7 декабря в Москве в возрасте 67 лет ушел из жизни критик, публицист Александр Казинцев (на фото). Информация об этом появилась на сайте «Литературной России».
«В молодости Александр Казинцев писал очень яркие стихи. Позже он с азартом занялся литературной критикой. Не было ему равных и в публицистике. Нам будет очень не хватать большого подвижника русской литературы Александра Ивановича Казинцева», — сказано на сайте.
Александр Казинцев — российский публицист, журналист, критик, поэт. Он работал заместителем главного редактора журнала «Наш современник», вел авторскую рубрику в «Дневнике современника», сотрудничал с журналами «Литературное обозрение», «Вопросы литературы», «Октябрь», а также являлся автором нескольких книг.
Он был человеком несомненных национал-имперских взглядов, консерватор и защитник традиционных культурных устоев, он был утончённым интеллектуалом.
Сторонник объединения России с Белоруссией, долго друживший со своим тёзкой Лукашенко, он оборвал контакты с ним после нынешней смуты, увидев по телевизору, как правоохранители в Минске избивают безоружных людей.
Добродушный, улыбчивый,с хорошими ораторскими данными (хоть и не лишённый некоторой забавности, он одновременно поражал спокойной внутренней силой и мудростью — как писательской, так и житейской.
Из последнего интервью:
«Мы с журналом почти ровесники. Я на три года старше. Родился в 1953, а журнал выходит с 1956-го. Сорок лет, что я работаю в «Нашем современнике», — это бо́льшая часть моей жизни. Но и бо́льшая часть истории журнала. Сказать, что ощущаю сопричастность, — ничего не сказать. Не сопричастность, а сроднённость, глубокую вовлечённость в жизнь журнала, его историю, а через неё в историю страны.
«Наш современник» — во всяком случае на моей памяти — не ограничивал себя литературной повесткой. Он был органом направления, которое сам же и создавал. «Наш современник» — народный журнал. Но это не только политика редакции — это мой собственный выбор…
Необдуманных поступков я не совершал. Но и от своего багажа не отказывался. В 1983 году в «Нашем современнике» появилась моя статья о молодой поэзии «Поиск пути», где в качестве образца я цитировал стихи Александра Сопровского. В том же году в «Вопросах литературы» вышла моя статья «Я наблюдал, боготворя…» о поэзии Бориса Пастернака, Анны Ахматовой. Тогда они были ещё под подозрением.
История публикации напоминала детектив: сотрудники редакции пошли на обман высокопоставленных членов редколлегии — замминистра культуры Юрия Барабаша и директора Института мировой литературы Георгия Бердникова, не принявших статью. Я имел неосторожность похвалиться этим в нашем журнале. Заведующий отделом критики, которому я показал только что вышедший номер «Вопросов литературы», доложил главному. Викулов вызвал меня на ковёр.
Я не стал юлить и сказал, что считаю Пастернака и Ахматову выдающимися поэтами. Если мои взгляды противоречат позиции редакции, готов написать заявление об уходе. Сергей Васильевич, офицер Великой Отечественной, был известен крутым нравом, но ценил прямоту и честность. Он оставил меня в журнале.
Я не стыдился своих взглядов. В этом меня поддерживал Вадим Кожинов, считавший «искус вольнолюбия» моим преимуществом. Думаю, некоторая «инакость» полезна для общего дела. В отличие от ортодоксальных коллег, я имел возможность взглянуть на предмет обсуждения с разных сторон, что придавало оценке объективность. Я ценил произведения не потому, что они «наши», а потому что они обладают очевидными художественными достоинствами…
Примириться писатели пытались неоднократно. Последний раз в конце 90-х годов. Секция критики устроила в ЦДЛ обсуждение новых рассказов Валентина Распутина. Тогда уже не все его любили, но уважали все. Устроители рассчитывали, что творчество выдающегося писателя примирит антагонистов — как имя Пушкина во время юбилейных торжеств 1880 года. Действительно, пришли и патриоты, и либералы. Выступали через одного.
В числе первых, если не ошибаюсь, Владимир Огнев, влиятельный критик умеренно либеральных взглядов. Он высоко оценил рассказы за правду жизни, дескать, прозаик показал, что, если русского человека не отхлестать, тот ничего не сделает. Не ручаюсь за точность формулировок, но смысл был именно такой. Затем слово дали мне.
Я сказал: «Последнее время немало говорят о необходимости объединения союзов. Но я не могу объединяться с теми, кто хочет отхлестать русского человека». В ту пору либералы зачитывались повестью Василия Гроссмана «Всё течёт». Приведу цитату: «Крепостная душа русской души живет в русской вере и в русском неверии, и в русском кротком человеколюбии, и в русской бесшабашности, в хулиганстве и удали, и в русском скопидомстве и мещанстве, и в русском покорном трудолюбии, и в русской аскетической чистоте, и в русском сверхмошенничестве, и в грозной для врага отваге русских воинов, и в отсутствии человеческого достоинства в русском характере».
Борьба не ограничивалась словесной сферой. Наша беседа рассчитана в основном на молодых, возможно, они не знают недавней истории. Конец 80-х — начало 90-х — эпоха сепаратизма и русофобии. По окраинам Союза размашисто шагал парад суверенитетов, то и дело оборачиваясь погромами. В Баку в январе 1990-го, в Душанбе в феврале того же года. Писатели «союзных» республик активно участвовали в сепаратистских движениях.
Приводить имена можно списками, не стану. Но два имени назову. Звиад Гамсахурдия, литературовед, член Союза писателей, первый президент Грузии, и Зелимхан Яндарбиев, поэт, литературный чиновник в СССР, второй президент Ичкерии (Чечни). Оба отъявленные русофобы. Сборник стихов Яндарбиева трогательно назывался «Сажайте, люди, деревца». Сколько русских людей погубил этот любитель живой природы!
В Москве либеральная интеллигенция, в том числе писательская группа «Апрель», активно поддерживала окраинные выступления. В столице регулярно проходили многотысячные шествия «За нашу и вашу свободу!». Пресса была переполнена статьями, где русских изображали притеснителями соседних народов, тупыми, ленивыми существами, склонными к алкоголизму.
Как в таких условиях должны были вести себя русские писатели? Валентин Распутин и Василий Белов отложили работу над художественными произведениями и публиковали злободневные статьи, выступали на Съезде народных депутатов и на вечерах «Нашего современника», собиравших стадионы. Всегда чуравшиеся политики, они вошли во властные структуры, пытаясь защитить русских людей.
Спустя тридцать лет страсти как будто улеглись. Но почитайте запальчивые выпады Натальи Ивановой, Дмитрия Быкова — и вы увидите, что пламя не погасло. Быков провозгласил: «Это не страна Александра Казинцева и Владимира Бондаренко. Это не их страна, и они не имеют на неё права, это моя страна». Не знаю, какую страну Быков называет своей… Я читаю множество статей: публицистика, политология. И обязательно просматриваю отклики. Это своего рода социологическое исследование. Обычно уже после третьего-четвёртого о теме забывают и начинаются взаимные обвинения, порой матерные. В обществе царят нетерпимость и воинствующий антиинтеллектуализм.
Можно ли построить будущее на такой основе? Будущее надо проговорить — в спорах, дискуссиях, столкновениях мнений. Такую возможность сегодня искореняют и на личном, и на общественном уровне. В результате у России нет образа будущего. Провозглашают равнение на прошлое. На официальном уровне это «скрепы», а на бытовом люди просто тянутся к тому, что было.
Запомнился комментарий: как хорошо было в Советском Союзе, может, мы ещё отыщем дорогу в прошлое. По-человечески понять их можно. Однако в ситуации, когда мир движется вперед — к новым технологиям, новой организации работ (та же удалёнка), новым общественным отношениям (прямая демократия, совместное управление предприятиями с участием профсоюзов), стремиться в прошлое опасно. По сути, это означает добровольно уйти из истории.
В таком случае — откуда возьмётся будущее? Но это пока ещё (подчёркиваю: пока) не означает, что у России будущего нет. Всё зависит от наших усилий. Я много лет бьюсь, доказывая: решающий фактор — самоорганизация масс. А мне в ответ: да что мы можем сделать? Синдром выученной беспомощности страшнее всего… За будущее надо бороться» (журнал «Формаслов», 1.09.2020).
Захар Прилепин — российский политический деятель, писатель, филолог, публицист:
«Что за дни чудовищные!
Только что сообщили: умер Александр Иванович Казинцев.
Публицист, один из идеологов «правого» направления, многолетний зам Станислава Юрьевича Куняева в «Нашем современнике».
Я с Александром Ивановичем очень много общался и очень его по-человечески любил.
Он был удивительно тактичный, удивительно точный в формулировках; помню в 90-е, в начале «нулевых», когда его ещё звали на телевидение, как он спокойно и безупречно точно разделывал оппонентов, никогда не повышая голоса — собственно, его поэтому и перестали звать: патриот обязан быть бесноватым и крикливым.
«Правые» его убеждения опять же никогда не превращались в эту вот перманентную истерику — «давить советских, красная половая тряпка, время бесов, трагедия русского народа» — которая последовательно обращает многих наших «националистов» в субстанцию, неотличимую от коллективного «эхамосквы».
Ещё он обладал безупречным литературным вкусом; я бывал на его литературных семинарах; он, между прочим, начинал как поэт в либеральных кружках конца 70-х, но потом познакомился с Вадимом Кожиновым…
А лет-то ему совсем немного, он 1953-го года рождения.
Людей такого склада у нас и тогда было мало, а сейчас — тем более.
Скорблю».
Платон Беседин — российский писатель, литературный критик и публицист:
«Проклятый год, отнявший слишком многих. И в литературе тоже. Отнявший моих товарищей. Год начался с ухода из жизни Эдуарда Лимонова. И заканчивается (если заканчивается) уходом из жизни Александра Ивановича Казинцева.
Он был замечательный человек, Александр Иванович. Великолепнейший литературный критик, отличный поэт, блестящий редактор (на нём держался «Наш современник»), который в один момент сосредоточился на важнейшем деле – на спасении (да, настаиваю на этой формулировке!) русской литературы и русского народа. Настоящий подвижник. Он сделал очень много для русской мысли, для русской литературы и для молодых русских писателей, которых находил и заботливо оберегал.
При этом его тактичность, его мудрость, его понимание жизни – они были на высочайшем уровне. Когда он начинал говорить (мы были с ним не на одной конференции вместе), то голос этого седовласого старца обретал невероятную мощь – он гремел и пробивал стены, но вместе с тем оставался удивительно заботливым, нежным. Его обвиняли во многом – обвиняли лишь потому, что он не желал вписываться ни в какие схемы. Слишком «левый» для «правых», слишком «правый» для «левых». Истинный патриот, но не из тех, кто за деньги, кто подобострастен, а патриот настоящий, пламенный, за Родину, за народ, а не за власть бьющийся. И совершеннейший литературный вкус.
Меня он научил быть готовым к тому, что если ты ищешь правду и не желаешь примыкать ни к одному из лагерей, то будешь страдать за свои убеждения — терпи. Мы познакомились с ним в 2012 или 2013-м, когда Александр Иванович подошёл ко мне на Форуме в Липках и заговорил о моих рассказах. Ещё, помню, был момент, когда мы вместе оказались за столом и перед приёмом пищи одновременно перекрестились – посмотрели друг на друга и очень тепло улыбнулись как близкие люди. Да, мы были товарищами.
Принять его уход не могу. Потому что такие люди должны быть здесь, с нами. Или наоборот – уход таких людей говорит, что последние времена наступили? И лучшие уходят безболезненно. Не знаю. Знаю лишь то, что Александр Иванович Казинцев – в моём сердце и в истории русской мысли, русской литературы.
Светлая память.
Если у вас есть желание помочь его вдове Нине Алексеевне – помогите. Вот номер карточки Сбера 5336 6901 0204 0161. Это моя личная к вам просьба. Берегите себя и близких.
* * *
Удивительно пахнет дождём —
воздух соткан из влаги и воли,
жадно дышишь и веришь с трудом,
что сугробы мы перебороли.
А зима бесконечной была,
опостылело это убранство —
как посмертная маска бела
затвердевшая маска пространства.
Девять месяцев — гипсовый гнёт,
воздух в струнку, деревья ни шагу,
и казалось, что кончится год,
и земля под снегами умрёт,
не всосав животворную влагу.
А теперь — до ростка, до комка
глинозёма — всё дышит весною,
И течёт, как ночная река,
в отраженьях асфальт подо мною.
И безумный, казённый, любимый,
город, вырванный из-подо льда,
и машины, летящие мимо,
одуревши, не зная куда,
в гром, в жару, где сирени в пыли, —
всё омыто прозрачной водою,
всё омыто водой молодою,
властным запахом мокрой земли.
* * *
Сразу после чёрных льдин в апреле
или в майской пене надувной —
каждый раз в конце Страстной недели
землю странный обжигает зной.
Это к нам доносится доныне
и над нами властвует тогда
прокалённый над песком пустыни
алчный воздух Страшного Суда.
И на глаз дряхлеют мостовые,
и пугает выпуклость земли —
будто бы наросты вековые
с грунта первозданного сползли.
Мы по кремню мощному шагаем,
кубы света обтекаем мы,
как холмы в долине за Синаем,
вздыблены московские холмы.
Всё пространство в Иудею сжато
и таким в столетья внедрено —
двое суток с ночи до заката
ничего иного не дано.
…Дверь во тьму нагретую открыта,
гомон посетителей ночных.
И служанка сонная сердито
говорит: а вон один из них!
Вот ходи, а ноги загудели,
сторонись от памятливых глаз.
Не к кому стучаться в Иудее,
вся Москва безлюдна в этот час.
* * *
Я не могу остановить ресницы,
глаза и волосы. Но я могу
запрятать вглубь исписанной страницы
дрожащий талый воздух на снегу.
Я запихну весь разворот пространства,
деревьев щётки и полёты птиц,
чтоб сохранить навеки постоянство
застывших в этом воздухе ресниц.
Ты так далёко, ты за город целый,
за жизнь — свою, которая родней,
за провода троллейбусов, за белый
предсмертный снег с газонов площадей.
Жизнь подступает чёрною весною,
и даль перегоревшая грустна.
И вот она стоит передо мною,
как чудеса тревожная, весна.
Александр КАЗИНЦЕВ
Фото из открытых источников
