Писатель Николай Бирюков
Последние годы жизни Н.З. Бирюков жил в Ялте, активно участвуя в литературной и общественной жизни Крыма. В течение десяти лет Николай Зотович был бессменным членом бюро Крымской писательской организации, и почти всегда заседания бюро проходили в кабинете его ялтинского домика.
После смерти писателя была учреждена Премия имени Н.З. Бирюкова. Почетное место среди ее лауреатов занимают писатели Анатолий Домбровский и Леонард Кондрашенко, актриса Валерия Милиенко.
Статья Евгении Павленковой — ее воспоминания о годах, проведенных в тесном общении с семьей писателя и кругом его друзей: с 1959 по 1980 годы она жила в Ялте, где в разные годы работала экскурсоводом, а потом заведующей в литературно-мемориальном Музее Н.З. Бирюкова. Была дружна с женой писателя А.И. Бирюковой.
Судьба иногда нам дарит встречи, значение которых трудно переоценить. Они озаряют все вокруг и помогают идти по крутым перевалам жизни. Для меня таким вот светоносным событием стала встреча с писателем Николаем Бирюковым. Как будто я на Новый год получила в подарок большую-большую книгу со множеством страниц и картинок, которые открывались не сразу.
Вот ее первая страница. Осень 1962 года. Я жила тогда в поселке Никита, училась во втором классе. Моя мама преподавала в Никитской школе русский и литературу. Однажды она пришла домой очень взволнованная и сказала папе, что завтра в сельском клубе перед учениками и рабочими совхоза «Гурзуф» будет выступать писатель Бирюков. У родителей была большая библиотека, так что к слову писатель я относилась с большим уважением.
Из дальнейшего разговора я мало что поняла: слово «Чайка» относило меня к морю, а вот такие фразы как «не может ходить», «объехал полстраны» приводили в недоумение. Что объясняли мне родители, не помню, главное, они решили, что вручение цветов писателю поручат мне.
И вот настал этот момент. Клуб переполнен, я, нарядная, в белом школьном фартучке, пробираюсь к сцене. Там рядом с трибуной стоит какое-то странное сооружение с колесами, и на нем лежит человек. Мне откровенно страшно. Но вот цветы вручены, мы встречаемся глазами и страх проходит. Глаза удивительно добрые, а рука, накрывшая мою руку, тоже добрая, большая и теплая. Совершенно успокоенная, я вернулась в зал…
Много позднее я узнала, что Николай Бирюков не случайно попал в Никиту. Последние несколько лет он работал над романом «Второе сердце». Первая часть была посвящена ученым-новаторам и проблемам медицины, а вторая должна была рассказывать об крымских садоводах и виноградарях. Чтобы не тратить время на непростые для него переезды, Николай Зотович с женой поселились в Никитском саду.
Два месяца жили они в доме приезжих, писатель встречался с людьми, бывал в лабораториях, где выводились новые сорта плодовых культур, много работал в библиотеке, собирался написать историю сада. Мужественный человек, не сдавшийся недугу, человек глубокой эрудиции, автор любимой и читаемой всеми «Чайки», Николай Бирюков везде был желанным гостем.
Он успел написать художественный рассказ «Рождение сада», в котором довольно детально выписан поселок Никита начала XIX века. Рассказ был опубликован в 1962 году в «Курортной газете». В повести «Сквозь вихри враждебные» в одной из глав описывается Николай Второй, любующийся видами Ялты с «царской беседки» на мысе Мартьян, а в четвертой главе «Второго сердца» описан бой с фашистскими мотоциклистами на шоссе возле ворот Никитского сада… К сожалению, другие Никитские страницы не успели воплотиться в книгах…
А вот в моей жизни книга встреч с писателем продолжала расти. С той первой памятной встречи прошло несколько лет. Я училась уже в Ялте в школе № 10. И вот однажды, кажется, осенью 69-го года, организовали у нас «голубой огонек» (неформальный вечер, в котором гости общались с друг другом, сидя за столиками), мне предложили прочесть там свои стихи. Думаю, это было мое первое публичное выступление. На этом вечере было несколько почетных гостей.
Мое внимание привлекли двое: пожилая приятная женщина с гордой осанкой и мужчина, высокий, я бы сказала породистый, с львиной гривой волос. Это были вдова писателя Бирюкова Анна Ильинична и поэт Леонард Иванович Кондрашенко. Меня поразило, как Кондрашенко читал свои стихи: артистично, выразительно, захватывающе… Анна Ильинична выступила скромно, сказала: «Я ведь не писатель, я только жена», потом немного рассказала, о том, как Николай Зотович работал над рукописями. К
огда вечер подошел к концу, Леонард Иванович и Анна Ильинична предложили мне прийти заниматься в литературный кружок при создающемся музее Бирюкова. Окрыленная их вниманием, прилетела я домой, рассказала о необыкновенной встрече. Папа сказал: «Если кто и герой, так это Анна Ильинична! Она вынесла на своих плечах все тяготы непростого быта и еще более непростого бытия рядом с писателем. Сколько ей пришлось перенести, чтобы дать мужу возможность писать!.»
«А Бирюков?» — спросила я. «Ну так он был мужчиной, а мужчина должен сражаться до конца». Надо сказать, мой отец Фролов Владимир Иванович имел право на такие слова. В бытность свою капитаном, он несколько раз спасал корабли и людей, заплатил за это своим здоровьем, полгода был парализован, но врачи сумели поднять его на ноги. В 33 года отец ушел на инвалидность, он больше не мог быть штурманом, ходить в море, но учил морскому делу ребят… В тот вечер мы долго говорили о Бирюковых, родители вспоминали, как в молодости читали они «Чайку», как волновала их судьба бесстрашной партизанки из волжского городка Пено. Узнала я тогда и о судьбе писателя.
Детство и юность Николая Бирюкова пришлись на первые годы советской власти и были исполнены романтикой революции. Будущий писатель горячо участвовал в жизни родного Орехово-Зуева: писал стихи и сатирические заметки, был внештатным корреспондентом газет. По путёвке комсомола поступил учиться на строительное отделение индустриального техникума. Там его и поджидала беда. Вместе с другими студентами проходил он практику на знаменитом Дулевском фарфоровом заводе. Строили новый цех. Котлован был почти готов, когда в него хлынули ледяные подпочвенные воды. Николай одним из первых бросился заделывать промоину. Стоял холодный ноябрь. В результате переохлаждения у Бирюкова обострился полиартрит. Неправильное лечение привело юношу к полной неподвижности. Не раз отчаянье захлестывало с головой. Но комсомолец нашел способ «вернуться на линию огня»: он решил стать писателем и стал им.
Надо ли говорить, с каким нетерпением ждала я первого занятия литературного кружка «Чайка». Вел его Леонард Кондрашенко, замечательный поэт, друг Николая Зотовича, его младший товарищ по перу. Как эстафету от Бирюкова, приняла я наставничество и дружбу Леонарда Ивановича. Сколько же она вместила, эта дружба! И работу над стихами, и совместные выступления на поэтических вечерах, на бирюковских чтениях, и просто много- много часов теплого человеческого общения…
Подружилась я и с Анной Ильиничной. Нашу семью многое объединяло: судьба моего отца, мамина учительская деятельность, любовь к Средней Азии, где жили в молодости мои родители и где не раз бывали Бирюковы. Часами я могла слушать рассказы об этих необыкновенных путешествиях:
В Узбекистане в 1939 году шло грандиозное строительство Большого Ферганского канала. Люди практически вручную меняли русло реки! Такое событие Николай Бирюков пропустить не мог! Для него была изготовлена громоздкая коляска, которую вскорости окрестили «шайтан-арбой», и началась их с Анной Ильиничной первая творческая командировка по стране.
Много трудностей пришлось пережить молодым супругам, но радость совместной работы, совместного открытия нового мира была несравнимо большей. Взаимопониманию со строителями канала способствовал тот факт, что Бирюков, готовясь к поездке, изучил не только историю и культуру узбекского народа, но и его язык. Во время этой поездки, которая продолжалась не один месяц, писатель остро почувствовал дыхание древней цивилизации, и боевой задор своих современников. Бирюковы не ограничивались посещением ближайших к Фергане участков стройки, а поехали в самые дальние кишлаки…
Я тоже не раз бывала в Средней Азии, и могла живо представить себе, как это происходило, как за пиалами с зеленым душистым чаем старые и молодые узбечки рассказывали писателю о своих судьбах. Паранджа, жизнь за дувалом в закрытой в ичкари (женской половине дома), вся тяжесть оторванности от жизни были внятны сердцу Николая Бирюкова, преодолевшего больничный плен, плен болезни и неподвижности. Мне было понятно, как восточное гостеприимство на всем протяжении этой многотрудной поездки одаривало русского писателя сочувствием и поддержкой.
Не вызвал удивления и тот факт, что чиновники от литературы отказали в помощи молодому писателю, и на просьбу выделить средства для завершения командировки (в счет гонорара за книгу) ответили телеграммой: «Туристам и авантюристам не помогаем»… Книга «Воды Нарына», написанная по впечатлениям этой поездки, выдержала много переизданий и была переведена на 11 языков. А в Никитском ботаническом саду вырастили цветок и назвали его «Ай-Нор» — именем главной героини романа!
Вечера с Анной Ильиничной для нашей семьи были праздниками, редкими, но бесценными; о многом заставляли меня задумываться ее рассказы. Время в юности летит быстро, я окончила школу и стала работать в музее. Сначала смотрителем, потом экскурсоводом. Какое это было время! Чем больше я узнавала о Николае Бирюкове, тем больше он меня восхищал, читала его книги и видела в них отражение его необыкновенной личности. Я старалась так вести экскурсии, чтобы люди загорались любовью к жизни и гордостью за человека! Мне нравилось видеть ответный блеск в глазах экскурсантов.
Но самым интересным в работе было время, проведенное на втором этаже у Анны Ильиничны. (На первом этаже дома, который Бирюкова безвозмездно отдала государству, находилась музейная экспозиция). На втором этаже, куда вел покатый пандус, были комната Анны Ильиничны, кухня, кладовки с архивом, большая веранда, на которой при жизни работал и отдыхал Николай Зотович. Тут хочется добавить, что дом был построен на средства писателя и по его эскизам. Пригодился опыт, полученный во время учебы в Индустриальном политехникуме!
Чаще всего мы сидели, конечно, в маленькой уютной кухне. Сейчас я удивляюсь терпению и интересу, с которым она слушала мой «юный жар, и юный бред». Она подарила мне книжку «Комсомольское сердце» (сборник статей о Николае Бирюкове) с таким вот автографом: «Женечке Фроловой, нежному лирику, будущему физику…».
До сих краснею, когда читаю. Дело в том, что раздумывая, куда поступить после школы, я совершенно серьезно считала, что нельзя из любви к литературе делать профессию, утверждала, что филологом быть стыдно, нужно иметь нормальную техническую профессию… И Анна Ильинична, сама филолог, не возмущалась, не смеялась над этим, а подарила книгу, из которой видно, что такое писательский труд. Прочла я и сборник «Страницы памяти». Много интересного и волнующего было в этих книгах, горячо написанных друзьями писателя… Особенно впечатлила меня история создания романа «Чайка», рассказанная Раисой Порфирьевной Островской, вдовой легендарного Николая Островского, ставшей другом семьи Бирюковых:
«…В декабре 1941 года Бирюковы оказались в Москве. Николая прямо с поезда увезли в больницу. Анна более двух недель жила на Казанском вокзале без карточек. Муж делил с ней скудный больничный паёк. Но однажды Анна случайно встретила на Комсомольской площади знакомых писателей. Друзья помогли Бирюковым получить ордер на жильё и карточки, собрали постельное бельё и посуду. На новой квартире Николай интенсивно работал с узбекскими материалами, писал очерки и патриотические статьи.
В феврале 1942 года Николай прочитал очерк военного журналиста о подвиге комсомолки-партизанки Лизы Чайкиной и загорелся желанием написать о ней книгу. Материалы о Лизе были присланы из ЦК ВЛКСМ, направляли к писателю и партизанок, которые приезжали в Москву.
Писатель приступил к работе. В 1942 году им была написана документальная повесть «Лиза Чайкина». Однако, когда книга была уже набрана, одобрена и подписана к печати, Николай Бирюков решил не издавать её. Трудясь над книгой, он точно и беспристрастно следовал историческому факту. В результате повествование, по признанию самого автора, получилось достоверным, но сухим и неинтересным. Набор книги был рассыпан, а Николай Зотович начал работать над новым произведением.
Исторический вымысел помог Бирюкову ярко и многогранно раскрыть личность героини романа, в характере которой соединились черты многих девушек-воинов. Катя Волгина стала народной героиней, сохранив в себе живые черты Лизы Чайкиной, и сохранив ее крылатое прозвище, с любовью данное ей в партизанском отряде. Роман «Чайка» был опубликован в апреле 1945 г. в издательстве «Молодая гвардия», и сразу же весь тираж ушел на фронт…».
Каким стойким характером, какой требовательностью к себе нужно было обладать, чтобы отказаться от уже готовой книги! Я внимательно перечитала роман, стараясь вникнуть в секреты писательского мастерства. Надо сказать, при первом чтении «Чайки», меня несколько огорчило, что книга не о море. Утешало, что у героини пусть не морская, но хотя бы речная фамилия «Волгина», и что есть у нее любимая песня: «Нынче в море качка высока, пожалей, морячка, моряка». Эту песню на стихи Якова Шведова любил петь и Николай Зотович. «А любил ли писатель море?», — думала я. Оказывается – любил.
Анна Ильинична рассказывала, как семь летних сезонов, начиная с 1948 года, Николай Зотович жил …на пляже санатория «Ливадия». Ему ставили брезентовый домик почти у самой воды, он там отдыхал и работал, ему нравилось, когда рядом с ним шумит и трудится море, «день и ночь, день и ночь посылая к берегу волну за волной». С юмором он описывал друзьям свое житье бытье у самого синего в мире:
«Привет вам с берега Черного моря от человека неопределенной расы, скорее всего, — индеец, но, надо полагать — не чистокровный, потому что бронза кожи местами — …того-с: «Белые дорожки, Белые плешинки. Подумают люди: Царапали жинки». Но бронзы все же больше — 99,9999999%, и потому я имею все права к вышеприведенной строке, которой начата эта открытка, добавить следующее: Здравствуйте, мой бледнокожий брат! Здравствуйте, моя бледнокожая сестра! (Заимствовано у Ф. Купера, — воровством не считать!) Живем мы все в том же санатории, что в прошлом году. И если по моему теперешнему виду нельзя определить расу, то вероисповедание любой наблюдатель может установить безошибочно: самое языческое — ежедневно, в чем мама родила, поклоняюсь солнцу и морю… Остальное время… Прошу, не сравнивайте с копченой воблой. Хотя и понимаю — от соблазна удержаться трудно… Потому как я, как вышеупомянутая особа, первую половину дня я копчусь на солнце, потом выветриваюсь. Ночами слушаю море». Когда Николай Зотович уезжал, то очень тосковал по морю. В одном из его писем было такое признание: «О, море, море! Ты так далеко от меня, но я слышу тебя, я вижу тебя, я люблю тебя!». Встречались в письмах и такие поэтические строки:
Одежду прочь — и на песок,
Порябленный крупчатой галькой.
А волн причудливый поток
Ложится на берег вразвалку,
Моих босых касаясь ног
И очарованно вздыхая...
О! Если б в сердце моря мог
Заплыть я, с волнами играя!..
Видела я в экспозиции музея фотографию: Николай Зотович в море плывет, сам! Неужели это возможно? «Возможно, — рассказывала Анна Ильинична. – Море давало ему малюсенький шанс двигаться самому, и не воспользоваться им Бирюков не мог». Конечно, она волновалась за него, и всегда заходила по колено в воду (дальше он не разрешал), готовая в любую минуту придти на помощь. Такая вот Ассоль.
Если бы я была художником, то нарисовала бы ее на берегу моря. Мне кажется, Николай Зотович сделал это на страницах своей последней книги:
«С утра море бушевало так, что его удары о берег издали походили на пушечную стрельбу. Но уже перед вечером народ без страха раздевался возле полузасыпанной линии светло-зеленых комочков морской капусты и коричневых бородатых водорослей. Девушка подобрала влажную веточку и прошла вперед, на спине колыхнулись тяжелые косы. Не присаживаясь, она стянула платье и кинула его на гальку. Венцом обернув косы вокруг головы, она сцепила на шее пальцы и с улыбкой оглядывала пестрое от прыгающих барашков море. Набежавшая волна накрыла купальщицу с головой… Каплями, ручейками и струйками сбегала вода с ее тела прямо в пену, уже сползавшую в море, обходя крупные камни и шурша песком. Елена остановилась, пропуская переломившуюся у берега волну, потом подпрыгнула, и через миг ее голова и плечи взметнулись по ту сторону прибоя… »
Елена Дымова – самая романтичная героиня романа «Второе сердце», в ее судьбе, внешности есть много от Анны Ильиничны. Одаренный музыкант, она отказалась от своей профессии стала медсестрой, чтобы работать рядом с мужем, хирургом-новатором. Бирюков наделил ее своей склонностью к стихотворству. Жительница Ялты, она писала стихи, среди которых были строки, посвященные морю:
Море, сколько приносишь ты бед,
когда волны твои беснуются,
а люди песни поют о тебе,
люди тобой любуются.
Отдают без раздумий тебе, как жизнь:
солнце-жар, небо-цвет. А спускается
ночь – и луны серебро на тебе лежит,
и звезды в волнах купаются.
Когда я прочла эти стихи, сразу вспомнила большущую картину «Шторм в Гурзуфской бухте». Ее на новоселье подарили Бирюковым друзья, когда супруги въезжали в построенный в Пионерском парке дом. Эта картина стояла в коридоре и встречала меня каждый раз, когда я поднималась к Анне Ильиничне. Ей нравилось слушать мои стихи. Мечтала я тогда быть капитаном, как мой отец, и писала о море и моряках. «В добрый путь, юнга», так назвал Леонард Кондрашенко напутственное слово к моей первой подборке стихов в «Курортной газете».
К сожалению, из-за проблем со здоровьем я не смогла стать штурманом, а поступила учиться … на филологический факультет Одесского университета! Тут, думаю, не обошлось без влияния литературной атмосферы музея, в котором я работала.
После учебы я вернулась в Ялту и работала в школе №12. И вот однажды вечером к нам домой приехала Анна Ильинична и сказала, что ей нужна моя помощь. Так началась третья часть моей книги встреч с Бирюковым.
А дело было вот в чем. Заведующим Музеем Бирюкова работал тогда полковник в отставке, который по привычке «строил» всех, в том числе и Анну Ильиничну. Ну, а она «строиться» не хотела. Не тот это был человек. А какой? Человеком она была, как и Николай Бирюков, сложным; добрым, но не добреньким. Умела быть жесткой и очень требовательной. Иначе вряд ли бы она выдержала все испытания, которые достались на ее долю. Главное, она была без остатка предана делу своего мужа, его памяти. Тому, кто это понимал и разделял, дружба и уважение Бирюковой были обеспечены. А если нет…
В общем, Анна Ильинична предложила мне стать заведующей музеем (полковника благополучно куда-то повысили). Непросто это было. Мне недоставало организаторского опыта, и много еще чего, но зато была молодость. Тут надо сказать следующее: Николай Бирюков стал одним из любимых авторов издательства «Молодая гвардия», потому что его книги обращены, в первую очередь, к молодежи, и ЦК ВЛКСМ всегда держал писателя, а позднее и его музей под своим крылом.
Одной из задач, поставленных передо мною, был разворот работы музея в сторону комсомола. Конечно, я «рулила» вместе с Анной Ильиничной. Были у нас отличные помощники: Николай Кропин, в те годы второй секретарь Ялтинского горкома комсомола, и Николай Мосенко, секретарь комсомольской организации Ялтинского морского порта. Анна Ильинична, шутя, говорила, что теперь у нас «музей трех Николаев».
Сидеть в музейной тишине нам приходилось редко: экскурсии, лекции, работа в фондах, встречи с писателями, прием в пионеры, вручение комсомольских билетов, — все это происходило в стенах Бирюковского дома! Желанными гостями в музее были лауреаты комсомольской Премии имени Бирюкова: поэты, писатели, артисты, молодежные трудовые коллективы. Почетное место среди них занимал Анатолий Домбровский, много лет возглавлявший Крымскую писательскую организацию и основавший альманах «Брега Тавриды».
Очень запомнилось мне проведение международной конференции по творчеству Бирюкова. Кроме писателей и литературоведов Советского Союза выступали гости из Болгарии и Германской Демократической Республики. Это была такая школа! Где бы я потом ни работала: в других музеях, в газете, лицее, в подростково-молодежном центре, — всюду помогал мне бесценный бирюковский опыт.
Наше общение на втором этаже продолжалось. Круг обсуждаемых тем был довольно широк. Я была молодой, и конечно, мы много говорили о любви. Анну Ильиничну, мягко говоря, беспокоил мой влюбчивый характер, и она не раз спорила со мной, о том, что же в любви главное. Она твердо стояла на позициях Бирюкова: залог гармоничных и прочных отношений в духовной близости и в общности интересов любящих. Так вот прямо она о себе не рассказывала, но постепенно, из разговоров, из воспоминаний друзей, из писем Николая Зотовича, которые на моих глазах готовились к изданию, мне вырисовывалась история их любви.
Со своей будущей супругой Николай Бирюков познакомился в доме инвалидов, где он, к тому времени начинающий писатель и студент двух вузов, находился после тяжелой болезни. Анечка же Харитонова, выпускница Ленинградского пединститута имени Герцена, преподавала русский язык и литературу в местной школе. По просьбе своей ученицы пошла она навестить молодого человека, которому «было нужно очень много книг»… Широта души, непоказное мужество, общительность, эрудиция, чувство юмора Николая пленили воспитанную на лучших образцах отечественной классики девушку. Обладательница больших серых глаз и роскошной косы запала в душу романтическому комсомольцу…
Слава к Бирюкову пришла не сразу, немало им довелось испытать. Мытарства эвакуации, холод, тяжелый труд на химическом заводе (паек там был больше), нелегкие проблемы по уходу за мужем, — все это ложилось на хрупкие плечи жены писателя, бывшей одновременно и медсестрой, и секретарем, и, как бы теперь сказали, специалистом по связям с общественностью. Такие нагрузки не прошли бесследно. Серьезно заболела Анна Ильинична, была операция по онкологии. Выздоровела, потому что была нужна мужу, не просто нужна – жизненно необходима. А вот ребеночка после такой болезни родить уже не могла. Всю любовь отдавали они друг другу и книгам, которые он писал.
Мне хочется привести отрывок из воспоминаний Анны Ильиничны о том, как рождался роман «Воды Нарына»:
«Мы перечитывали дневники, и по этим записям у каждого из нас всплывали в памяти эпизоды незаписанные… Николай Зотович делал наброски в новом блокноте. И однажды часов в девять вечера вдруг сказал:
— Ты, пожалуй, ложись спать, не мелькай — я начинаю книгу.
Рано спать не хотелось. Жили мы в одной комнате, заниматься мне ничем было нельзя, даже читать, потому что шелест бумаги мог погубить все: мысли, как птички, вспугнешь — разлетятся, и трудно будет или совсем невозможно их собрать. И что тогда? Для писателя это пропал на много дней, а может, и совсем никогда не начаться книга.
Проснулась я часа в четыре утра. В комнате горел свет, Николай Зотович спал. В правой руке был карандаш, левая лежала на груди, под нею сбоку — листочки исписанной бумаги: человек работал до изнеможения. Я выключила свет и на цыпочках вышла в кухню».
В этих сточках, на первый взгляд, нет ни слова о любви. Но, тем не менее, это о ней. Здесь есть главная тайна и парадокс любви: «единство полярных противоположностей – отдельности и единения». Здесь есть все компоненты любви: полное приятие друг друга, безоглядная самоотдача, забота и ответственность, уважение и знание.
Супруги всегда были рядом, если Анна Ильинична уезжала, они писали друг другу письма. Они дарили себя друг другу и людям, дарили самое драгоценное из того, что имели: свою жизнь. Но это не обязательно должно означать, что они жертвовали свою жизнь другому человеку. Анна Ильинична не переносила всех этих разговоров о жертве, которую она принесла, соединив свою жизнь с больным человеком.
Николай Зотович давал ей не меньше, чем она ему. Давал свою радость, свой интерес, свое понимание, свое знание, свой юмор, свою печаль – все переживания и все проявления того, что было в нем живого. Русский философ Владимир Соловьев писал: «Высший путь любви — это Божественная любовь, когда перед нами предстает не пол — «половина человека», а целый человек в соединении мужского и женского начал. Человек становится в этом случае «сверхчеловеком»; именно здесь он решает главную задачу любви — увековечить любимое, спасти его от смерти и тлена». Как и чем можно измерить такую любовь? Никто не смог сделать это так точно, как Блаженный Августин, сказавший: «Мера любви – любовь без меры».
Думаю, хорошо бы эти выбить слова на памятнике Анне Ильиничне. Пока такового нет, есть более чем скромные крест и оградка. Вот издательство выпустило книгу «Крым. Истории любви». (Кажется, так она называется.) Заканчиваются истории Александром Грином и Ниной. А вот места для Бирюковых там не нашлось. Обидно…
Конечно, мы с Анной Ильиничной не только о любви разговаривали. Последние книги историко-революционной эпопеи «На крутых перевалах» Бирюков писал в Ялте в конце 50-х, начале 60-х годов. В них ярко заявлена позиция писателя, горячего сторонника коммунистической морали. Это, в общем-то, настораживало. Неужели Николай Бирюков не видел, во что выродились прекрасные эти идеалы?
«Николай Зотович был неподвижным, но не был слепым», — отвечала Анна Ильинична. (Хотя в одной газетке о нем написали: «он слеп, но сердцем видит дали коммунизма». НЗ очень смеялся, когда прочел это.) Не ставя под сомнения сами идеалы, Бирюков боролся со всем, что мешало их воплощению, боролся, не жалея сил, с чиновниками всех мастей, с равнодушием, карьеризмом, хамством и делячеством. Боролся художественным словом, публицистикой и личным вмешательством.
Последние несколько лет много сил и здоровья, которого катастрофически не хватало, он отдал решению проблем, связанных с разработкой и внедрением в практику медицинской аппаратуры. Бирюков писал роман «Второе сердце», в котором он создал яркие образы инженеров, хирургов, биологов, ученых-первопроходцев, работающих над проблемой пересадки органов. Кульминацией романа является глава «Наташкино сердце», описывающая уникальную операцию на сердце, во время которой кровеносная система девочки была подсоединена к сердцу матери.
Это удивительный по эмоциональному накалу рассказ о мастерстве хирурга, самоотверженности матери, о трусости и карьеризме начальства, пытающегося остановить несанкционированную операцию. Николай Бирюков был знаком и дружил с прототипами своих героев: выдающимся биологом В.П. Демиховым, экспериментатором-изобретателем С.С. Брюхоненко, хирургом А.П. Андросовым, бывал в их лабораториях, в операционных, принимал их у себя в Ялте. Он знал, что для него медицина ничего сделать не может, но хотел, чтобы у других был шанс.
Шанс жить, жить нормальной полноценной жизнью. Когда обращения в различные инстанции не сработали, Бирюков написал письмо руководителю партии и страны Генсеку Н.С. Хрущеву, который отдыхал в тот момент в Ялте. В письме отражался весь драматизм этой, казалось бы, очевидно-нелепой борьбы передовых ученых с рутиной, с «гнетущей, шоковой обстановкой в институтах», было в нем и требование устранить все, что мешает ученым работать на благо людей и страны.
Это письмо – поступок настоящего гражданина, так же, как поддержка авторов и помощь в издании книг, посвященным советским воинам, пережившим фашистский плен. В 50-х, да и в 60-х годах об этих людях говорить было непринято. Бирюков способствовал выходу в свет книги ялтинца Владимира Бондарца. Она называлась «Военнопленные», вместо фамилии наверху обложки стоял номер 70200, номер Бондарца в Дахау. Тяжело больной человек, он успел написать книгу, но увидеть ее не удалось. Помогал Николай Зотович ленинградской писательнице Елене Вечтомовой и карельскому библиотекарю Григорию Сыркову в работе над книгой «Оставшиеся в живых». Ее выпуск был особенно труден. В конце концов, часть ее вышла в сборнике Лениздата «Победившие смерть». И первая благодарность авторов была Николаю Бирюкову, «в записках, листовках и шифровках узников сумевшему увидеть будущую книгу».
Историй активного вторжения писателя в жизнь было немало. Занимаясь большими делами, Бирюков не игнорировал и житейские будни. Когда они с Анной Ильиничной только переехали в Ялту и жили на Западной улице, то сумели сдружить весь дом. Соседи стали помогать друг другу, вместе с Бирюковыми выезжать на природу, ходить в театр. Театр Николай Зотович очень любил, дружил с артистами Ялтинской филармонии, помогал оперной студии при Доме культуры медицинских работников в решении трудных материальных вопросов: костюмы, декорации, помещения… Опять звонки, письма, статьи: «Народной опере в Ялте быть!» И ведь в конечном счете была! И какая! Благодарные артисты приглашали Николая Зотовича на репетиции, на концертах ставили его коляску у самой рампы, с удовольствием пели ему у него дома.
И все же большую часть своего времени писатель отдавал творчеству. Работал Николай Зотович много, работал, невзирая на боли, не давая себе поблажки, работал дома, в больницах, в поездках по стране. Бирюковы исколесили полстраны, обретая повсюду новых друзей, для которых писатель становился источником неиссякаемой энергии, драгоценным НЗ. И хотя друзья расшифровывали инициалы писателя как «неприкосновенный запас», пользовались они этим запасом, не оглядываясь на его болезнь. Да он и не позволил бы иначе.
Бирюков был членом Крымского Бюро Союза писателей СССР, и так получалось, что все наиболее спорные и проблемные дела решались у него дома. Хочется привести отрывок из письма Николая Зотовича крымской писательнице Марии Глушко:
«Не нравится мне, что в Симферополе говорят главным образом с симферопольскими писателями, в Ялте – с ялтинскими, в Севастополе – с севастопольскими. На первый взгляд, это как будто хорошо — рабочий подход. Но сие лишь на первый взгляд. И без того один из самых больших минусов нашей организации — раздробленность, разобщенность. Можно и даже обязательно нужно говорить, и не скороговоркой, а с дискуссионной заостренностью о произведениях (симферопольцев, ялтинцев, севастопольцев) там, где они создавались, среди тех, которые их знают.
Но в докладе с такой темой, как «Итоги съезда и наши задачи», надо, чтобы каждый писатель ощутил себя в едином крымском отряде писателей, а не членом группки или подгруппки, сцементированной не общелитературными интересами, а случайностью местожительства. А может быть, и не нужны доклады? Может быть, собраться нам всем и повести душевный обмен мыслями и мнениями. Итоги таких бесед и станут основой наших дальнейших планов, и в них будет то, чего сейчас остро им недостает. Какие задачи видятся лично мне? В письме рассказывать об этом долго. Выделяю «красной нитью» — видится: «Человек человеку — друг, товарищ, брат». Примените мысленно это внутри нашей организации — вот и один рубеж.
Представьте дальше такую степень заинтересованности и участия писателей в жизни родного города, что уйди он из этой жизни, и это будет ощущаться всеми как провал, как утрата очень близкого, родного человека, без которого осиротело что-то, оборвалось, — это второй рубеж. А третий — писатель и читатель, т.е. чтобы в наших книгах наш читатель нашел и опору, и свет, и душевное тепло, чтобы в каждой странице, в каждой строке чувствовал, что с ним говорит его друг, товарищ, брат. Давайте подумаем, на что мы способны уже сегодня и чем можем встретить ближайшее завтра на всех этих трех рубежах. Место встречи, конечно, у меня. Беспокойства на этот счет пустые. С дружеским приветом. Н. Бирюков».
По сути, в этом письме кредо писателя. И нет здесь ни одной строчки, которая была бы не актуальной и не вызывала бы уважения. Главное, он свои убеждения подкреплял жизнью.
46 лет назад 1 февраля 1966 года писатель умер. В Симферопольской больнице остановилась его сердце, «изработавшееся до отказа». Анна Ильинична возвратилась домой одна, возвратилась в дом, заваленный цветами и поздравительными телеграммами. Ведь это был день его рождения. Он ушел, и его уход ощутился всеми «как провал, как утрата очень близкого, родного человека, без которого осиротело что-то, оборвалось».
Как звонить в этот дом…
Будет тот же ответ.
Нет хозяина в нем,
друга старого нет.
Чем поможешь теперь?
Замолчал телефон.
Открываю я дверь
в корабельный салон.
Он любил это море
и стал кораблем,
чтобы люди с мечтой
повстречались на нем.
Входит в солнечный порт,
весь светлей облаков,
входит, «лево на борт!»,
Николай Бирюков.
Он удобнее стал,
чтоб канат закрепить,
он об этом мечтал:
к нам прийти иль приплыть.
Вот он выбросил трап,
вьются чайки вокруг.
Здравствуй новый корабль!
Здравствуй старый наш друг.
Дизелей этих шум,
словно строчки вразброс…
Сколько замыслов в трюм
ты с собою унес!
На последней строке
обрывается нить.
Горизонт вдалеке –
кораблю надо плыть!
Эти стихи написал Леонард Кондрашенко о своем друге и о корабле «Николай Бирюков» Ялтинского порта. Его молодежный экипаж был частым гостем музея Н.З. Бирюкова, ребята охотно помогали нашему женскому коллективу в хозяйственных делах. Мы тоже приходили на корабль, чтобы встретиться там с друзьями писателя, с юными бирюковцами, пионерами из разных городов
…Летний день, блестит и смеется любимое писателем море. Входит в порт весь светлей облаков Николай Бирюков… Уже не входит. Вместе с другими крымскими писателями и поэтами-кораблями его куда-то продали или списали… Появились новые корабли, но нет среди них такого, который бы нес на борту это честное и мужественное имя: Николай Бирюков. К счастью, есть еще звезды, до которых нашим правителям не дотянуться. 14 августа 1977 г. ученым Крымской обсерватории Николаем Степановичем Черных была открыта неизвестная малая планета – астероид под № 2477.
По решению Международного планетного центра эта планета вот уже более трех десятилетий носит имя Н.З. Бирюкова. Живет эта малая планета в морском созвездии Секстант. Секстант – это прибор, с помощью которого штурманы определяют местоположение корабля. Мне кажется, это глубоко символичным. Николай Бирюков, его книги, его герои помогают нам определиться, на правильном ли мы пути, честно ли проложили свой курс, и следуем ли ему.
Я проработала в музее до 1980 года. Мне посчастливилось общаться с такими прекрасными людьми, как Инна Федоровна Авраменко – редактор издательства «Молодая гвардия», Надежда Ивановна Акилова – краевед из Орехово-Зуева, поэт Яков Шведов – автор знаменитого «Орленка», писатель Борис Дьяков. Кстати сказать, тот факт, что среди самых близких друзей Бирюкова был автор «Повести о пережитом», одной из первых книг о советских концлагерях, говорит о многом.
Самыми дорогими и близкими моему сердцу были: Леонард Иванович Кондрашенко – поэт, Леонид Михайлович Жариков – писатель, автор прекрасной книги для юношества «Повесть о суровом друге», и Нина Алексеевна Соловьева – литературовед, преподаватель Крымского университета. Все эти друзья Николая Зотовича до конца своих дней остались верны Анне Ильиничне. Они часто гостили в доме на Красноармейской, 1-а, много часов проводили в интересных беседах, горячих спорах, и, конечно, в работе. Здесь хорошо думалось и писалось. Всех их, как Бирюкова, отличало чувство юмора и любовь к стихотворным экспромтам. Сам НЗ однажды пошутил о себе: «Есть у нас в Союзе писатель Бирюков, Написал он «Чайку» и два мешка стихов». (Надо сказать, свои стихи он публиковал только в молодости, до болезни).
Мои старшие друзья интересовались не только моими стихами, они помогали мне в работе, разделяли со мной радостные события жизни: свадьба, рождение детей, их первые успехи…Я бережно храню открытку, присланную мне писателем Борисом Дьяковым, другом Николая Бирюкова с 1941 года:
«Дорогая Женя! Я и Анна Максимовна (жена Б. Дьякова) тоже взгрустнули, узнав о Вашем уходе из музея, и в то же время порадовались счастливому повороту в Вашей жизни. Ото всего сердца желаем Вам и Мише большой любви, семейного счастья и благополучия. Вы немало сделали для музея, свято охраняя добрую память о Николае Зотовиче. Я это свидетельствую, как активный бирюковец. Целую Вас, милый мой друг. Не забывайте! Борис Дьяков».
Анна Ильинична и ее гвардия были рядом со мной в трудные минуты: провожали в последний путь моего рано ушедшего отца, поддерживали меня, когда мой муж, лейтенант Северного флота, перенес инсульт и долго лежал в военных госпиталях. Мне хочется процитировать отрывок из письма Анны Ильиничны, написанный в такие же юбилейные дни, 4 февраля 1981 года:
«Женечка, здравствуй! Спасибо за телеграммку с искренними, сердечными пожеланиями. Принесли ее концу всех массовых мероприятий, когда мы все и члены нашего совета сели за традиционное в такие дни чаепитие, я прочла твои слова. Все были довольны, что ты никого не обошла, всех вспомнила, и сразу мы выпили за тебя и ваше с Мишей счастье. Желаем вам быть мужественными, сильными и здоровыми, перебороть все трудности, и поскорее выбраться (из Североморска) к нам поближе и чаще показываться в музее. Наши праздники (10-летие и День открытых дверей) прошли хорошо. 1 февраля состоялись три линейки. Трем пионерским отрядам присвоили имя Н.З. Бирюкова (одни из отрядов – это класс твоей мамы). Приезжали пионервожатые из бирюковских отрядов Кривого Рога, докладывали о своих делах… После всех праздников я немного приболела (гипертония), а сейчас уже сижу за машинкой. Работаю над нашим с тобой сценарием к фильму. Я уверена, что и ты нередко возвращаешься мыслью в музей, к нам, ко мне. Надеюсь, что ты не покинешь Бирюкова и будешь заниматься его творчеством… У нас сегодня чудесный денек: тихий и ясный от начала и до конца. Пусть и у вас будут такие. Целую тебя крепко. Анна Ильинична»
К сожалению, я не оправдала надежд Анны Ильиничны – в том смысле, что не занималась творчеством Бирюкова. Но зато, где бы я ни работала, во все вкладывала душу, можно сказать по-бирюковски. Моя семья тоже не осталась в стороне от музейной жизни. Мама немало сделала, чтобы не только отряду, но всей пионерской дружине Никитской школы присвоили имя писателя. Вместе со старшей пионервожатой Лидией Викторовной Слизик вывели они дружину в правофланговые.
Когда в День пионерии в Ялте проходил парад, то открывали его никитские бирюковцы. Вообще, по стране было более ста пионерских отрядов и мы со многими переписывались, а волгоградцы даже приезжали в Ялту, были гостями музея и Никитской школы. В нашей библиотеке есть реликвия, роман «Чайка» с автографом Анны Ильиничны: «Дорогой Ларисе Александровне Фроловой в день большого юбилея – 30-летия педагогической деятельности от коллектива музея Н.З. Бирюкова и от А. Бирюковой с уважением и благодарностью за дружбу с нами. 5 октября 1975 г.». Когда мама вышла на пенсию, она стала работать в музее, участвовала в конференциях, написала не одну статью о творчестве Бирюкова.
С Севера мужа перевели в Псковскую область, а потом в Ленинград. И там началась для меня еще одна страница книги встреч с Бирюковым. Меня приняли в литературное объединение «Радуга», которое возглавляла писательница Елена Вечтомова, чью фотографию в буденовке я столько раз видела в экспозиции музея. Много лет сотрудничала я с ленинградскими библиофилами, с Сергеем Ивановичем Дмитриевым, верным рыцарем Анны Ильиничны. Вместе с ним мы прочли не одну лекцию о жизни и творчестве писателя, организовывали выставки его книг в библиотеках города. Мои старшие товарищи были очень разными, но всех вместе нас держала на своей орбите Планета Бирюкова.
Вот уже полвека прошло, как нет на Земле Николая Зотовича. Нет и Анны Ильничны, нет их верных друзей… Но живут книги Николая Бирюкова. Читая их, мы чувствуем, что в «каждой странице, в каждой строке с нами говорит друг, товарищ, и брат». Он по-прежнему дарит нам «душевное тепло, опору и свет». И если для Леонарда Кондрашенко Николай Бирюков ассоциировался с кораблем, то мне он кажется маяком, чей красный горячий луч пронзает ночную мглу. Памяти писателя я посвятила стихотворение, которое называется «Исповедь маяка»:
- Свободен ты покинуть эту сушу.
- Каких морей не видел твой флагшток.
- А мне опорою единственною служит
- мой маленький скалистый островок.
- Здесь я живу. На этом вот пространстве
- со мною рядом гром и тишина.
- И помню я с упорным постоянством
- всех кораблей спасенных имена.
- О южном не мечтаю я просторе.
- И растопить я не пытаюсь снег.
- Свое сжигаю время, чтобы в море
- мой свет земной увидел человек.
- И длится, длится жизнь или работа.
- И только моря не стареет лик.
- Быть может, настоящая свобода –
- это быть нужным каждый век и миг.
Быть нужным каждый век и миг. Именно этому учат Николай Бирюков и герои его книг. В статье «Лепка образа» есть такие слова писателя: «В жизни иногда встречаются люди, души которых являются как бы отражением воспитавшего их времени. Заглянешь в такую душу – и поймешь целую эпоху, миллионы людей с характерными для них стремлениями, чувствами, моралью. В наше время это капитан Гастелло, Лиза Чайкина, Олег Кошевой…». Мы можем смело добавить: и Николай Бирюков. Шагая по крутым перевалам истории, он не посрамил чести своего поколения, своей эпохи.
Евгения ПАВЛЕНКОВА,
Санкт-Петербург – Ялта
На фото — Н.Бирюков и А.Бирюкова за работой над рукописью
