Мы приближаемся к трагическому и знаковому юбилею — 95-летию Февральской революции. Начавшись с кровавых уличных беспорядков, спровоцированных продовольственным кризисом (имеются основания полагать, инспирированным противниками монархии и Российского государства), Февраль 1917-го привел к вынужденному отречению от власти Императора Николая II в ночь на 3 (16) марта, к образованию Временного правительства, советов, гибельному для империи дроблению и фрагментации государственного аппарата.
По справедливому замечанию авторов фундаментальной работы «История России с древнейших времен до начала XXI века», «за восемь месяцев существования Временного правительства положение в стране усугубилось во всех отношениях. Материальное положение всех групп населения ухудшалось с небывалой быстротой»»[1].
Спустя весьма короткий, после февральских событий, промежуток времени государственная машина, парализованная волюнтаристскими реформами, оказалась не в состоянии противостоять приходу к власти большевиков-интернационалистов во главе с Лениным, Троцким, Свердловым и другими вождями, приступившими к реализации давней стратегии по превращению «войны империалистической в войну гражданскую»»и развязавшими по всей стране беспрецедентный массовый террор.
В настоящей статье мы предлагаем к осмыслению хозяйственные аспекты военно-коммунистической политики, реализуемой руководством РКП (б) в «послеврангелевском Крыму», который наряду с другими уголками рухнувшей империи, рассматривался как плацдарм для «мировой революции».
После эвакуации Русской Армии генерала Врангеля (ноябрь 1920 года) в сельском хозяйстве Крыма сложилась чрезвычайно сложная ситуация. Накануне революции здесь было 20 % безлошадных крестьянских хозяйств, половина крестьянских дворов не имела инвентаря и собственных посевов. В годы Гражданской войны большинство хозяйств разорилось, многие земли были брошены [2]. Посевные площади сократились с 665 тысяч десятин в 1913 году до 548 тысяч десятин в 1920 [3].
Следует отметить также фактор определенной изолированности Крыма от материковой части РСФСР, которая имела место еще в период широкомасштабных боевых действий и в силу целого ряда причин не могла быть длительное время преодолена [4]. Очень тяжело сказалось на положении полуострова административное выделение из его состава Мелитопольского, Днепровского, Бердянского уездов. Эти уезды служили главной земледельческой базой, в то время, как на крымской территории преобладало овцеводство и садоводство. Немаловажным обстоятельством является то, что до Гражданской войны сельское хозяйство и промышленность Крыма работали главным образом на производство товарной продукции (табак, вино и т.п.). Население в основном питалось мукой, привозимой из северных районов, и разрушение экономических связей с ними, естественно, самым тяжелым образом сказалось на положении полуострова [5].
Летом 1921 года в результате засухи в Крыму погибло 42 % посевов, 2/3 крупного рогатого скота, а уцелевшие посевы давали лишь несколько пудов с десятины [6]. Уже в августе здесь начинается страшный голод [7], продолжавшийся до лета 1923 года и унесший приблизительно 100 тысяч жизней [8], что составляло примерно 15 % населения Крыма на 1921 год. По причине этого бедствия 60,1 % крестьянских хозяйств остались без скота, приблизительно столько же без сельхозинвентаря, 28,8 % без посева и 29,2 % смогли засеять в 1922 году только по одной десятине [9]. Обстановку осложнило нашествие саранчи, проливные дожди 1922 года [10]. Пик голода пришелся на март 1922 года, когда голодало 379 тысяч человек [11]. Бедствию сопутствовали невиданный размах уголовного бандитизма, эпидемия тифа [12]. Русский философ С.Н. Булгаков, проживавший в то время в Крыму, в своем дневнике 11 марта 1922 года так описывал ужасы голода: «Иногда зябнет сердце и цепенеет мысль… теперь просто оставаться живым, т.е. ежедневно пить и есть, среди этих умирающих от голода людей есть грех и преступление… То, что ежедневно происходит вокруг, непоправимо и непростимо… И как больно, как обидно за человека!»»[13]
Несмотря на объективные трудности, обусловленные тяжелым хозяйственным состоянием края, долгое время являвшегося ареной Гражданской войны, до 1 июня 1921 года «военно-революционные» власти полуострова сохраняли продразверстку. Она взималась по нереальным цифрам задания (планировалось взимание продовольственного хлеба в размере 2000000 пудов, кормового зерна 2400000 пудов, объемистого фуража также 2400000 пудов [14]) и вызывала резкий протест крестьянства, вплоть до попыток восстания на Южном берегу [15]. В этой связи важно добавить, что имеются примеры, когда отрядами особых отделов ВЧК помимо разверстки дополнительно взималось продовольствие у крестьян [16].
Наряду с продразверсткой тяжелейшим образом на положении крестьянства сказывались нерешенность земельного вопроса и запрет частной торговли.
Серьезной проблемой для развития сельского хозяйства стала передача 1134 конфискованных помещичьих имений в государственный фонд и создание на их базе совхозов. Большая часть совхозной земли весной 1921 года оказалась необработанной [17]. Следует отметить, что в то время, когда под совхозы передали до миллиона десятин земли, примерно 40 % крестьян в Крыму оставались безземельными [18]. Крымский представитель Наркомнаца З. Булушев в своем докладе от 12 мая 1921 года отметил указал на то, что «сотни заложников, батраков и беднейших крестьян заставляют работать в совхозах… Совхозы, являющиеся государственными органами, имеют больше прав для притеснения местного населения, чем бывшие частные владельцы…» [19]. В результате, как явствует из отчета Крымской чрезвычайной комиссии, «беднейшее крестьянство, чаявшее с приходом Советской власти получить в собственность землю, разочаровалось и не поняло нашей земельной политики» [20].
Запрет частной торговли на сельском хозяйстве Крыма сказался особенно тяжело. Хозяйство многих крестьян было ориентировано именно на производство товарной продукции, пользовавшейся спросом на рынке, а товарообмен фактически лишил эту продукцию рынка сбыта. «При существовавшей политике в области товарооборота и государственного регулирования рынка продукты производства Крыма не находили себе сбыта… ввиду запрещения частной торговли. Товарообмен не мог разрешить кризиса», — читаем в отчете Крымской чрезвычайной комиссии за 1921 год [21].
Характерной особенностью военно-коммунистического режима было также «изъятие излишков». «Изъять все излишки у всего населения, не касаясь беднейшего населения…», — сказано в постановлении президиума Феодосийского уездного ревкома от 22 февраля 1921 года [22]. И.С. Шмелев в эпопее «Солнце мертвых» так описывает процесс «отобрания излишков». Приводя рассказ доктора, он пишет: «Абрикосовое варенье еще стояло… из собственных абрикосов… Четыре банки они этого варенья взяли, все, что было. Все забрали. Старухины юбки, нянькины, — и те взяли… все градусники у меня отобрали…» [23]. И.С. Шмелев приводит также рассказ рыбака: «Всю нашу снасть, дорожки, крючья, баркасы — все забрали, в комитет, под замок. Прикажут: выходи в море! Рабочие сапоги, как на берег сошли, — отбирают!.. В подвал троих посадили, — некуда податься!.. Седьмой месяц и вертимся, затощали. Что выдумали: «Вы, — говорят, — весь город должны кормить, у нас коммуна! Присосались — корми! Белужку как-то закрючили… — выдали по кусочку мыла, а белужку… в Симферополь, главным своим, в подарок!»» [24]
Важно отметить, что отобрание властными структурами у производителя необходимых орудий труда подтверждается также архивными документами. Так, в приказе Севастопольского революционного комитета от 16 декабря 1920 года строго предписывалось «все земледельческие машины, орудия и части их, находящиеся ныне в распоряжении … частных лиц» передать в ведение Севастопольского Совнархоза [25].
Примечательно, что конфискации «излишков» проводились в то время, когда, согласно свидетельству очевидцев, «население жило все впроголодь»»(некоторые от недоедания теряли силы), «топлива никакого почти ни у кого не было», «ежедневно в больницы привозили людей с отмороженными руками и ногами, с воспалением легких и т.п.»»[26].
Вместе с тем подобное положение дел вовсе не препятствовало стремлению властей улучшить свое собственное материальное положение. Так, в распоряжении коменданту здания Ревкома Филатову от 3 декабря 1920 года содержатся указания о доставке в поезд председателя Крымревкома Бела Куна больших и малых ковров [27]. Начальником Особого отдела Крыма Михельсоном было вывезено 220 пудов яблок [28].
Представитель Наркомнаца в Крыму М.Х. Султан-Галиев в своей докладной записке так характеризовал и оценивал проводившуюся здесь политику «изъятия излишков»: «Одним из неправильных действий Советской власти в Крыму, лишь дезорганизовавших правильную ее постановку, было также так называемое изъятие излишков у буржуазии. Возникнув и начавшись в Центре (Симферополь), оно быстро перекинулось затем в провинцию и в некоторых местах превратилось в хроническую болезнь. Проводилось оно страшно неорганизованно и напоминало собой скорее грабеж, чем «изъятие». Отбирали буквально все — оставляли лишь пару белья. Мне самому пришлось быть свидетелем такого «изъятия» в г. Алупке. Все партийные и советские работники были заняты этой работой. Учреждения не работали. «Изъятие» производилось вооруженными отрядами красноармейцев. Красноармейцы почему-то все были пьяны… распределение изъятых вещей произведено также неорганизованно. Например, в Симферополе татарская беднота, несмотря на свою страшную нужду (женщины ходят в мешках, босые и полуголые), абсолютно ничего не получила. А между тем среди татар очень много произведено изъятий излишков, вплоть до подушек и одеял, служащих им вместо мебели»»[29]. А.Г. Зарубин и В.Г. Зарубин отмечают, что «военно-коммунистические нравы, запрет на свободное передвижение и товарообмен продолжали довлеть в Крыму по меньшей мере до осени 1921 года, а рецидивы наблюдались и позднее» [30].
Военно-коммунистическая политика не могла не подрывать авторитет власти у большинства населения, не сеять недоверие и зачастую даже ненависть по отношению к руководителям полуострова. Положение усугубляли бесчисленные злоупотребления и откровенный произвол со стороны многих представителей Советской власти. Так, при проведении продразверстки наблюдались «бесчисленные злоупотребления должностных лиц, хищения и аферы продагентов»»[31]. Наряду с этим «отдельные красноармейские отряды занимались грабежами и никто их от этого не мог остановить»» [32]. Согласно рассказу очевидца, «войдя в город (Симферополь — А.И.), солдаты набрасывались на жителей, раздевали их и тут же, на улице, напяливали на себя отнятую одежду, швыряя свою изодранную солдатскую несчастному раздетому. Бывали случаи, что один и тот же гражданин по четыре раза подвергался подобному переодеванию, потому что следующий за первым солдат оказывался еще оборваннее и соблазнялся более целой одеждой своего предшественника и т.д… В каждый дом вошел постой красноармейцев. Они располагались всюду как дома, заставляя хозяев прислуживать им, убивая всю живность, как то: свиней, птицу, которых несчастные хозяева месяцами выкармливали. Из имущества все, что приходилось им по вкусу, красноармейцы забирали себе»»[33].
Процитируем также некоторые архивные документы, в полной мере характеризующие крымскую обстановку произвола и беззакония тех дней. В заявлении на имя ректора Таврического университета профессора В.И. Лучицкий и С.П. Попов указывали: «17 сего ноября (1920 года — Авт.) около 1 часа дня в дом N 10 по Спасской улице, в котором мы занимаем комнату, явились трое вооруженных и произвели обыск, заявляя, что ищут оружие. Обыск был произведен и в нашей комнате. После обыска ими были взяты серебряные часы, одна рубашка и карта Крыма, принадлежащая Университету. И взамен взятых серебряных часов ими были оставлены чугунные. В тот же день около 7-ми часов вечера в дом явилось около 7-ми человек вооруженных, которые потребовали, чтобы им открыли двери, заявляя, что они квартирьеры. Однако, войдя в дом, они заявили, что пришли искать скрывающихся офицеров и оружие и, угрожая револьверами, произвели тщательный обыск во всем доме. При уходе ими у нас были взяты пальто и брюки, много вещей было взято ими также у других лиц, живущих в доме (женщин)»»[34].
Врач М.А. Щеглова в аналогичном заявлении писала: «Довожу до сведения г. Ректора, что ночью с 18 — 19 XI (1920 года — А. И.) в дом, где я живу, ворвались 2 человека в офицерской форме и 2 солдата, которые под предлогом осмотра квартиры для постоя солдат разгромили всю квартиру и похитили у меня следующие вещи: золотую брошь с бриллиантом, золотой кулон, золотой крест, часы дамские, черное суконное платье, ботинки, теплые перчатки, чулки, денег до 1000 керенками и 500 р. рентой и военным займом и до 50.000 врангелевскими деньгами…»[35].
Согласно заявлению машинистки Таврического университета В.Ф. Хоникевич, «18 сего ноября (1920 года — Авт.) в 10 ч. вечера в дом N 25 по Луговой ул. в кв. N 1, где я занимаю одну комнату, ворвались три солдата под видом расквартирования войск и ограбили всех комнатных жильцов, в том числе и меня. У меня украдены следующие вещи: обручальное кольцо, два золотых крестильных креста, золотая цепочка, золотые мужские часы, две серебряные столовые ложки, золотая медаль, полученная мною за окончание курса гимназии, две большие новые скатерти, две блузки шелковые, 45 (сорок пять) тысяч деньгами, из которых 36 тысяч были взяты мною в долг, мой паспорт и некоторые другие мелкие вещи»» [36].
Особого внимания заслуживает также жалоба доцента Таврического университета, выдающегося краеведа А.И. Маркевича: «В виду того, что университетская квартира по Архивной улице д. N28 до сих пор не освобождена от постоя и в ней какою то советской частью предназначено даже устроить коммунистическую ячейку, а в одной из комнат устраивать спектакли два раза в неделю, а преподавателей Университета еще более стеснить, покорнейше прошу войти в положение обитателей этой квартиры, лишенных покоя днем и ночью. Особенно страдаю я, так как независимо от беспокойства терплю большие убытки. Солдаты пользуются моими дровами, самоваром, посудой и т.д., а жена должна варить им обед…» [37].
В приказе начальника штаба Керченского укрепрайона Сладкова от 29 декабря 1920 года отмечалось, что «за последнее время …часто поступают заявления жителей окрестностей гор. Керчи о самовольном захвате у них красноармейцами разных частей фуража и предметов продовольствия… Многие воинские части и отдельные красноармейцы и военморы, оставляя по какому-либо случаю занимаемые ими помещения, позволяют себе самочинно забирать мебель и другие предметы, находящиеся в квартирах»»[38].
Из докладной записки М.Х. Султан-Галиева становится очевидным, что подобные факты не были чем-то из ряда вон выходящим. Автором приводятся следующие данные: «Незаконные реквизиции, конфискации и изъятия стали обычными явлениями. Характерен следующий случай. После Х-го съезда партии (8-16 марта 1921 года — А.И.) и после опубликования в местной печати всех речей, статей и принятых съездом постановлений об уступках крестьянству, в один прекрасный день Особый отдел 4-й армии производил разгон Городского базара в Симферополе. Разгон производился самым бесшабашным и хулиганским образом. Поднимают стрельбу, публику ловят, все у них отбирают, вплоть до обручальных колец»»[39]. С этим сообщением перекликается «совершенно секретная» информация Евпаторийской чрезвычайной комиссии: «Тридцатого июля (1921г. — А.И.) вечером голодная толпа красноармейцев…напала на торговцев съестными припасами, забрали хлеб, овощи и фрукты. Такое продолжалось на второй и третий день…» [40].
Примечательно, что от подобного рода действий зачастую страдали сами работники и служащие советских органов и учреждений. Так, в телеграмме, поступившей в Крымревком, содержится жалоба «на бесчинства солдат в смысле производства обысков, реквизиций вещей и выселения из квартир»»служащих железнодорожного ведомства [41]. В другой телеграмме говорится, что «возчик… Мудрый категорически отказался возить почту… вследствие того, что у него проходящими советскими войсками забраны лошади, телеги, сбруя и фураж»» [42]…
Как известно, на смену «военному коммунизму» приходит «новая экономическая политика» — НЭП, изначально рассматривающаяся Лениным и его окружением как тактическая уступка буржуазии. Решение о переходе к НЭПу было принято на X съезде РКП (б) в марте 1921 года, когда значительная часть Советской Республики была охвачена угрожавшими режиму антибольшевистскими восстаниями и движениями.
Важно отметить, что, несмотря на некоторый хозяйственный подъем, наблюдавшийся в 1923-1925 годах, уровень благосостояния большей части населения Крыма продолжал оставаться крайне невысоким. Приведем несколько примеров, содержащихся в сводках под грифом «совершенно секретно» Государственного политического управления Крыма за 1925 год. Так, в сводке от 27 июня сообщалось: «Несмотря на принятые в отношении голодающих предупредительные меры в виде выдачи единовременных ссуд и пособий хлебом, отсутствие и недостаток хлеба у крестьян целых деревень продолжает наблюдаться. Ввиду отсутствия запасов в Керченском районе почти в каждой деревне есть несколько голодающих семейств. Выданное райисполкомом пособие в виде 900 пудов муки удовлетворило лишь не более 20 % всех нуждающихся. В Ленинском сельсовете не имеют запасов хлеба до 85 % всех хозяйств. В татарских деревнях выданное пособие так же не удовлетворило потребностей всех нуждающихся, и в данный момент в Джепар-Бердынском сельсовете таких хозяйств насчитывается до 60 %» [43].
В недельной сводке от 13 июля сообщалось о сложном материальном положении горнорабочих Евпаторийского района: «…ставка далеко не соответствует прожиточному минимуму. Так, например, поденные рабочие Промышленной евпаторийской конторы за 17 дней получили по 11 рублей»»[44]. В той же сводке указывалось на «критическое материальное положение» грузчиков Феодосийского порта [45]. В сводке от 26 августа указывалось на задержки выплаты заработной платы на Государственной консервной фабрике в Керчи, на заниженные оклады жалованья рабочих табачной фабрики «Стамбул» в Феодосии [46].
К концу 1920-х в экономике страны вновь начинают доминировать военно-коммунистические принципы, из социального обихода постепенно уходит само понятие «крестьянин», а вместе с ним — нивелируется рачительное, подлинно хозяйское отношение к земле.
2. Крымская АССР: 20-е — 30-е годы / Гл. ред. И.М. Хворостяный. — К.: Институт истории АН УССР, 1989. — С.2.
3. Колонтаев К.В. Создание и деятельность органов государственной власти в Крыму (ноябрь 1920 г. — октябрь 1921 г.) // Революция и Гражданская война 1917-1920 годов: новое осмысление. Крым. Ялта. 10-18 ноября 1995: Материалы. — Симферополь: Крымский Архив, 1995. — С.61.
4. Ишин А.В. К вопросу об особенностях политического развития Крыма в первой половине 1920-х годов // Историческое Наследие Крыма. — Симферополь, 2004. — N 5. — С. 45-57; Годовой отчет Крымской ЧК за 1921 год. Стлб.42.
5. Там же. Стлб. 41.
6. Колонтаев К.В. Указ. соч. — С.61.
7. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории гражданской войны в Крыму. — Симферополь: Таврия, 1997. — С.334.
8. Там же. — С.342.
9. Мона Ж.Н. Развитие сельского хозяйства в Крымской АССР (1920-1940 гг.): особенности, трудности, просчеты. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук / Ж.Н. Мона. — Днепропетровск, 1992. — С.12.
10. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С.334.
11. Там же. — С.337.
12. Там же. — С.337.
13. Булгаков Сергий. Ялтинский дневник // Крымский архив. — 1999. — N5. — С. 144 -145.
14. Красный Крым. — 1921. — 7 апреля.
15. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С.335.
16. Государственный архив в Автономной Республике Крым (ГААРК), ф. 1, оп. 1, д. 69, л. 35.
17. Крымская АССР (1921-1945). Вопросы — ответы / Сост. Ю.И. Горбунов. — Симферополь: Таврия, 1990. — Вып. 3. — С.9.
18. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С.335.
19. Чебанова А.В. Политическая обстановка в Крыму в 1920-е годы // Культура народов Причерноморья. — 1998. — N3. — С.268.
20. Годовой отчет Крымской ЧК за 1921 год. Стлб.11-12.
21. Там же. Стлб.42.
22. Ревкомы Крыма: Сб. документов и материалов / Отв. ред. Л.Д. Солодовник. — Симферополь: Крым, 1968. — С.48.
23. Шмелев И. Солнце мертвых // Пути небесные. Избранные произведения. — М.: Советский писатель, 1991. — С.50-51.
24. Там же. — С.116-117.
25. ГААРК, ф. Р-1188, оп. 2, д. 1, л. 50.
26. В Крыму после Врангеля (заметки очевидца) / Предисловие и подготовка текста В.В. Лаврова, комментарии А.В. Мальгина // Крымский Архив. — 1996. — N 2. — С.62; Герман Гауфлер. Тревожные дни. Дневник феодосийского гимназиста (апрель 1919 г. — декабрь 1924 г.) // Крымский альбом 1999. Историко-краеведческий и литературно-художественный альманах. [Выпуск 4] / Сост., предисловие к публ. Д.А. Лосева. — Феодосия — М.: Коктебель, 2000. — С.223.
27. ГААРК, ф. Р-1188, оп. 3, д. 70, л.110.
28. ГААРК, ф. 1, оп. 1, д. 91, л. 87.
29. Султан-Галиев М.Х. О положении в Крыму / Предисловие, подготовка текста и комментрии С.А. Усова // Крымский Архив. — 1996. — N 2. — С.88.
30. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С.335.
31. Годовой отчет Крымской ЧК за 1921 год. Стлб.13.
32. Султан-Галиев М.Х. Указ. соч. — С.87.
33. В Крыму после Врангеля (заметки очевидца). — С.59.
34. ГААРК, ф. Р-1188, оп. 3, д. 163, л. 25.
35. Там же, л. 27.
36. Там же, л. 28.
37. Там же, л.26.
38. ГААРК, ф. Р-1024, оп. 1, д. 10, л. 86.
39. Султан-Галиев М.Х. Указ. соч. — С.88.
40. ГААРК, ф. 1, оп. 1, д. 91, л. 74.
41. ГААРК, ф. Р-1188, оп. 3, д. 230, л. 29.
42. Там же, л. 62-63.
43. ГААРК, ф. Р-1108, оп. 1, д. 8., л. 54.
44. Там же, л. 59.
45. Там же, л. 59.
46. Там же, л. 68.
Ишин Андрей Вячеславович, историк
