Уже не первый раз автор этих строк обращается к творчеству представителей Крымского клуба
сонетистов – создателей уже ставшей знаменитой в своем роде колоссальной Короны Корон Сонетов. Напомним, что в сонетном жанре корона – это венок венков сонетов. Так вообразите себе, что может представлять собою корона корон! Само собой разумеется, одному автору такое мегапоэтическое сооружение едва ли под силу – создаётся она многими авторами, самым различным образом взаимодействующими друг с другом. Венки Короны посвящены историческим деятелям, писателям, художникам – как классикам, так и современникам. И одно из центровых направлений этого творческого проекта – связь описываемых великих личностей с Крымом, отражение крымских мотивов в их жизни, деятельности и творчестве.
Герой нашего сегодняшнего обзора – Антон Павлович Чехов, писатель-классик, чье творчество куда как тесно, хоть и противоречиво, связно с Крымом. В данной статье мы рассмотрим венок сонетов «Чехов А.П. По мотивам произведений», созданный талантливым современным поэтом Олегом Гаценко (фото вверху).
СПРАВКА ОБ АВТОРЕ: Олег Гаценко родился в 1964 г. в Уфе. Доктор технических наук, действительный член Петровской академии наук и искусств, автор более 200 научных работ. Поэт. Активный участник творческого проекта «Высоким слогом о тебе, мой Крым», один из основателей творческого проекта «Корона Корон сонетов», посвященного 300-летию первого Русского сонета и 800-летию Мирового сонета. Стихи публиковались в различных альманахах и сборниках. Автор поэтической книги «Я сердце своё обнажаю стихами» (2020). Победитель, лауреат и финалист различных поэтических конкурсов, проводимых российскими и международными литературными объединениями и «Литературной газетой». Живет и работает в Санкт-Петербурге.
С первого же прочтения венка невозможно не почувствовать сильнейшие отголоски в его строках не столько даже Серебряного века (символизм с его глубинно-возвышенной образностью; и одновременно декаданс с его усталым и ощутимо безысходным эмоционированием и философствованием), сколько литературных направлений куда более ранних и не менее глубоких и хорошо развитых, каждое в своё время, писателями-классиками.
Здесь имеется в виду романтизм, как ранний – начала XIX в., так и неоромантизм (одно из течений модернизма), захлестнувший литературу в конце XIX – начале XX в. В венке О. Гаценко, прямо скажем, ярко выражено ощущение «мировой скорби» – именно в романтическом ключе, весьма заметно отличном от декаденсткого. Романтики, при всём ощущении ими тяжести и боли мира, нередко вплоть до непосильности, ни в коем случае не идеализировали это, не возносили на флаг и не утверждали, что выхода нет.
Напротив, для них всё тяжкое, странное, непонятное, вызывающее смятение и страсть, движение, «акцентуацию воль» (Ницше), становится толчком к развитию личности – индивидуальности, её внутреннему духовному росту, имеющему концентрированно важное значение для образованных людей той поры.
Потому так важны для романтиков картины природы – особенно природы действенной, мятущейся, проявляющей порывы, силу и волю. Именно это ощущение возникает сразу же при погружении в пронизанный описательным началом венок сонетов О. Гаценко, в котором именно даже не статические пейзажи, а их мятежная подвижность играют максимально ключевую роль.
И эти волевые, словно мыслящие и чувствующие полотна не только прекрасны, но где-то и «ужасны» (закавычиваем, ибо здесь имеется в виду вызов читателю – буквально требование, чтобы он испытал чувство тревоги, смятения, затемнения разума и подобного, – с последующим прозрением), – что тоже роднит венок с романтизмом.
По утверждению И. Канта, есть позитивное наслаждение прекрасным, выражающееся в спокойном созерцании, и есть негативное наслаждение возвышенным, бесформенным, бесконечным, вызывающее не радость, а изумление и осмысление. Воистину, даже красота должна быть стрессом, чтобы принести в душу смотрящего некое осознание. Именно этим и приводит в изумление рассматриваемый венок.
Аортой солнца красит пелену
Осенний день, достав цветные кисти.
Морская страсть в незыблемости истин
Прибоем рвёт песчаную струну.
Вода штормами гложет кости камня,
Коллаж времён стирает чёрный мох,
И бронзовых скульптур столетний вдох,
С ладони кормит выцветшую память… (Сонет 4)
Тут же в памяти всплывают полотна художников-романтиков: с их высокими зубчатыми скалами, каменными хаосами и бьющимися о них волнами, мистичной игрой теней и всполохов ночного неба – и одинокой маленькой фигуркой человека на вершине, словно в центре разверзшегося мироздания. Много кого изображали так: Наполеона, Байрона, Пушкина…
И вот тут читатель закономерно спросит: а причём же здесь Чехов?
Ибо интересный возникает вопрос: насколько же не чужды были эти направления в литературе самому Антону Павловичу. Все мы знаем, что он прославился как писатель-реалист, и даже «бытовист», о котором говорили, что «он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, «чего нет на свете» (А.М. Горький). Как прозаик, и особенно как драматург, романтизацию чувств и страстей Чехов не любил, считая излишеством. Символизм и декаданс же открыто высмеивал в своих произведениях – вспомним знаменитый монолог с «рогатыми оленями» из пьесы «Чайка», поданный там пафосно, но не без явной иронии.
И, в то же время, вполне можно утверждать, что означенные направления и тенденции в литературе его времени никак не могли обойти писателя стороной. И романтико-символистский момент у него проявляется более всего в связи с отражением в творчестве Крыма.
Ну, ещё бы, разве можно воспринимать иначе живую и яркую природу Крыма, которую сам писатель называл «жуткой и приятной». Одно это словосочетание уже настраивает на романтическую форму восприятия, а тут ещё творец добавляет, что она «настраивает меня на мотив гоголевской «Страшной мести» (из писем). Эта «прекрасная жуткость» как раз и приносит то самое переосмысление, катарсическое по сути, каковое и является главной целью романтизма.
И в венке сонетов О. Гаценко, посвященном А.П. Чехову, это ярко и недвусмысленно отражено.
Мираж луны расплылся хмурой тенью,
И чернота открыла жадный рот,
Глотает звёзд мерцающий оплот.
Паучьи сети фосфорным плетеньем
Хватают туч лохмотья вдалеке,
Прижав ладонь огня к земной щеке. (Сонет 7)
Не чужд был Чехов и спокойного созерцания природы, хотя и в нём чувствуется не столько покой и умиротворение, сколько ожидание нового всплеска жизни. Такое отношение к крымскому ландшафту отражено в повести «Чёрный монах»: «Была тихая теплая погода, и пахло морем. Чудесная бухта отражала в себе луну и огни и имела цвет, которому трудно подобрать название. Это было нежное и мягкое сочетание синего с зеленым; местами вода походила цветом на синий купорос, а местами, казалось, лунный свет сгустился и вместо воды наполнял бухту, а в общем какое согласие цветов, какое мирное, покойное и высокое настроение!».
Строки поэта Олега Гаценко воспринимаются несколько иначе. Хоть и он весьма противоречив в отражении картин природы, и венок кажется «волнообразным», подобным синусоиде – где восприятие автора то и дело из мятежного байронического превращается в спокойно созерцательное, где-то даже подобно состоянию духа буддийских монахов.
И ностальгия сонных облаков
Пытается понять любви причину,
Одев дождей скрипичную личину.
Смычком из молний счастье не вернуть.
Оркестр капели в зыбкости мгновенья,
Под аркой радуг божьего прощенья… (Сонет 3)
Именно здесь нам следует перейти к основному акценту рассматриваемого венка. А акцентирован он на «самом крымском» творении А.П. Чехова – повести «Дама с собачкой». Об этом произведении много говорят исследователи именно крымского периода в жизни Чехова. Ряд из них утверждает, что Чехов Крым не любил, а потому и описывал порою жизнь Ялты куда как реалистично, правдиво и даже сниженно.
Другие возражают, что именно этим реализмом в описании курортного города того времени и всех слагающихся в душах его гостей чувств, помыслов, действий и побуждений – это произведение и ценно.
И венок сонетов начинается с мгновенного лирико-драматического вброса в читательское восприятие именно любовной линии героев повести. В первом же сонете читаем:
Она и он – одни в безумном мире,
Где край луны обнял разломы скал,
И гимны ветер напевать устал,
На воздух положив тугие гири,
Плеснув любовь мерцающих зеркал
Из чаши звёзд в сиреневый бокал.
Белела ночь, и в облачном дозоре
Курортных встреч негаданный роман
Грехи закутал в утренний туман.
Рассвет упал на ялтинские горы.
И мы сразу ощущаем, что здесь история героев будет подана именно в возвышенном, романтическом ключе, вполне возможно, что и без свойственного Чехову снижения пафоса, а то и вовсе принципиального отхода от него. Задачей Антона Павловича было показать бессилие героев (а то и их «лень», как утверждают некоторые критики) изменить свою судьбу, сделать решительный шаг против традиций и вживленных социумом в обывательский разум подавляющих программ и комплексов.
В венке же любовь персонажей, их роман подаётся как нечто не просто сияющее, осветившее серую жизнь обычных мещан, но как некое «прекрасно и ужасно возвышенное», выводящее их на уровень едва ли не эпических героев. У Чехова этот момент тоже есть, но у Гаценко он выражен куда сильнее – и имеет первоначальное значение, ничуть не скрытое наплывами «бытовизма» и «жалкой» психологии.
И особенно сильно выражено ощущение высокого в венке именно в слиянии душ, чувств и отношений героев – и с величественной природой, и с возникающими и развивающимися в них духовными смыслами. Здесь О. Гаценко отталкивается от самого Чехова, помещающего в разум своих «простых» героев такие сложные и многогранные образы: «Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда ещё тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства…».
В венке сонетов мы видим яркое переосмысление этого момента:
Разлитой вечности на синь простора
Так много в мимолетной суете.
Спешит душа, идущая во тьме,
Отдать долги небесным кредиторам,
Прощать и быть прощённой во кресте,
Бороться, спотыкаясь то и дело.
Судьба в штормах осенних не успела
Разбить волной грехи прибрежных стен
В монастыре у скального придела,
Где ждёт зима, и немощное тело.
Туда, где нет не освещенных трасс,
Молитвой путь спасения отмечен,
И ангел прячет в море лунный вечер,
Качается у пристани баркас. (Сонет 5)
Здесь происходит несколько большая конкретизация «спасения» – не отстраненно-общефилософского, как у Чехова, а относящегося к конкретной вере. Однако и здесь не оставляет ощущение огромного, мощного мира, спокойно живущего своею жизнью независимо от всех наших попыток его упорядочить, «посчитать» и перекроить под себя – не важно, посредством каких учений, течений и направлений мысли и творчества.
Мир останется неизменен, расти и совершенствоваться же можем только мы сами – наша непрерывная и бесконечная жизнь духа… Именно в этом контекст «спасения» как у Чехова, так и, под несколько иным углом, у О. Гаценко.
Также нельзя не отметить, что у современного автора огромная роль в «спасении души» отводится красоте и любви. Венок сонетов буквально пронизан ими, с каждой строкой всё нарастает ощущение, что это немыслимые силы, движущие мир, более того – единственные силы, что его преобразуют. Это и есть воля и выбор, на которых так акцентуировались романтики и неоромантики. Что в очередной раз подчёркивает куда большую связь поэзии О. Гаценко с этими литературными направлениями «силы и страсти», нежели это отражено в творческом методе самого Чехова.
На фоне столь ярких идейно-эстетических особенностей рассматриваемого венка невозможно не отметить и чрезвычайно интересных его формальных сторон. Это и особенный стиль «киммерийского сонета» (два терцета стоят внутри стихотворения между двумя катренами). И удивительное разнообразие рифмовки в этих самых терцетах, придающие стихотворному повествованию плавность, подобно набеганию морских вол на песчаный берег. И интересные неточные, но цепляющие сознание рифмы, вроде: «И, расплескав беззвучие молитвы, /Встречает солнце красным блеском митры…» (если вспомнить, что в ведическом пантеоне бог солнца носил имя Митра, эти строки становятся ещё и многоплановыми).
В особенности хочется отметить нетривиальные и очень живые, почти ощутимые метафоры вроде «жидкая луна», «на коже неба краски медных брызг» и др., создающие тексту плотность и плоть. Такая способность поэтов очень ценна на фоне нередко встречающихся абстрактно-возвышенных строк коллег по перу, иной раз вызывающих сильнейшее ощущение «ни о чём и низачем».
Здесь же высокое и абстрактное очень гармонично чередуется с телесным и дыщащим. Это при том, что персонажей-людей в венке крайне мало, они обозначены лишь ускользающими росчерками-символами, да и лирического героя практически не слышно – никакого «авторского я» в венке нет, и эта отстранённость автора делает текст особенно «мирозданческим». Главный же олицетворённый и даже несколько плотски-утяжёленный герой венка, – как уже говорилось, крымская природа, – и это придаёт тексту некое ощущение андрогинной цельности.
Есть и образы иного типа, вроде: «Крестом созвездий заглянуть однажды,/ В холодный трепет тела горных кряжей, /Простор степей, морскую глубину», – философские метафоры. Через ассоциативные связи с картинами природы автор венка поэтическими средствами выразительности передает основные идеи чеховских произведений. Например, проблемы одиночества и смысла жизни, отраженные в рассказе «Человек в футляре», проявляются в 9-м сонете в метафорах:
Осколок одиночества в толпе.
Закрыв лучи в яичной скорлупе,
Бледнеет солнце призраком незрячим.
И, далее, созвучно чеховскому выводу, О. Гаценко подводит философский итог:
Куда сбежать от суеты мирской?
Раздвинув ложь, найти себя вначале?
Но прячет день в свинцовом одеяле
Хорал ветров расплесканной тоской.
Точно так же вдумчивый и эрудированный читатель может увидеть в сонетах переплетение пейзажной лирики с рассказами А.П. Чехова «Архиерей», «Степь», «Дуэль», «Встреча», пьесами «Чайка», «Вишневый сад» и повестью «Палата номер 6». В каждом из этих чеховских произведений есть строчки, которые, как в зеркале, практически точно отражены в соответствующем сонете О. Гаценко и могут служить его эпиграфом.
Наиярчайшим же формальным достижением венка является акромагистрал. По первым буквам строк финального сонета читаем: «Ярмарка Чехов». Автор этих строк так и не нашла в рассматриваемом венке никаких отсылок именно к этому произведению А.П. Чехова – рассказу «Ярмарка», однако, насколько понимаю, акростих призван подчеркнуть многогранность творчества Чехова, может быть, его пестроту и одновременно гармонию. Или же авторский символ был и вовсе иным, и каждый читатель осознает его по-своему.
По проблематике акросонета, и акромагистрала венков в частности, обратимся к филологическим изысканиям. Исследователи жанра А. Сугай и И. Малыгина в своей статье «Акростихи в венках сонетов» (Вестник ВятГу, № 3, 2013) резюмируют: «Акростихи-магистралы не являются архаическим и каноническим элементом венка сонетов: начало слиянию двух «твердых» форм – венка сонетов и акростиха – положил «Сонетный венец» (1834) Ф. Прешерна». Авторы отмечают, что акросонет в этом произведении имеется только в оригинале, в русском же переводе не сохранён – просто потому, что переводчик «не заметил» (!) акростиха. «Хотя с перевода данного произведения отсчитывается освоение и широкое распространение жанра венка сонетов в русской поэзии, в ХХ в. имеем единичный пример венка с магистралом-акростихом. Колоссальный взлёт интереса к форме сонетных венков на рубеже XX-XXI столетий обогатил отечественную литературу не только венками с магистралами в форме акросонетов, но и вызвал к жизни новую, наиболее усложненную разновидность жанра – акровенки сонетов».
Итак, акросонет не является обязательной частью венка сонетов, его формальной особенностью. Тем интереснее, когда подобные сложные и красивые построения появляются в произведениях современных сонетистов. Акросонет не теряет в качестве от такой усложнённости, напротив – обретает новые смыслы, цикличность.
В случае же рассматриваемого здесь венка, в отличие от остальных сонетов, написанных «киммерийским» способом расположения строф, акромагистрал, словно сам собою, приобретает форму классического сонета, создавая эдакое ощущение вневременности и незыблемости одновременно. Да, представители Клуба сонетистов дерзают в своих открытиях и начинаниях, но никогда они не потеряют духовной опоры в классике своего жанра.
Не знаю, есть ли уже в творчестве современных, в том числе, крымских, сонетистов полные акровенки, но уверена, что не за горами и освоение этого сложного жанра, рождение в нём истинных жемчужин творческой мысли. И с уверенностью можно предположить, что одним из создателей и развивающих это направление авторов может стать талантливый поэт Олег Гаценко.
