ПОБЕДНАЯ ВЕСНА 44-го
…Немцы стали угрюмыми и злыми. О новостях люди узнают друг от друга по сарафанному радио. Появляются разные домыслы и догадки. Но по поведению немецких военных видно, что дела у них плохи. Фронт неумолимо приближался к Крыму. В штабе, расположенном в нашем дворе, наблюдается постоянная суматоха. Солдаты что-то выносят из здания и грузят в машины под бдительным присмотром офицеров.
Но жизнь оккупированных граждан от этого не стала лучше. Наоборот, на душе стало тревожней. Участились облавы для направления задержанных в Германию. Это же происходит и на Кубани. Оттуда через Керченский пролив в наш город доставляют в основном крепких и здоровых женщин, многие из которых имеют детей. В Керчи их грузят в товарные вагоны и куда-то везут. Никто не знает конечный пункт назначения. По привычке считают, что это очередная рабсила для Германии.
В нашей родне уже тоже есть потери. При облаве в городе была задержана тётка по отцу и отправлена в Германию. Она жила одна. Детей у неё не было. Муж находился на войне.
Жена одного из маминых братьев, находившегося на фронте, жила на Кубани вместе с сыном, четырёхлетним моим двоюродным братом, и двенадцатилетней дочерью. Никакой связи с ними мы не имели. Даже не знали, живы ли они вообще. Как-то в дневное время к нам забежала плачущая девочка. Она оказалась моей двоюродной сестрой. Со слезами на глазах сказала, что мама с братом находятся вместе с другими гражданами в товарнике, который скоро отправится в путь, но куда, неизвестно. Её мама дала наш адрес, ей удалось незамеченной выбраться из вагона и каким-то образом миновать охрану, состоящую в основном из полицаев, и успешно нас разыскать.
До войны мама с отцом несколько лет находились на заработках в Монголии. Мама там вела хозяйство, а отец работал шофёром. С собой привезли много носильных вещей, постельных принадлежностей, а главное — разных отрезов на платья, костюмы и пальто. Эти вещи нам во многом помогли выжить, так как мама отрезы меняла в городе и в деревнях Крыма на продукты питания.
И сейчас, схватив какие-то отрезы, она вместе с прибежавшей моей сестрой помчалась на железнодорожную станцию. Домой возвратилась поздно вечером. С нею были тётка со своими детьми, которых до этого я никогда не видел. Маме удалось с помощью отрезов договориться с каким-то полицаем, и он, когда стемнело и поезд уже должен был тронуться в путь, выпустил из вагона наших родственников.
Так неожиданно пополнилась наша семья. Нас стало семеро. Кроме того, к нам перешёл жить восемнадцатилетний парень Володя, который ухаживал за моей молодой тёткой, родной сестры мамы. В нашей семье явно не хватало мужских рук. Поэтому мама была очень рада тому, что Володя стал жить у нас. А у него были, как говодят, золотые руки. Он даже мог управлять машиной. Его маме предлагали так же перейти к нам жить, но она категорически отказалась. Володе приходилось выполнять разную мужскую работу у нас и помогать маме.
И вот наша семья в полном составе после одной из облав попала в колонну таких же, как и мы, граждан, которых немцы гнали куда-то за город. Разрешили с собой взять вещи. Куда гнали, никто не знал. У нас была двухколёсная большая тачка, которая всегда стояла на всякий случай во дворе, рядом с нашей квартирой. Теперь она пригодилась.
Тачка была устроена просто. Большая деревянная площадка и два громадных колеса. Тачку забили разными торбами и мешками с необходимым домашним скарбом. Тачка имела две жердины, с помощью которых Володя её толкал, а остальные ему помогали.
Колонна из людей с тачками и без них получилась очень длинной. Почти все гнали перед собой тачки разных размеров. Только некоторые одиночки несли в руках мешки или чемоданы. Были и такие, которые катили велосипеды, загруженные разными вещами. Много было детей. Колонну охраняли немцы, вооружённые автоматами. Некоторые шли с собаками. Много было полицаев, которые шли по краям колонны. Они следили за тем, чтобы никто не удрал из колонны.
Володя по-мужски твёрдо сказал, что надо попытаться бежать, так как неизвестно, куда нас приведут и чем всё это закончится. Самое страшное было то, что гнали нас в сторону Багеровского рва, где немцами были расстреляны евреи нашего города и военнопленные. Мы стали потихоньку отставать от колонны, делая вид, что ремонтируем колесо тачки. К нам всё время подходил какой-то полицай и подгонял с ремонтом. При этом он говорил, что если мы очень отстанем, то немцы просто нас рассреляют.
Дело шло к вечеру. Закончились дома, слева и справа от дороги тянулись убранные поля. Один раз, когда полицай ушёл от нас догонять далеко ушедшую колонну, по команде Володи мы рванули в поле, на котором стояли громадные стога соломы. Бежали очень быстро, толкая перед собой тачку. Даже мы, дети, понимали, что немцы, заметив наше бегство, расстреляют нас без всякого предупреждения. Мы старались убежать как можно дальше от дороги. Остановились только тогда, когда полностью выбились из сил. Была уже тёмная ночь. Все судорожно стали делать большую нору в стоге. Из него до тех пор вытаскивали солому, пока не получилось убежище для нас и тачки.
Снаружи оставлять её побоялись, так как она выдала бы наше укрытие. Когда мы влезли в нору и загнали тачку, Володя забросал снаружи лаз соломой, а потом сквозь неё пробрался к нам. Были уверены, что немцы нас искать будут обязательно и что с собаками нас всё равно найдут и расстреляют. От этого было очень страшно. Мы прислушивались к каждому шороху. Нам постоянно чудились немецкие голоса и лай собак.
В стоге оказалось много мышей. Они так осмелели, что стали бегать по нам. Мы их не отгоняли, боясь лишний раз издать какой-нибудь звук.
Никто до самого утра не заснул. Очень рано мы осторожно вылезли из нашего укрытия и осмотрелись по сторонам. Стояла мёртвая тишина. Решили идти дальше, но только полями. Двигались в основном ночью, чтобы не нарваться на немцев. Никакого ориентира у нас и разработанного маршрута не было. Когда на пути встречалась очередная деревня, мы старались войти в неё ночью. Просились на ночлег. Нас некоторые колхозники пускали во двор и разрешали переночевать в каком-нибудь сарае, где обязательно находилась какая-нибудь живность — коровы, овцы или свиньи.
Хотя стояла страшная вонь, мы ложились на землю и от усталости сразу засыпали. Хозяева нас кормили и давали кое-что из продуктов на дорогу. Взрослые почему-то нигде не хотели останавливаться, так как их что-то не устраивало. Так мы дошли до деревни Токмак бывшего Сейтлерского района Крыма. Вот в этой деревне мы и остановились. Здесь была школа, но занятия в ней не велись. Детей, как могли, обучали грамоте и арифметике на дому. Школа стояла на отшибе села, в нескольких сотнях метров от центральной улицы. Здание пустовало. Жители деревни нам разрешили в нём поселиться.
***
Началась наша очередная новая жизнь, к которой мы вскоре приспособились. Почти все, кроме меня с братом, помогали местным жителям по хозяйству. Рассчитывались они продуктами питания. Володя в какой-то другой деревне работал на маслобойке водителем старенькой машины. Он иногда приносил подсолнечное масло. Начинался пир. Несколько дней объедались тюрёй. В тарелку крошили чёрный хлеб, заливали его водой, добавляли соль и подсолнечное масло. А потом ложкой кушали эту вкуснятину.
Деликатесом было другое блюдо. В какую-нибудь небольшую посудинку наливалось неразбавленное масло, добавлялась соль, после чего оставалось только макать хлеб и наслаждаться такой едой. Но это блюдо в основном готовилось только для детей, так как масла было немного.
В деревне жизнь текла спокойно. Я знаю, что всем руководил какой-то дядька, которого величали старостой. Он у нас был всего один раз. Поговорил со взрослыми и ушёл. Немецкую власть в деревне представлял единственный немец средних лет. Он жил у кого-то из сельчан на квартире. Помню, что он не был офицером. Но и не рядовой. Наверное, на уровне нашего сержанта или старшины. Чем он занимался целый день, не могу сказать. На главной улице деревни он появлялся редко. Пройдёт по ней из конца в конец — и домой.
Наезжали иногда на мотоциклах и на машинах немецкие вояки. Их приезд был связан с отовариванием. Ходили по домам и брали всё, что им было нужно. К нам они тоже пытались наведаться. Но мы к такому визиту всегда были готовы. Голову моей тётки побрили наголо. Когда кто-либо из нежелательных гостей появлялся на пороге, тётка быстро бросалась в кровать, закрывала глаза и начинала громко стонать. Остальные принимали скорбный вид. Печальным голосом произносили одно слово — «тиф». Немцы почему-то хорошо понимали это слово и очень его боялись. Никто из незваных гостей не решался переступить порог квартиры.
С деревенскими ребятами никаких отношений мы с братом не имели. Они нас считали городскими и поэтому не хотели с нами играть. Мы, как могли, развлекались сами. Но однажды все дети деревни и мы, беженцы, на Новый год встретились у бывшего директора школы по его приглашению. У него самого было двое детей, может быть, на год старше меня и брата. Было очень весело. По тем временам было хорошее угощение. А дети хозяина всем приглашённым ребятам приготовили самодельные подарки.
Дома с братом мы подробно, взахлёб, рассказали о том, как веселились вокруг живой ёлки. Взрослые этому очень радовались. А через несколько дней от жителей деревни стало известно, что приезжали немцы, которые в огороде директора школы нашли закопанный бюст Ленина. Они забрали вместе с бюстом и директора. Жители шепотом говорили, что в деревне есть предатель. Были очень удивлены. Ведь в деревне все хорошо знали друг друга, а большинство являлись родственниками.
От жены директора школы стало известно, что фашисты его расстреляли. В деревне все близко к сердцу приняли эту тяжёлую весть и очень сочувствовали женщине, потерявшей мужа в такие трудные дни. Дети деревни были подавлены. Все очень любили своего учителя.
***
Володя не находил себе места, так как ничего не знал о своей маме. Он ушёл вместе с нами из-за моей тётки, которую любил. А его мама избежала всех облав. Она должна была ещё находиться в городе. Но так ли это, никто не знал. Володя решил пробираться в город, чтобы встретиться с мамой. Все члены нашей семьи очень возражали против такого рискованного шага. Боялись, что он может попасть в лапы немцев. Он сказал, что будет очень осторожным. Моя бабушка поддержала его, сказав, что ради родной матери надо идти на всё.
Володя взял в торбочку кое-какую еду и пустился в путь. А путь был очень далёким и опасным. Нам продолжал помогать по хозяйству парень из деревни. Все его звали Ваней — и взрослые, и дети.
Был он чуть выше среднего роста, очень сильным парнем. Я им любовался, когда он рубил на дрова здоровенные чурбаны. От его удара куски древесины со свистом разлетались в разные стороны. У него была красивая добрая улыбка, показывающая сразу все тридцать два белоснежных зуба, ещё больше украшавших улыбку. Руки были такими сильными, что нам, мальчишкам, часто показывал, как он запросто гнёт любые железки. У него была мощная широкая грудь. Он зимой и летом ходил с расстёгнутым воротником одежды, чтобы видели, какая у него красивая грудь.
Моя тётя и двоюродная сестра, за которой Ваня отчаянно ухаживал, говорили, что в деревне красивее Вани никого нет. После освобождения деревни от немцев Ваню сразу же призвали на службу, на войну. Попал Ваня на подводную лодку. Прислал письмо и фотографию, которая запечатлила его улыбку и грудь, обтянутую тельняшкой, видневшейся из-под морской рубашки с расстегнутым воротником. Рубашка моряка именно так пошита, чтобы была видна тельняшка.
Сестра ему ответила, что очень любит его и будет ждать до самой свадьбы. В письме Ваня сообщил, что они уходят топить фашистов. Сразу же напишет, как они возвратятся к родным берегам. Наша семья не успела уехать из приютившей нас деревни, как от командования морской части, в которой служил Ваня, пришло сообщение, что он вместе с боевыми товарищами погиб смертью храбрых. Мама Вани, обняв мою сестру, горько проплакала у нас весь вечер. А сестра с той поры будто онемела. Она ушла вся в себя и почти ни с кем не разговаривала.
Так как Володи очень долго не было, все стали переживать и строить разные догадки. Предполагали и самое худшее — попал в руки фашистов.
Он появился неожиданно вместе со своей мамой глубокой ночью. Принёс два огромных узла, в котором были самые необходимые для его мамы вещи. Наконец я смог рассмотреть маму Володи. Это была молодая высокая женщина и, на мой взгляд , красивая. На ней было совсем новое платье голубого цвета. Такого же цвета были и её глаза. Длинные, крупными кольцами, чёрные волосы доходили до самых плеч. Она была очень неразговорчивой. На все вопросы отвечала короткими фразами.
Всё рассказал Володя, что им пришлось пережить за всё время пути в деревню, а ему — в оба конца. Мама Володи прожила с нами двое суток. За это время она нашла какое-то жилище и сразу же ушла от нас.
Володе приходилось разрываться на два дома. Взрослые между собой говорили, что мама ревнует Володю к нашей семье. Он был у неё единственным сыном, которого очень любила и не хотела, чтобы он встречался с моей тёткой. Считала, что моя тётка увела от неё сына. Насколько я помню, отец Володи погиб в самом начале войны. Можно было понять, почему мама так любила своего сына и почему не горела желанием видеться с нашей семьёй. Ч
ерез какое-то время по деревни в отношении мамы Володи пошли нехорошие слухи. Дошли и до нашей семьи. Жители деревни заметили, что к маме Володи по ночам приходит немец, который жил в деревне. Некоторые даже угрожали тем, что с приходом наших войск маму Володи повесят за ноги, а то и раздерут на две части. За маму Володи было страшно. Я всегда представлял, как эта красивая женщина висит на дереве вниз головой, а ноги связаны верёвкой, перекинутой через сук. Я уже видел повешенных в городе партизан и потому хорошо представлял эту страшную картину.
Но этого ничего не произошло. Когда немцы стали отступать, мама Володи тайно ночью ушла из деревни и благополучно дошла до города, где нормально жила после прихода Красной Армии. А в городе только наша семья знала о том, что к маме Володи похаживал немец. Я всё переживал за то, чтобы кто-нибудь из членов семьи её не выдал. Боялся увидеть её повешенной за ноги. Бог миловал, она дожила до глубокой старости и умерла будучи совсем одинокой.
Володя после нашего возвращения в город был призван в армию. Через несколько месяцев его маме пришло извещение, что её сын считается без вести пропавшим. Молодая женщина так и не вышла замуж. Почему-то она не хотела общаться с нашей семьёй, особенно после пропажи на войне Володи. Но маму Володи хоронила наша семья. Много-много лет мы надеялась на то, что Володя окажется живым, и мы с ним снова встретимся, как и с братом мамы, который также считался без вести пропавшим. Но чуда не случилось.
Моя тётка всю жизнь вспоминала свою первую любовь — Володю, которая возникла в страшные годы войны. Когда мы потом, много лет спустя, с ней встречались, часто вспоминали о том, как мы выживали во время войны. Она, женщина в летах, имевшая уже внуков, обязательно вспоминала Володю. Говорила, что он был он красивым, добрым парнем. Для неё он так и остался восемнадцатилетним мальчишкой.
***
Война продолжалась. По поведению немцев мы чувствовали, что что-то происходит на фронте не в их пользу. Очень часто в небе появлялись наши самолёты-истребители, которые гнались за немецкими бомбардировщиками, возвращавшимся на аэродром в Багерово. Прямо у нас над головой завязывались воздушные бои.
Родители меня и двоюродного брата загоняли домой. Говорили, что какой-нибудь самолёт стрельнёт вниз и пуля попадёт в нас. Но бои мы досматривали до конца, и когда видели, как загоревшийся немецкий самолёт, охваченный пламенем, стремится дотянуть до своего аэродрома, кричали «ура» и, подпрыгивая, хлопали в ладоши. Нам так хотелось, чтобы самолёт не долетел до земли…
Как-то с работы пришёл Володя и сказал, что немцы срочно собирают свои манатки, грузят на разные машины и куда-то увозят. Среди них царит паника. Немецких водителей на все отъезжающие машины не хватало. Немцы сказали Володе, чтобы он никуда не отлучался, так как должен будет управлять машиной с грузом. Куда надо будет ехать, ему не сказали. Он понял, что надо будет отступать вместе с немцами. Как только выдался случай, он удрал домой.
Очень боялись, что немцы будут его разыскивать. Мама сразу же его увела к какой-то знакомой деревенской женщине, которая у себя спрятала Володю. Ночью на мотоцикле к нам приехали немцы с переводчиком-немцем. Стали грозно спрашивать, где шофёр Володя. Мама сказала, что он утром, как всегда, ушёл на маслобойку и ещё не возвращался. Она с наигранными слезами на глазах предположила, что, может быть, его схватили партизаны за то, что он работал на немцев, имея в виду его работу шофёром на маслобойке. Немцы очень разозлились, что не нашли Володю.
Они умчались назад. Больше в жизни мы не видели ни одного немецкого солдата. Потом встречали только пленных, которые выполняли в городе разную тяжёлую работу и в первую очередь по разборке разрушенных зданий.
Володя безбоязненно вернулся домой, так как было ясно, что немцы удрали. Незаметно исчез единственный немец, который проживал в деревне. Но мы совершенно не знали, освобождена ли Керчь, и можно ли было возвращаться. Наступила какая-то гнетущая тишина. Люди перестали выходить лишний раз на улицу. Все сидели по домам. Никто не знал, что нас ждёт впереди. Полнейшая неизвестность. Мы уже были научены горьким опытом и потому допускали, что немцы могут вернуться. А это нас пугало ещё больше.
***
Как-то раз днём кто-то очень сильно со стороны улицы постучал настойчиво в окно. А потом раздался требовательный голос на русском языке, чтобы к окну подошли хозяева. Мы понимали, что этот человек не был жителем деревни. Явно какой-то чужак. Страх и паника охватили всех. Мы забились в самый дальней угол комнаты и старались не шевелиться, будто в доме никого нет. Человек от окна не уходил. К тому же слышалось ржание коня. Это окончательно привело нас в замешательство. Чувствовалось, что незваный гость в покое нас не оставит.
Тогда бабушка как самая пожилая, которой, как она сказала, терять было нечего, вышла из закутка и глянула в окно. Крестясь и трясясь, бабушка повернулась к нам и сказала, что возле окна на коне сидит офицер-белогвардеец. Она стала креститься и говорить, что ещё, кроме немцев, не хватало только белогвардейцев. И тут «белогвардеец» задорно закричал, что если только мы сейчас не покажемся, он на коне въедет в наши хоромы.
Мама поняла, что могут быть неприятные последствия, потому вышла из угла комнаты и подошла к окну. Прямо возле окна красивый конь неспокойно перебирал передними ногами и прядал ушами, видимо, от незнакомых звуков. Седок скалил зубы и потихоньку постукивал каблуками по бокам жеребца. На коне красовался крепыш с шевелюрой цвета соломы. В руках он держал плётку с короткой, деревянной рукояткой, которой стучал по раме окна. На нём была чисто постиранная гимнастерка, на которой красовались какие-то ордена и медали.
Но самое главное, на плечах красовались офицерские погоны по две звёздочки на каждом погоне. Бабушка правильно сориентировалась по погонам, с кем имеет дело. А мама, как потом она объяснила, поняла так, что немцы привлекли на свою сторону недобитых белогвардейцев и их сыновей. Поэтому мама как можно приветливее обратилась к офицеру: «Господин белогвардеец, в доме одни только женщины и дети. Они очень напуганы. Никто от вас не прячется».
Хотела как-то ещё разжалобить белогвардейца, но тот её прервал молодым весёлым смехом, сквозь который можно было разобрать то, что тётка объелась блинами, так как поблизости лично он не видит даже тени белого офицера. А вот перед нею есть только боевой офицер Красной Армии, от которой немцы драпанули из Крыма.
Тут потихоньку повыползали все члены нашей семьи. Мама открыла окно, чтоб лучше было слышать друг друга. Офицер сказал, что в нашей армии давно введены погоны, а мы просто об этом не знали, будучи под немецким игом. Поверили ему полностью, когда он не без гордости показал на орден Красной звезды, красовавшийся на его груди.
Тут мы все вылетели во двор, подбежали к верховому и буквально стащили с коня. От наших поцелуев он не отбивался, только весело хохотал и подмигивал моей тётке и двоюродной сестре, которые были чуть моложе красивого парня. Когда немного успокоились, офицер попросил пойти в деревню и сообщить радостную весть. А он поскачет в другие деревни с этой же целью. Все мы, взрослые и дети, перегоняя друг друга, помчались на ближайшую улицу с криками: «Ура! Победа! Свобода!»
Некоторые жители деревни уже и сами засекли незнакомого военного всадника и потому шли нам навстречу для расспросов. Все чувствовали, что раз немцы удрали, то должны вот-вот появиться наши. И это случилось.
Словами трудно передать людскую радость по поводу освобождения от оккупации… Люди обнимались и целовались. Так не целуются даже на свадьбе. Где-то залихватски взыграла гармошка, кто-то пустился в пляс, а кто -то затянул советские песни, по которым так соскучились люди, которые они не могли долго-долго петь под страхом смерти.
Так в России зарождался Новый праздник, который потом станет нашим национальным праздником — Днём Победы, который будут отмечать со слезами на глазах, обязательно вспоминая тех, кто за Великую Победу отдал свою жизнь. А таких оказалось миллионы, могилы многих из которых остаются безымянными.
***
Мы, ныне живущие на земле, должны передавать из поколения в поколение всю трагедию жестокой войны. Должны сделать всё, чтоб подобное не повторилось. Чтоб дети спали мирно и не вздрагивали при любом грохоте, даже грома, как несколько лет вздрагивали мы -дети военных лет. Некоторые сейчас, идя по стопам коричневой чумы, прославляют нацизм, фашизм, называют убийц-бандеровцев героями Украины, переписывают историю в пользу кровавых молодчиков, которые снарядами из крупнокалиберных орудий стирают с лица земли города, деревни и посёлки Юго-Востока Украины, бомбят мирное население, свой кровавый путь устилают трупами детей, женщин и стариков.
Несколько десятилетий назад человеческие уроды свою страшную и безумную жизнь окончили на виселице. Лозунг нынешних украинских мракобесов — «коммуняк и жидов на гиляку, москалей на ножи!» должен для нормальных людей стать сигналом того, что людоедская идеология фашизма засела накрепко в головах украинских бритоголовых.
Мы порой недооцениваем силу фашизма, принимая факельное шествие его рьяных поклонников и сторонников по центру Киева с нацистским приветствием чем-то вроде безобидной игры не совсем адекватных людей. Надо время от времени вспоминать, как один молодой бесноватый с хорошо подвешенным языком и двенадцать его дружков в одной из немецких пивнушек разглагольствовали о покорении всего мира. Посторонние, слушая этих молодчиков, снисходительно улыбались.
Когда эти молодчики пошли по улицам ночных городов Германии, люди пальцем крутили у виска. Когда же они стали устраивать погромы с убийством евреев и других неугодных фашистам лиц, остальные стали радоваться тому, что убивают не их. Они стали подобострастно вскидывать руку вверх и орать: «Хайль, Гитлер!» И так они дошли до Волги, пройдя сначала через всю Европу.
Сейчас так вскидывают руку многие особи с душераздирающим выкриком приветствия фашистов-бандеровцев: «Слава Украине! Героям слава!» Вам это ничего не напоминает? Самое неприятное то, что в России есть их поклонники, сторонники, пособники, которые не прочь пройти по Красной площади Москвы, размахивая бандеровскими флагами и точно с такими же лозунгами, как и у их украинских братьев-фашистов, которые сейчас потрясают Киев.
Кто и когда остановит тех и других? На Украине, кажется, уже опоздали. А что в России? Всё так же будем тупо поглядывать на Запад и США, чтобы нам не погрозили пальчиком и, разводя руками, гордо молвить: «Господа американцы, у нас тоже свобода слова, шествий и демонстраций», т.е. демократия.? Мне как юристу кажется, что государство путает демократию со вседозволенностью, что для него, государства, это весьма опасно, что подтверждается историческими фактами.
К этим мракобесам надо принимать самые строгие меры воздействия. Уж очень они распоясались в России на американские гранты. Общественность будет довольна решительными действиями государства в отношении обыкновенных предателей, которых почему-то называют несистемной оппозицией. Нам хватает внешних ненавистников России, которые спят и видят её покорённой.
Фото вверху — Керчь, 1942 год
с сайта dialog-pokoleniy.ru
