Крымское Эхо
Культура

Как сложно истинному в ложном

Как сложно истинному в ложном

РЕЦЕНЗИЯ НА МИНИ-ПОВЕСТЬ ЕВГЕНИИ БЛИНЧИК «МАСТЕР ВОЛШЕБНОГО СЛОВА»

В творчестве крымского писателя-фантаста Евгении Блинчик, известной как яркий представитель жанра мифологической фэнтези, преобразователь мифов самых разных цивилизаций и народов, древних и современных, – особняком стоят произведения, посвященные мифологии славянской. Той самой, что наиболее ярко и близко знакома нам по русским народным сказкам, былинам, сказаниям, песням, быличкам и т.п.

Никто не станет отрицать, что в фольклоре славянских народов находят отражение древние, дохристианские верования, символика, значения, ассоциации… а потому возможна и бездна интерпретаций каждого сказочного образа: откуда он взялся? Что являл собой изначально? Что символизировал? Как изменился/исказился впоследствии, и что было тому причиной?

Вот, например, всем известная Баба-Яга. У Евгении Блинчик (в мини-повести «Мастер волшебного слова») – Ягишна, что означает «Яга, дочь Яги», сиречь истинная Яга во многих поколениях.

Евгения Блинчик

В одном из недавно прочитанных автором этих строк в сети современном «сказании» – Ягиня (не совсем ясно, это просто имя или, опять же, матроним, означающий «дочь Яги»). Однако нельзя утверждать, что современные мифы пишутся «с потолка» – за ними всегда стоят если не опредёленные знания и разыскания (хотя без них обойтись трудно), то интуитивный опыт их авторов, а ведь именно в нём, в подсознании, и хранится опыт многовековой, который художником слова выхватывается «из Вселенной» порой без всякого участия разума и удивляет его самого.

У автора сказания о Ягине героиня обладает свойством становиться по желанию своему то юной девой, до дряхлой старухой. «И это всем известная Баба-Яга» – завершает свои историю автор. Но никак не объясняет нам, а почему же эта героиня предпочитает большей частью являть себя людям именно старухой, а не девой. А вот это и есть самое интересное в этом древнем мифологическом и фольклорном образе. Почему Яга прячет от нас свою молодость, женскую силу и красоту?

Очень похожий вопрос ставится и в мини-повести Евгении Блинчик «Мастер волшебного слова». И не только относительно Яги-Ягишны, но и целого ряда классических былинно-сказочных персонажей. Почему они прячут от нас свои истинные лица под теми сказочными масками, к которым мы привыкли? Каковы они на самом деле?

То, что мы видим, «вступая» в поле повести, не противоречит привычному: Кощей – как обычно, полускелет в короне; Ягишны – злые старухи с железными зубами и когтями, и если не едят людей, то постоянно со злости этим угрожают; кот Баюн с золотой цепью тоже нам хорошо знаком… И всё, вроде бы, ничего, пока не выясняется, что эти их обличья – и даже некоторые (как сказали бы сейчас) поведенческие паттерны – не их истинные. Эти создания претерпели трансформацию, метаморфозу, превращение – под воздействием неких «волшебных слов», которые в состоянии стресса потоком излил им всем «на головы» главный герой рассказа Евшиков (или Евша), взявшийся неизвестно откуда.

Это потом мы узнаем, что он – «попаданец» в эту вселенную из нашего мира, и узнаем очень ненавязчиво (автор весьма неплохо справляется с распространённой в фантастике темой «попаданчества», прописывая её естественно, так, что она не выглядит «богом из машины»). Но в начале повествования это все нам не известно, и кажется, что и Ягишны, и Баюн, и даже редкий для сказок, а у автора почти аутентичный герой Булат-багатур – двенадцатилетний подросток-половец с довольно сложным характером, – самые доподлинные.

Ягишна

Как и нужно в русской сказке, где персонажи говорят на языке «былинного этикета», вёдра сами ходят по воду, а испив не той воды, можно стать козлёночком или же кем-то ещё вплоть до белоголового кондора. Искры авторского юмора расцвечивают повествование с самого начала, и, тем не менее, оное начало кажется сказочно-привычным, знакомым…

И вдруг!.. Это ведь Евгения Блинчик – у неё никогда миф и фэнтези не бытуют сами по себе, одна из любимых ею авторских коллизий – совмещение волшебства с наукой, технологиями, точнее, объяснение первых вторыми. Приём не новый, ещё классик фантастики Артур Кларк утверждал: «Любая достаточно развитая технология неотличима от магии», – однако здесь этот постулат раскрывается весьма неожиданно. Вся эта сказочная вселенная: этот лес, а в нем избушка, все эти ключи колючие и кипучие, и волшебные озёра, в общем, всё, что предстало перед нами, – это есть такой огромный… вуз! Да-да, высшее учебное заведение во главе с ректором Кощеем, специалистами высокого класса Василисой Премудрой, Ягишной Никтичной и др., приглашенными экспертами из других таких же «вузов», являющих собою реальность других мифов или литературных произведений, легко пересекающихся между собою. Таков «эксперт Василий», в котором даже без авторских примечаний легко угадывается знаменитый Василий Тёркин – герой известных поэм А. Твардовского.

«Ну, вот опять! – воскликнет читатель. – Школа чародейства и волшебства. Будто не видали мы таких!». В том-то и дело, что между школой и вузом (даже волшебными) разница огромна – такая же, как, по былинному этикету, между «вьюношей» («есть субъект несамостоятельный, глупый и от родителя зависящий») и «добрым молодцем» («отличается… самостоятельностью, умом и исполнением подвига богатырского»). И оные подвиги совершаются не просто так, а, к примеру, для того, чтобы… «написать докторскую»!

Сиречь, их суть – в эксперименте, в познании мира и его позитивном преобразовании, а также в защите от явлений негативных. Добры молодцы в этой истории – даже не студенты, а уже аспиранты, а то и кандидаты наук. А красна девица Василиса Премудрая – и вовсе учёный мирового класса, превосходящий если не в теории, то в практике собственного батюшку – ректора Кощея.

И вовсе не утверждается в этой истории, что никаких чудес нет, ибо всё объяснимо наукой, всё дается умением. Не утверждается так же и расхожее: «Чудеса надо творить своими руками». В этой вселенной всё очень странно: даже повелевая чудесами, даже воспринимая это в своей жизни как нечто обыденное, герои не превращают свой мир в банальный, более того: им самим в нём многое непонятно – и возбуждает немалый исследовательский интерес.

А особенно в том случае, если это касается их самих, их собственной судьбы. Легко ли быть скелетом в короне, если до внезапного превращения был полнокровным, живым, дородным мужчиной в расцвете сил? А именно таково истинное обличье батюшки Кощея в этой истории. Возможно, у автора не было никаких привязок, а может статься, где-то в очень старых версиях сказок упоминается, что Кащей были именно таков? Известно, что сам этот образ – очень поздний в русском фольклоре, даже имя это появилось поздно, а прежде героя с теми же функциями именовали Карачун.

А Карачун – как древнеславянское божество – либо одна из ипостасей бога Велеса, либо один из его многочисленных спутников. А уж у такого полнокровного бога-жизнедателя, божества самой природы, сравнимого с древнегреческим Паном, а то и с самим Дионисом, среди спутников никаких «скелетов» быть не могло – только полные жизни, радостные существа. А вот если ипостась?.. Велес, кроме прочих его задач, ещё и связующее звено между миром живых и миром мёртвых, охранитель перехода из одного в другой. В этом смысле могли быть у него и образы, подобные Бессмертному Кащею.

А что же Ягишна? После превращения – железнозубая агрессивная старуха. А до – красивая, статная, умная и серьёзная женщина. Не юная девушка, но воплощение самого расцвета женственности, именно такая, какой видели – и изображали – одну из самых древних и прославленных славянских богинь – Мокошь. Это богиня судьбы, богиня-пряха, что позволяет ассоциировать её и с античной Афиной (тоже не легкомысленная девица, а серьезная мудрая дева, и тоже пряха), и с древнегреческими же мойрами (прядут нити судеб и перерезают их – у каждой своя задача; а в некоторых интерпретациях Мокошь оказывается не одна: у неё есть две сестры, Доля и Недоля, которые прядут вместе с нею, но несамостоятельны, подвластны ей, она, Мать Судьбы, посылает их к людям).

Так же легко провести ассоциацию этой триады женских божеств со скандинавскими норнами, а ещё – с древнеиндийскими Тримурти (Брахма – Вишну – Шива), имеющими те же функции: создание жизни, её подержание и разрушение. Правда, в индийском мифе это божества мужские, но они отвечают за жизнь в целом, а вот их жёны, проявления энергии Шакти, которых вместе называют Тридэви, – воплощают всё то же самое как бы внутри жизни, в мире людей и их конкретных судеб.

Потому нередко близкие сердцу и дому богини Сарасвати, Лакшми и Парвати почитаются людьми с куда большей теплотой, чем их небесные супруги, слишком абстрактные и недостижимые. Число три является сакральным для многих культур, в русских сказках оно тоже нередко: и персонажей (царевичей, богатырей, Змеев и др.) бывает по три, и важных деяний, и испытаний. Даже Яга бывает не одна, а три – одна другой страшнее, или же мудрее, или могущественнее.

Потому, проводя все эти параллели, ничуть не удивляешься, что находишь о богине Мокошь прямое заявление: её низовая ипостась – Баба-Яга. Что значит «низовая»? Образ принизили, когда понадобилось избавляться от «старых богов» и выставлять их в невыгодном свете: злыми, коварными, жестокими к людям, отвратительными? Или же эти ипостаси разного порядка: небесные, земные и «подземные» – у божественных образов существовали всегда и несли свои самые что ни на есть прямозначные и практические функции. Именно они во всём многообразии отражаются и в фольклоре, и в современной мифологической фэнтези.

Нельзя не упомянуть и ещё один древний образ, из которого «вышла» наша Баба-Яга. Это Берегини. Их представляли юными и прекрасными девами, которые первоначально охраняли берега рек, рвов и т.п., защищавших города и селения, а потом стали «обережницами» вообще всего, вплоть до иглы и напёрстка швеи или других предметов повседневной жизни наших предков. И о Берегинях можно прочесть, что позже их образы были снижены до ведьм, в т.ч. Бабы-Яги. Вот оно – превращение юной прекрасной Ягини или зрелой, мудрой красавицы Ягишны в злонравную старуху! Бывает ли превращение обратное? Только ли в современных переосмысленных мифах?

И в старых сказках, хоть и частичное, но бывает. Яга по-прежнему несёт на себе функции Берегини. Она и дитя в печь сажает не для того, чтобы изжарить и съесть, а чтобы исцелить и закалить (сравним с осетинским нартским эпосом: там похожим образом закаляли главного героя, могучего Сослана). И гостей своих – добрых молодцев – и накормит, и напоит, и в баньке попарит, и совет добрый в дорогу даст, да ещё и какой-нибудь волшебный клубочек-гребешок-платочек дарует.

Какая же это злобная старушенция? Не дается Яге этот «низовой» образ, ну, никак не даётся! Правда, чтобы молодец получил эти клубочки-платочки, Меч-Кладенец да коня волшебного, Ягаможет ему испытание устроить (чаще всего их бывает именно три), но уж если богатырь могучий это испытание пройдёт да ум свой и силу докажет, то получит не только чудесные дары от Яги-Берегини, но и судьбу его Яга-Мокошь сквозь все препятствия мудростью своею проведёт.

И каково же нашей Мокоши-Афине-Сарасвати – Ягишне Никитичне из повести «Мастер волшебного слова» – «перекинуться» в ужасную старуху, ещё и вынужденную злобиться по новой природе своей? А вторая Ягишна, Петровна, и вовсе поддельная – в неё силой «волшебных слов» обратился добрый молодец, Иван-богатырь – такого ни в каких сказках не прочтёшь: как страдает в теле старухи витязь, как ему «хочется» даже есть людей, но он борется с этим, как теряет из-за этого свою милую, которая не хочет с ним, таким, «по блюдечку общаться», да как рыдает над какими-то упавшими поганками, которые «Ягишна Петровна месяц лелеяла», ибо Яге-то поганки нужны, а вот доброму молодцу и вовсе надобны быть не могут.

Неизвестно, водились ли когда-либо на Руси тигры… Здесь можно упомянуть летописного «зверя лютого», по описанию очень похожего на крупного хищника семейства кошачьих, которого узрел на охоте князь Владимир Мономах… Но подлинных доказательств тому нет, а значит, нельзя утверждать, что образ «поэтического тигра Баюна» – истинной ипостаси превращённого кота – несёт под собой какие-то исторические или мифологические подосновы, скорее всего, это просто авторский вымысел – но какой поэтичный!

Особого внимания заслуживает персонаж Булат-багатур. В сказках (и не факт, что только по современному мифу в виде фильма А. Роу «Кащей Бессмертный» (1944), весьма близкому к сказаниями старины) он известен как Булат-балагур, т.е. функция у него другая: балагурить, развлекать, шутить, острословить, быть хитрым, пронырливым, усыплять бдительность, проворачивать какие-то делишки.

Чем-то подобным он и стал, превратившись: хитроумным подростком, которому многое такое как раз по плечу, вот только балагурить совсем не хочется: ещё бы, если лишился своего истинного облика – могучего половецкого багатура-богатыря. Об этом персонаже мало что известно, кроме того, что он «наполовину каменный», а то и вовсе «каменный». Здесь уже упоминался нартский эпос – именно там наиболее ярко представлены герои с каменными, железными и даже раскалёнными телами: Сослан, Батрадз и другие (к слову, вечно молодая и мудрая мать нартов Шатана – чем не та же Яга-Мокошь-Берегиня?). Но у этих эпических героев их «каменность» – благословение, защита, символ непобедимости – а у Булата-багатура… наказание! (В старых сказках – за проделки, в этой же повести – за то, что «не поладил со своим научным руководителем»). И полукаменным быть трудно, а уж вовсе каменным стоять…

По одной из версий, чтобы оживить своего друга и соратника Булата, Иван-богатырь должен полить его кровью своих детей. Нужно ли их при этом убить, или просто взять часть крови – не уточняется. Но звучит как символ: дружба и соратничество в деле богатырском – сильнее даже родственных привязанностей. Момент спорный, и в рассматриваемой повести до этого дело не доходит: автор оставляет Булата каменным, а Ивана – только-только женившимся на Марье Моревне, – а что будет дальше, то неведомо.

В целом же повествование являет нам картину такую: превращения под действием «волшебных слов» происходят не «абы как», а из истинных ипостасей, скрытых от нас толщей веков, герои в большинстве своём обращаются в свои сказочные шаблоны. В тех, какими их привык видеть читатель. Автор – сознательно ли, интуитивно – показывает нам, как на самом деле сложно истинному в ложном, как «страдает» древнее представление, символизм, «объяснимая магия» в этих самых шаблонных рамках, ходульных скоморошьих куклах…

Впрочем, не стоит возводить напраслину на скоморохов. Именно они, а также шуты, «дураки» в средние века и доносили до жаждущей зрелищ публики или скучающих правителей древние знания – правда, в форме потешной, несерьёзной, в виде шуток, острот, весёлых сценок… По утверждению Евгении Блинчик, подкрепленному культурологическими сведениями, «дураки» изначально были особым сословием, предназначением которого и было сохранение и передача через поколения тайных знаний, сокрытие их под балагурством, под «всякий услышит то, что хочет слышать»: басню или истину, если достиг её понимания, – «В каждой шутке есть доля правды».

А их «глупое» поведение всегда приводило к конструктивному результату. И помогало узнавать друг друга: «Дурак дурака видит издалека». Потому-то и так важна для автора повести смысловая разница между понятиями «дурак» и «неуч». Именно последнее слово намертво приросло к главному герою, его только так и называют – Евша-неуч, имея в виду, что он ничего (в этом мире) не знает, не обучен и к обучению не способен. Но когда Евшиков проявляет своё «могущество», а именно знание «волшебных слов», резко преобразующих сказочную вселенную и её обитателей, кое-кто начинает сомневаться: а правда ли он – обычный неуч, а может быть, он – дурак? (именно в вышеописанном смысле, то есть – спонтанный маг?)

«Спонтанными магами», к примеру, в произведениях К. Кастанеды (которые также очень близки к фольклору, только другого народа) именуются поэты. Как пишет об этом московский фантаст Анна Медовая: «Поэт не планирует и не знает заранее. Поэт не знает ничего, он открывает рот и произносит. Потом над этим можно поразмыслить. Иногда улов очень богатый». В русском же языке понятие «поэт» – весьма многогранно. Особенно если вспомнить древних сказителей, чьё искусство было воистину подобно магии…

И как же им стал обычный сантехник из нашего мира, который в результате травмы – и изменённого состояния сознания из-за неё – частично, «нецелым», перенёсся в мир Яги и Кащея? Неужели всё просто: это мир волшебства – и любой, попавший в него, автоматически становится волшебником? Ничего подобного! У Евгении Блинчик (что для неё не удивительно) – как раз всё наоборот. Евша-неуч не способен постичь и сотворения элементарного «чуда»: заставить вёдра сами по воду идти… пока вдруг не разозлился искренне на эти вёдра – да не исторг спонтанно «волшебные слова» – тут уж вёдра останавливать пришлось, иначе залили бы водою всё хозяйство Ягишен.

И над тем, что же это за слова такие, долго-долго бьются величайшие умы этого сказочного вуза вкупе с приглашенным экспертом. Да и самому герою более чем хочется это понять…

Читатель догадывается, о чём речь. Автор сама говорит в примечаниях к повести: «Определенная смысловая часть текста была создана под влиянием сборника статей под редакцией В.И. Желвиса «Злая лая матерная…»».

Однако почему же именно эти слова – табуированная лексика – способны вершить «чуда превеликие»? Ответ прост, да и известен многим: по одной из версий, именно эти слова носили в древности если не священный, то обережный характер. Может быть, это были некие формулы обращения к древним богам. Не просто так воевавшие с русскими иностранные военачальники отмечают, что когда русские при наступлении «ругаются в бога и его мать», то это на самом деле – молитва. Призыв небесной помощи «с душой». Причём, именно боевая молитва – или даже мантра: очень краткая, ёмкая, точная, эмоционально сильная, настраивающая психику на нужный лад – и приводящая к победе. Что уж говорить о словах, пришедших издревле – можно представить, какова их психологическая и ментальная сила.

            Не стоит и удивляться, что некогда бывшие обрядовыми формулами слова и фразы впоследствии приняли ту самую «низовую форму», о которой говорилось выше: стали запрещёнными и порицаемыми. Но вот почему-то именно этих слов – судя по многочисленным фольклорным упоминаниям – очень сильно боится «нечисть»… сиречь, те самые сказочно-былинные существа, «вышедшие» из древних богов и духов.

Никакая они не нечисть. Но именно в неё и превращаются под воздействием этих пугающих слов. Но ими же – изречёнными «с душой, а не с сердцем», то есть с добрыми чувствами, а не со зла, – возвращают свои истинные формы. Важен сам настрой того, кто эти слова произносит. Важно отношение к ним, их магической силе: темной и светлой её сторонам. Непросто же было Премудрой Василисе привести затюканного всеми и уже почти на пределе отчаяния пребывающего Евшу в должное расположение духа! И удалось это ей благодаря тому, что сумела рассмешить бедолагу – скоморошьей прибауткой, то есть, приёмом мудрых «дураков» древности, которые были, наверняка, и чем-то вроде психотерапевтов для своего времени.

«С душой, а не с сердцем» назови вещи «своими именами», нужными словами – и названное снова станет собою. А потом останется только решить, возвращать ли «нецелого» Евшу, собрав воедино, в его мир или дать ему возможность сделать собственный выбор, где остаться. Ведь в этой сказочной вселенной он и сам стал… сказочником! Бояном Вещим, поэтом… Вот только слова его волшебные не должно более изрекать – их следует хранить под печатью молчания, – может быть, для особых случаев: и на этот чудесный мир может налететь лютый ворог, которого не грех и победить при помощи сильных боевых мантр. Или не война – но какое-то серьёзное преобразование, или…

Автор оставляет своего героя в мире Ивана и Василисы, Булата и Баюна. И ничего не говорит о его дальнейшей судьбе. Пригодится ли он и его самопроизвольная магия этой вселенной? Или так и останется «запечатаной»? А может быть, он научится ею управлять? Если уже пользуется в этом мире немалым уважением «мастер волшебного слова».

Как и в мире нашем никогда не останутся без внимания спонтанные маги – писатели и поэты. В том числе и те, кто стремится углубиться в суть этой магии, – авторы мифологической фэнтези. В завершение нашего обзора приведём еще одну цитату фантаста Анны Медовой: «Фэнтези – удивительный жанр. Он позволяет напрямую прикоснуться к феномену мотивации и сознания, до которых было бы трудно дотянуться средствами реализма или даже научной фантастики».

Вам понравился этот пост?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка 5 / 5. Людей оценило: 3

Никто пока не оценил этот пост! Будьте первым, кто сделает это.

Смотрите также

Лигурийские сезоны в Крыму

.

Булгаковский дом на Садовой и Евпатория

Валерий МЕШКОВ

Правильное кино

Оставить комментарий