение, что с нашей армии хватит, пусть афганцы воюют.

Но для этого им нужно советников поставить: указывать, контролировать и помогать, чтобы афганцы не халтурили и не прятались. Много советников на последнем этапе войны направили в Афганистан. В нашей дивизии были советники начальника артиллерии, инженерной службы, разведки, оперативного отдела, начальника штаба, зама по тылу, вооружению, советники командиров полков, замполитов полков, отдельных батальонов — связи, танкового, учебного.

На заключительном этапе воевали афганские войска, шли на зачистку «зеленки», проверку кишлаков, поиск духов. Советские в этот период стояли преимущественно на блоках, на колонных путях, по которым из Союза в центр Афганистана грузы везли. Чтобы не было нападений, ставили блоки по пятнадцать-двадцать, а где и больше человек, хорошо вооруженных. Блоки укрепляли, обкладывали камнями и мешками, чтобы не было поражений. Но вот в операции «Магистраль» участвовали и советские войска совместно с афганцами, однако такое случалось не так часто, как было в начальном периоде.

— Выходит, колоссальные потери объясняются тем, что советские войска были основными бойцами на направлениях главного удара?

— Понимаете, когда только ввели советские войска, боевых действий вообще не было. Афганцы очень спокойно отреагировали на интернациональную помощь, дружелюбно, бесконфликтно. Советские военные тоже были добродушны: угощали детей сладостями, делились сухим пайком – было какое-то братание, вроде приехали добрые гости, которым хозяева рады. Но со временем изменилась политика: начались поставки оружия из-за рубежа, с Пакистаном границы нет, молодежь ходит туда-сюда, начали работать учебные лагеря. За каждый сбитый самолет, подорванный бронетранспортер, убитого советского офицера предлагались и платились деньги.

А там что? Беспросветная нищета, надо зарабатывать. И началось. Пошло снабжение из Италии, Франции, США, Китая. Китайцы им помогали и хорошо там заработали на нашем же оружии. Когда мы захватили склад боеприпасов, увидели: наш же автомат, только две буквы на нем «А» – автоматический и «О» – одиночный — заменены двумя иероглифами, вот и все отличие. По нашим чертежам сработано было!

Помогал Афганистану Запад всем: питанием, вооружением, обмундированием. И платили, конечно — за убитых, подбитых, взорванных. Вот поэтому все и началось. Сколько везли бесплатно из Союза сахара, риса, муки… Поставок было множество: автомобили, техника, домостроительные комбинаты развернулись – все шло в качестве гуманитарной помощи Афганистану, чтобы как-то расположить к нашему социалистическому строю.

Все подаренное разорили, разломали.

— Четверть века прошло с момента вывода советских войск из Афганистана, а разговоры о том, что СССР влез в чужие дела, вошел в чужую страну, положил своих ребят почти пятнадцать тысяч, из которых многие вообще не успели жизнь толком начать, мальчишками по сути были, не прекращаются. Вы, человек, принимавший непосредственное участие в боевых действиях, тоже считаете, что наша страна не в свое дело ввязалась? Вот вы говорили, что поначалу очень дружелюбно встретили советских, принимали подарки, а потом все изменилось: руку дающую не куснули, а оттяпали. Получается, мы заплатили тысячами жизней зря…

— Вопрос сложный, потому что это была государственная политика. Но что я наблюдал непосредственно, то неоправданность жертв и трат была очевидна. Более четырнадцати тысяч погибших… А сколько искалеченных! По Евпатории ездит на коляске афганец без обеих ног, офицер, кстати. И это жизнь?!

То, что ССР каким-то образом укрепил свои южные рубежи, нисколько не оправдывает людские жертвы. Конечно, армии нужна была какая-то встряска, боевая подготовка. У нас там вскрылись серьезные недостатки в отношении слабой физической подготовки, особенно в горных условиях, когда с грузом надо лезть в гору, корректировать там огонь и брать опорные пункты. Надо было тренировать армию, но столько жертв не оправдывают стратегическую задачу по укреплению южных рубежей.

Ну и что все эти укрепления против американских баз, когда США все равно пришли туда и сейчас находятся примерно в том положении, в котором мы были в свое время? Афганцы сейчас уже говорят, что лучше были бы шурави советские, чем американцы, потому что они относятся к местному населению совсем не так, как мы. Они такие же расчетливые, зарабатывающие на афганцах, как те зарабатывали на нас. А наши ребята воевали за копейки, еще думали о высоких идеалах, защите социализма и людей, выполнении интернационального долга…

— Вы произнесли поразившую меня фразу о том, что армии необходима была встряска. Но не ценой же пятнадцати тысяч жизней!

— Вот и я это говорю! Армию обязательно нужно тренировать в экстремальных условиях, чтобы почувствовать, что такое горы и свист пули над головой, чтобы офицерский состав, управление армией знали, как организовать бой в условиях партизанской войны, а не лезли с вылупленными очами в «зеленку». Но тренировать — периодически, не в таком количестве и не в таких опасных условиях. Без боевого опыта армия, конечно, не такая крепкая, но не с такими затратами и жертвами должен набираться этот опыт.

Будучи там, я наблюдал крупный советнический аппарат Министерства обороны, крупных строительных фирм, госорганизаций по вооружению — там было столько попутчиков, которые на виду представляли свое участие великой целью, а внутри это кишело взяточничеством, коррупцией, торговлей гуманитарной помощью: ящиками солдатского мыла, обмундированием, сухими пайками. Кто-то на этом наживался, сдавая местным партиями, машинами.

Сидели в каморках в Кабуле под охраной транспортеров с советскими солдатами такие «товарищи», начфины, например, которые уехали из Афганистана с двумя орденами Красной Звезды, ни разу не выйдя на боевое задание. Гнилое нутро высокого управленческого аппарата видно было тем, кто ходил на боевые и наблюдал за этим нравственным разложением, гнившим, как и само государство, с головы.

— Хочу спросить: означает ли сказанное вами, что наша украинская армия без опыта боевых действий недееспособна? Не приведи что, Господи, так и защищать некому будет?

— На армию всегда полагаться надо. Тем более, украинские военные действуют в составе миротворческих контингентов в Анголе, Косово, Афганистане, Ираке – так что опыт горячих точек есть. Но туда съездило большое число людей, далеких от воинской службы, в частности, экс-спикер Верховной Рады Владимир Литвин, сразу же получивший статус участника боевых действий и причитающиеся льготы. И таких не он один. К примеру, высокое милицейское начальство любит вылазки в Косово под эгидой ООН. Раз в год ООН проводит там сбор руководства тех подразделений, что участвуют в миротворческом контингенте. Так вот после каждой такой поездки в стране резко возрастает число участников боевых действий, особенно среди генералитета.

— Чувствуется, вас это сильно задевает. И я вас понимаю, потому что и меня, сугубо гражданского человека, коробит, что среди моряков загранплавания неимоверно высокий процент участников боевых действий, проплывавших мимо берегов Анголы, Мозамбика, Вьетнама. Представляю, насколько это унизительно для тех, кто воевал с оружием в руках…

— Да, у нас в Керчи таких участников где-то четыреста человек. Тут я с вами согласен, это выглядит аморально, потому что сам я прошел нелегкую школы войны и никогда не сравню степень риска в боевой операции с заходом в порт в зоне военных действий. Это так же несопоставимо, как и наши пенсии. Рабочий, начальник цеха и даже потерявший на войне ноги получает в два-три раза меньше пенсию, чем исполкомовский клерк с большой выслугой госслужбы.

Государство должно проверить участников боевых действий, их реальное участие в боевых операциях. В советской армии советнику учебного батальона, который не ходил на боевые действия, в личном деле после командировки в Афганистан не ставился штамп об участии в боевых действиях, как и преподавателям военного училища «Харби Пухантун», которые числились участниками войны. Хотя чего греха таить, коррупционная жилка была сильна и тогда.

— Скажите, участие в боевых действиях с оружием в руках, когда на твоих глазах гибнут люди, меняет психологию человека?

— По себе скажу: в определенной степени, конечно, меняет. Но у каждого человека своя психология, своя свечка в голове. Психологический стресс, полученный в боевых действиях, не может не оставить следа, не может не сказаться в мирной жизни в поступках, отношении к людям. Что-то обостряется, что-то притупляется, кто-то делается более жестоким и злым, а другой, наоборот, понимая ценность жизни, смягчается. Но, безусловно, пройденное и пережитое оставляет свой отпечаток.

— Как вы относитесь к тому, что в сегодняшних обстоятельствах афганцы стоят по обе стороны политической баррикады? Ведь это не просто зарвавшиеся и оборзевшие от вседозволенности, с заскоком пацаны, а люди, прошедшие войну…

— Мы повторяем исторический опыт той же Гражданской войны, когда офицеры царской армии встали на одну и на другую сторону. Где человеческий фактор срабатывает, где агитация, где деньги. У нас на Украине это обостряется ментальной разностью Запада и Востока. К тому же на Майдане стоит небезызвестный афганцам Сергей Куницын, авторитетный человек в нашей среде, особенно среди крымских афганцев, много сделавший для них. Лично я не приветствую это, потому что противостояние разобщает боевое братство, как не поддерживаю сам Майдан, выступивший ради достижения власти оппозиционной верхушкой.