Крымское Эхо
Архив

Я все помню…

Я все помню…

КАК НАЧАЛАСЬ ВОЙНА В БАЛАКЛАВЕ

Время идет, оно все дальше и дальше удаляет нас от Великой Отечественной войны. Минувшие те годы, полные трагизма и смерти, героического сопротивления врагу советских людей и их беззаветного служения Отечеству сохраняются в книгах, мемуарных записях, воспоминаниях очевидцев. Нужно беречь эти записи — для себя, для потомков, читать и перечитывать их. Потому что любые детали прошедшей той войны, пусть даже эти детали и будничного характера, показывают истинный облик непростой той годины, когда на нашу страну пришла беда и наши деды и отцы встали на защиту Родины.

Вот — воспоминания о том, как началась Великая Отечественная война, о том, как она пришла в Севастополь, жительницы Балаклавы Раисы Степановны Холодняк (в девичестве — Ивановой). В наши дни Раиса Степановна часто рассказывает на встречах со школьниками о героизме защитников Севастополя, делится своими воспоминаниями в интервью с журналистами. Готовя материал к публикации, корреспондент «Крымского Эха» постарался сохранить стиль повествования этой женщины, не убирать тех мелочей, за которыми скрывается грозное дыхание великой эпохи, к которой мы всё возвращаемся и возвращаемся. Как будто питаем из нее соки для нынешней нашей жизни…

 

Раиса Степановна Холодняк

Я все помню...
— …Я все помню. В тот день, 21 июня, в школе у нас шел выпускной вечер, и было мне тогда семнадцать с половиной. Сейчас школы уже нет, ее разбомбили в войну, на ее месте стоят два жилых дома — это там, где поворот на набережную Назукина. Веселились мы на том вечере, танцевали, не так, конечно, как сейчас танцуют. Вальсы танцевали, фокстроты, танго. Пришли к нам гости — начальники предприятий, руководители разные. И не чувствовалось в их поведении тревоги, что завтра должна была начаться война. Мы и так знали, что она будет. Тогда телевизоров не было, а, когда мы ходили в кино, перед началом сеанса в киножурналах показывали Испанию, где уже шла война, Германию, где расправлялись с коммунистами. Поэтому мы ждали войну, пусть даже и заключили договор…

После выпускного вечера мальчишки с девчонками пошли на утес к Генуэзским башням, а я — домой. Идем с отцом и слышим: где-то далеко над городом — гул, какие-то всполохи, прожекторы мелькают. Но мы не обратили на это внимания.

Спать легла я в тревоге. Но не в той тревоге, о которой вы думаете, мол, завтра война — нет, я просто боялась проспать и не встать рано утром. На следующий день мы с ребятами собрались ехать в Никитский ботанический сад. Никуда мы, конечно, не поехали.

Раиса Иванова. Фото 1937 г.»
Я все помню...
Утром в Балаклаву приехали те, кто работает в Севастополе и кто видел, что там происходило. Приехали на первом трамвае и рассказали, что Севастополь бомбили. Эта новость мигом разнеслась среди балаклавцев. Еще по радио ничего не говорили, а мы уже все поняли: война началась. Какое впечатление это оказало на нас? Трудно сказать. Мы ведь знали уже и про Халхин-гол, и про Финляндию, но это — далеко. Даже, когда немцы двигались на Польшу и занимали ее, мы и тогда думали: далеко, нас не коснется. А тут — как будто меня что-то придавило, даже свет стал не таким… Как будто через черные очки я смотрела. Такое же чувство, признаюсь, было у меня и в наши дни, когда я узнала о подписании Беловежского соглашения о развале СССР…

…Утром я пошла в школу, узнать: что теперь делать? Собрались с ребятами возле школы, разговариваем. Потом мы с девчонками разошлись, а мальчишки в военкомат направились.

…Люди из Балаклавы начали понемногу уезжать, эвакуироваться. Военные жен и детей своих, куда смогли, отправили. А мы с подружками захотели поступать в институт. Поехали в Симферополь, сдали документы… Почему решили поступать учиться? Потому что была надежда, что война закончится. Я верила, что в конце концов немца остановят. И эта вера была почти у всех. Даже когда немец в Севастополь пришел, всё равно верили: победим его! Итак, сдали мы в институт документы, ждем вызова. Но вызов так и не пришел…

 

Раиса Иванова (крайняя справа в верхнем ряду)
со своими школьными товарищами. Фото 1940 г.

Я все помню...
8 ноября, помню, рано утром вышла я во двор со своим маленьким братиком на руках, и вижу — в небе летят самолеты. Говорю я братику: «Смотри, Лёнечка, какие красивые самолетики!» А эти самолеты пролетели над нами, и в Карани их обстреляли наши зенитчики. Немецкие это оказались самолеты. В Севастополь их не пустили, они вернулись и сбросили бомбы в Балаклаве. Одна из бомб упала возле клуба ЭПРОНа. Там и сейчас стоит старый довоенный дом, и на его фундаменте видны следы от осколков. Когда мимо прохожу, всегда гляжу на эти выбоины…

Раиса Степановна рассказала, как она видела на горе Спилия (Спилия — так называется гора, возвышающаяся над Балаклавой.) первые бои с фашистами молодых ополченцев, а потом подразделений рубцовцев. Помнит, как в Балаклаву приехал второй секретарь обкома Федор Меньшиков и как он, по рассказам ее отца, собрал партийный актив и поставил задачу: наладить на местах работу для обеспечения жизни осажденных.

Летят немецкие самолеты»
Я все помню...
— …Когда немцы со Спилия начали обстреливать Балаклаву, у нас уже работала пекарня, прачечная, рыбаки ловили рыбу, причем, хватало ее и балаклавцам, и нашим защитникам — так мы их тогда называли, — даже в Севастополь рыбу возили. Организовали санитарную группу из девчонок-старшеклассниц, боевую дружину из тех, кто не в армии, — если понадобится, чтоб в бой могли вступить, но в основном ребята были связными — телефона ведь между Севастополем и Балаклавой не было. Были и курсы для медсестер, где занятия проводила Мария Николаевна Щербакова — старенькая такая, в армии она не могла быть, так она учила делать перевязки. Молодежь участвовала в художественной самодеятельности, а чтобы встретиться и поговорить друг с другом, мы собирались возле клуба ЭПРОНа — там было самое безопасное место. А обстреливали нас везде, снайперы нас мучили, минометные обстрелы. Но нас научили, как безопасно вести себя. Если ходишь — то по-над стенкой, чтобы снайперы не достали. Особенно опасно было ходить возле завода «Металлист». Поэтому там выкопали траншею, в которой и мне приходилось пережидать обстрел. Застанет минометный огонь — лягу и лежу. Отстрелялись немцы — бегу дальше. Кстати, возле клуба ЭПРОНа была и парикмахерская. Защитники спустятся туда, побреются, постригутся… Так мы и жили.

…В конце декабря в очередной раз в Балаклаву приехал Меньшиков. Он собрал комсомольцев и сказал, что нужно готовить для защитников новогодние подарки. Что же это были за подарки? Мне, например, мама отрезала холст, я написала по нему большими буквами «Славному защитнику Севастополя» и вышила надпись красными нитками. Концы обработала и получилась вытирка.

…А как нас с родителями обстреляли, рассказать? Сидим мы дома. Я вышиваю тот самый платок. Веня, мой брат, с чем-то на кровати возится, кажется, струны на гитаре ладит. Мама кормит Лёню — ему восемь или десять месяцев было. А папа сидит за столом и читает книгу — тогда мы по очереди «Хижину дяди Тома» читали. И в этот момент по нашему дому выстрелили. А нужно сказать, что совсем рядом с нами располагались наши минометчики. Они, как отстреляются, часто к нам в гости приходили — на гитаре поиграть, книги почитать попросить, в шашки сразиться. Разрешали даже Вене быть на их батарее, а иногда позволяли и выстрелить по немцам из миномета.

 

Балаклаву обстреливали…

Я все помню...
Итак, обстреливают наш дом. Но мы-то жили в нижнем, цокольном этаже. Слышим — с той стороны упало, разорвалось, с этой стороны упало, разорвалось. И мы знаем: недолёт, перелёт, в конце концов, попадут в нас. Но никто свою работу не бросил, сидим, как будто ничего не происходит. Только кошка моталась — то под кровать, то под стол. Потом слышим: на дом мина все-таки упала… Когда стрельба прекратилась, к нам прибежали минометчики. Даже носилки с собой принесли. Вбегают и что видят? Мы сидим, папа книжку читает, Веня гитару настраивает, а мама Лёню кормит грудью. Мама потом борща сварила и минометчиков угостила…

…Как-то вызвали меня в Севастополь, к Меньшикову. Пришла, и Федор Дмитриевич говорит: «Хотим рекомендовать тебя секретарем райкома комсомола». В райкоме тогда никого уже не было, все на защиту ушли. «Федор Дмитриевич, я ж ничего не умею!», — говорю я. А он: «Ничего, научим!» И на следующий день назначили меня секретарем Балаклавского райкома комсомола. Я познакомилась тогда с Сашей Багрием, секретарем Севастопольского горкома комсомола, с Надей Краёвой — она тоже в горкоме была, потом погибла где-то в районе Камышовой бухты…

Почему выбрали меня? Не знаю. Может быть, потому что школу уже закончила, среднее образование имела. А может, и потому что, если бралась за что-то, то всегда выполняла. Не знаю, до сих пор не знаю. Но одно скажу: по характеру я не боевая, это точно.

И что? Было тогда нас в Балаклаве человек сорок комсомольцев. Мы организовывали самодеятельность, в сандружину ходили, если нужно, перевязки делали. Ходили по убежищам, читали людям газеты, сводки информбюро. Собирали бутылки, чтобы в танки с зажигательной смесью бросать. Мальчишки, как узнали, для чего бутылки, столько их насобирали — целую гору! — откуда только нашли их? Металлолом понадобился для мастерских, где ремонтировали оружие, — наволокли целую груду этого металлолома…

В послевоенной Балаклаве. Слева направо — Р.С. Иванова,
ее отец С.Н. Иванов, мать М.Т. Иванова, брат В.С. Иванов,
на фото внизу — брат А.С. Иванов. Фото 1946 г.»

Я все помню...
…Многие тогда эвакуировались, особенно те, кто с малыми детьми или с больными. Но не все хотели эвакуироваться. Почему? Потому что, верили: Севастополь не сдадут. Но начали и моих родителей агитировать уезжать. Мама говорит: без меня никуда не поедет. А я… а я не хотела эвакуироваться, не хотела уезжать из Севастополя… (В этот момент во время интервью Раиса Степановна задумалась и некоторое время молчала — Б.Б.) …Знала, что молодежь нужна здесь, понимала, что молодежь должна помогать защитникам. Уже и Федор Дмитриевич говорил маме: уезжайте. И она согласилась.

29 мая мои родители собрали, что смогли, в дорогу. 2 июня ночью в бухту, где железнодорожный вокзал, вошел транспортный корабль. Начали грузить вещи. Вдруг налетели немцы, посыпались бомбы. Все бросились в убежище, а корабль ушел, остались мы без вещей. 3 июня, ночью подошел крейсер «Красный Крым». Начали грузиться на него и опять — самолеты. Во время бомбежки мама чуть не потеряла детей, ужасно волновалась, потом нашла их. Все-таки крейсер отошел и, как потом рассказывала мама, благополучно доставил их в Туапсе — ни одного налета, ни одной бомбы не было…

…Все это время я держалась и не плакала. Посадила родителей на крейсер — не плакала, крейсер отошел от берега — не плакала. И только когда в Балаклаву вернулась, когда в дом вошла, упала на кровать и разрыдалась… В доме пусто, кровати голые, шкаф нараспашку, всюду вещи разбросаны… Навела порядок, вещи сложила, и опять рыдать. Вволю наплакалась… Повторяю: я была вовсе не боевой девчонкой. Но, оказывается, и не трусихой, не паникершей. После этого пошла в райком — там девчонки дежурят, кое-как успокоилась с ними. Наутро приезжает Федор Дмитриевич, а у меня глаза мокрые. «А-а, — смеется он, — слезы! Ну, давай, догоняй их!» А я: «Нет, не буду!» Так и осталась в Севастополе.

Начался третий штурм. Комсомольцев перевели на казарменное положение, чтобы они были все вместе. 3 июня слышим: гул, взрывы. С ребятами на горку поднялись и видим — дым, дым, дым… Немцы обстреливали нашу передовую. Старшие сказали нам, чтоб мы через Сарандинакину балку пошли туда, где в скалах есть ниши, где можно укрыться. Побежали мы и видим — в небе над Севастополем столько самолетов, что и не сосчитать — всё небо в самолетах! А с самолетов заметили нас и давай пикировать, бомбы на нас бросать. Мы видим: бомба отрывается — падаем на землю. Бомба разорвались — мы подскакиваем и опять бежим. Пробегали мимо какой-то конюшни, упрятались в ней, а бомбы все падают и падают, калечат лошадей. Помню, портфелем голову прикрывала… Мы опять — бежать, а потом кричим друг другу: что это мы вместе бежим, рассредоточиться надо! Рассредоточились, поодиночке побежали. Так и добрались до укрытия…

…Помню, я все просила Федора Дмитриевича, чтобы он определил меня в какой-нибудь госпиталь, где бы я делала перевязки. И вот зовут меня как-то на помощь — мальчишка есть один, говорят, перевязать его нужно. Пришла делать перевязку, посмотрела на него и плохо мне стало. Мальчику лет двенадцать, нет кистей рук, все лицо побито. Оказывается, немцы бросали с самолетов игрушки. Так мальчишка этот поднял одну такую игрушку, начал ее рассматривать, и она взорвалась. Перевязываю ему руки, а он кричит: «Мама! Папа! Пальчик болит!» Господи, какой там пальчик, рук у тебя совсем нет… Поэтому я ничего не прощаю немцам за эти игрушки. Тем немцам, что на войне были, не прощаю. Эти, нынешние, — меня не касаются, не знаю, что они представляют из себя…

…А родители мои вместе с Веней и Лёней обосновались в Краснодарском крае. И когда наши опять отступать стали, мама с отцом остались, а Веню отправили вместе с армией. Потом рассказывали: Веню, когда он напросился на фронт, спросили: «Откуда ты?» И он сказал: из Севастополя. И тогда военные решили: «А-а, из Севастополя? Этого — в разведку!» Так всегда делали. Достаточно было сказать, что ты из Севастополя, и тебя сразу направляли в разведку или в диверсионную группу. Знали, чего стоят эти парни, и в чем на них можно положиться…

 

Фото автора и из архива Раисы Степановны Холодняк

 

Вам понравился этот пост?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка 0 / 5. Людей оценило: 0

Никто пока не оценил этот пост! Будьте первым, кто сделает это.

Смотрите также

Ирландцы более не хотят ирландского языка

Евгений ПОПОВ

Если тенденция сохранится…

Борис ВАСИЛЬЕВ

До дыр известные фигуры

Оставить комментарий