НЕ ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ
Профи старой журналистской школы — эдакие зубры пера, шариковой ручки и раздолбанной пишущей машинки — снисходительно смотрели на коллег, пришедших в профессию с дипломом филолога.
А то! Им не втолковывали отличие очерка от репортажа и прочие азы журналистики, без которых, как им казалось, ничего путного написать невозможно, и они на редакционных летучках издевались над неопытностью коллег, подсовывая им в стол «Справочник журналиста».
При этом далеко не факт, что они набивали руку на факультетах журналистики университетов — очень многие приходили в профессию из высших партийных школ, где учили не столько публицистическому мастерству, сколько точности расстановки партийных акцентов. Велела партия экономике быть экономной — и любая статья, вышедшая из-под пера сотрудника отдела промышленности, должна была ставить производственное событие на рельсы великих партийных задач.
Время изменило не только саму журналистику, но и ее профессиональный отряд. Простота и доступность профессии привели в нее не просто случайных людей, а и тех, кто не подготовлен к ней элементарным набором знаний. На филологических факультетах преподают предмет, который, как воздух, необходим журналистам — стилистику. Прежде неправильность использования слов, идиоматических выражений и речевых оборотов изучались на примерах рубрики «Нарочно не придумаешь» популярного журнала «Крокодил» — теперь подобными перлами кишат, как старый диван клопами, страницы газет.
Неграмотная речь непрерывным потоком льется из радио- и телеэфира, чем особенно грешат местные телерадиокомпании. В коммерческих вузах, где одинаково доступно получить «корочку» специалиста любой профессии, будущим журналистам не преподают русский язык. Выходит, журналисту знания языка вовсе не нужны. Знаешь, чем отличается очерк от репортажа и зарисовки — готов к работе даже в англоязычном издании. Правда, в них с нашими доморощенными дипломами не больно-то пробьешься, а посему вся эта юная журналистская рать оседает преимущественно в Крыму, где пресса сплошь русскоязычная.
Вот и приходится читателям продираться в глубины мысли через тернии орфографических, синтаксических и стилистических ошибок. Мы беспрестанно ругаем врачей, которые плохо лечат, полагая, что они пришли в медицину с купленными дипломами, так они хотя бы финансово потратились на его приобретение, а в журналистику стали приходить буквально с улицы и в полной уверенности, что знание азбуки служит гарантийным талоном для написания нетленки. Журналистика стала своего рода аматорской профессией, и тогда понятно, почему работающими в ней людьми становится всё проще манипулировать.
Покладистость и гибкость позвоночника местной прессы перестали быть чем-то из ряда вон выходящим. Журналистское сообщество, скорее всего, само того не желая, поделилось на две неравные части: работников центральной прессы и их провинциальных собратьев по компьютерной клавиатуре. Подобное деление существовало всегда: одни слыли мэтрами, другие — подмастерьями, но прежде это в основном касалось чисто профессиональных прибамбасов: уровня СМИ, размера гонораров, известности, степени приближенности к власти.
Нынешнее размежевание произошло на горящей теме отечественной прессы — введении цензурных ограничений, чему журналисты центральных газет и каналов пытаются противостоять, тогда как их коллеги из местных СМИ даже не журчат по этому вопросу. Им-то не привыкать писать и говорить с закрытыми глазами. Каждый местный царек имеет в своем аппарате внештатного цензора на должности то ли руководителя пресс-службы, то ли начальника отдела, управления или департамента по связям с общественностью. Они регулируют информационную и тематическую направленность местных СМИ, превратив их в лакировщиков действительности. Если у кого из подневольных журналистов возникает крамольная мысль о критике власти, то ее или вырубают на корню или выдают бессрочный волчий билет на выход из профессии.
Внештатные цензоры местной прессы еще тем отличаются от кураторов центральной, что они ничего, кроме своих изданий, не читают и ничего, кроме своих телеканалов, не смотрят. Если бы они взяли на себя труд узнать мнение журналистов с именем, то им бы попалась, к примеру, статья популярного нынче на Украине Евгения Киселева, который прошел через цензурную мясорубку: «Не считаю, что журналистика непременно должна быть объективной. Более того — хорошая журналистика субъективна. Мне как читателю интересно отношение автора к событиям и людям. Дайте мне три точки зрения — крайнюю и срединную, и я с удовольствием прочту текст, написанный темпераментным языком, где автор не скрывает своей позиции, где его что-то возмущает или восхищает». Керченские СМИ подобного удовольствия не доставят: безлико, приглажено и одинаково благостно.
При этом одни издания муниципальные, другие частные, а третьи и вовсе независимые, которыми при всем различии форм собственности руководят одинаково угодливые редакторы. Уже все давно поняли: независимость прессы — чистой воды демагогия. Чтобы стать таковой, нужно уметь самим зарабатывать деньги на свое содержание и процветание. Надеяться на то, что издание или канал окажутся независимыми от того, с чьей руки они едят, даже не смешно — глупо. И не важно, кто олицетворяет собственника — государство или частное лицо, — они одинаково требовательны к точности исполнения данного им журналистам задания. Какую бы степень свободы ни обещал при найме на работу журналистам владелец, он всегда будет держать руку на пульсе и под видом явной или неявной цензуры отслеживать, как выполняются поставленные им редакционные целевые задачи. Не потому ли одна и та же информация в различных СМИ подается под своим углом зрения, но чаще всего однобоко, ориентируясь то ли на власть, то ли собственника, но ли на их отношения между собой.
Объективным в рамках этих условностей оставаться трудно. К тому же для того, чтобы быть объективным журналистом, надо, уверен бывший руководитель ОРТ — нынешнего Первого канала — Игорь Шабдурасулов, быть мыслящим человеком и обладать большими объемами информации. Но, как известно, всей полнотой информации располагает тот, кому она принадлежит, — власть, что не торопится делать ее открытой и доступной массам и держит под спудом до поры-до времени. А мыслящие, как правило, не умеют думать строем. Объективным быть в такой ситуации сложно даже неординарно и смело мыслящему журналисту.
Но не стоит забывать, что журналист — такой же, как и его читатель, человек. За ним стоят близкие и родные, которым его непримиримость и честность могут навредить. Поэтому, договариваясь со своей совестью, журналисту волей-неволей придётся включать прочно засевший у него в голове собственный цензурный ограничитель и, прежде чем написать или сказать, семь раз обдумать, как бы чего не вышло и как бы не ляпнуть лишнего, потому что ему продолжать жить в этом городе, где легко могут разделаться с бизнесом родных, завалить на студенческой сессии ребенка, не устроить к хорошему врачу родителей.
Поднимая знамя принципиальной и нелицеприятной критики, журналист должен отдавать себе отчет, что военные действия с нежелающей попадать в холодильник критики властью ему придется вести в гордом одиночестве. Журналистское сообщество разобщено, и никто не пойдет на амбразуру за своего коллегу. Дружить в творческих коллективах, как правило, не умеют, здесь нет духа товарищеской сплоченности, зато всегда есть место профессиональной зависти, наветам, желанию занять тематическую нишу коллеги и подставить подножку более удачливому, креативно мыслящему и лучше пишущему. Кто-то из сатириков на двести процентов справедливо назвал такие творческие «союзы» террариумом единомышленников.
Оставаться честным, принципиальным, объективным с трудом получается и у мыслящего журналиста. И тогда читателю, слушателю и зрителю остается только пожелать, чтобы прочтенное в газете или услышанное в эфире было хотя бы написано или сказано литературным языком. Не важно — русским или украинским: был бы грамотным. Но я это всё к чему? Хочу, чтобы, наконец, поняли, что пресса грубо льстит себе, называясь четвертой властью. Может она, к сожалению, немного: вякнуть, чтобы заткнуться. Не исключено — даже навечно…
