11 июня в Керчи в городской Школе искусств им. Р. Сердюка прошла презентация новой книги стихотворений «Зеркалогия» известного молодого крымского поэта <b>Юлии Котлер</b> <i>(на фото)</i>. На очереди — презентации в Симферополе и других городах Крыма и Украины. <br />
С самого появления стихов Юлии Котлер в литературном мире Крыма ей самыми разными людьми — и критиками, и другими поэтами, и простыми читателями — делалось множество замечаний по одному и тому же поводу: мол, стихи ее «тяжеловесны».
И действительно, ее строфы воспринимаются громоздкими из-за насыщенности сложными, «многоэтажными» образами и многомерными метафорами, ажурными словесными узорами, музыкальностью, абстрактными категориями, завуалированными мыслепосылами, «двойными доньями» и подтекстами, заумными словами, философскими и прочими терминами, сложными синтаксическими построениями и т.д. Замечаний таких было столь много, что любой автор поневоле внял бы им и стал бы насильственно «исправляться» в сторону лёгкости и понятности. Но Юлия даже и не подумала меняться — и поступила абсолютно правильно. И теперь усложненность и громоздкость ее поэтических конструкций — уже не недостаток, а отличительная особенность, так называемая «авторская фишка» — то, что делает ее стихи узнаваемыми и не похожими ни на чьи другие:
И в горле дребезжа, и в пятки уходя,
Тиктакает набат — размером с гроздь муската.
Минутных счастий звон вкипает в белый стяг,
Который был экраном праздности когда-то…
или
Зарождается солнечный день в лозах улиц слепых,
Как вино, что на яркие праздники выпито будет.
И с изящных сандалий стряхнув странствий пёструю пыль,
Алокудрое утро заспавшийся город разбудит.»
или же
Горячим горлышком к глазури пригорев,
Мой взор вбирал размытые узоры.
Рай анаграмм дремал, не отгорев,
Как роза в лапах храброго Азора. —
это может быть только Юлия Котлер. Не ошибётесь.
Правда, «вечернесть» и «осеннесть», и прочую эдакую «бальмонтовщину» можно было бы не использовать — это не делает чести современному поэту. «Ну, так и что? — считает автор. — А кто сказал, что нельзя?» И продолжает щедро насыщать свои строки подобными оборотами. И такая авторская смелость не может не вызывать уважения: использовать в своём творчестве приёмы, которые в современной поэтической среде считаются дурным тоном — для этого нужна ещё какая дерзость. И, конечно же, мастерство — пользоваться такими «примочками» ещё надо уметь. Ведь когда подобные «вещицы» сделаны мастерски, когда они контекстуальное обусловлены и смыслооправданы, то их нелепость исчезает, её не замечаешь. Точнее, даже напротив: ею начинаешь восхищаться. В руках истинного мастера и «розы — слёзы» будут выглядеть как чудо новизны.
Но наша автор и близко не пользуется такими банальностями. Напротив, она стремится к расширению и обновлению рифмовки русского стиха. Ее строки насыщенны невероятным количеством интереснейших видов рифм. К примеру, составных («молитвы — смогли б вы», «надежды — на те же», «профили — в кровь ли», «солнца ли — горцами», «набухшими — на лбу еще»), неточных, но при этом очень гармоничных («около век — откровений», «сусальный — русалкой», «ощупь — очень», «вены — муравейник», «едиными — следы ли мы», «Богу — анаболик», «солнце — зонтик», «скитальцем — панцирь», «осень — козырь», «континентально — тальком»), просто неожиданных («солнцем — тевтонцем», «парижский — интрижки», «льдинкой — дикий», «Олимпа — нимба», «капилляра — полярно», «сладок — облаток», «хвостатый — Создатель», «Оскар — чертовски», «церкви — Цербер — рецепту», «гадюкой — баюкал»), разносложных («сердечной — трещина», «не такие — мотыльки» «смысл — чисел», «щёлки — щёлкают», «раковин — фраки», «колени — леностью», «Флоренции — запереться», «алхимии — другими»), переставных («лазури — разулись»), омофонических и омографических («сидели — седели», «яви — Явы», «износилась — изнасилуй», «звёзды — норд-осты», «плазму — астму», «пене — пенни»), начальных (анафорических) («Иона во чреве кита. /И она во чреве кита», «Венилась на полнокровном запястье, Пенилась патриархальным поднебьем»), внутренних («…творящая, творимая так остро: / раздумьям — остов, наслажденьям — остров»), тройных и более («очами — качаться — нечасто», «аптечных — легкоплечих — излечит») и — моих любимых — разноударных («Осени — осенИ», «СахАра — сАхара», «векАми — вЕками», «крылА — накрЫла», «[цвета крыла] вОронова — ворОванный», «нервный тИк — лунАтик»). Последнюю из описанных форм рифмовки можно считать авторской находкой — доселе мне такого нигде встречать не приходилось.
Поэтесса использует в своем творчестве множество других интересных приемов, например, параллелизм («В небо вцветали дымным узором, / В сердце вцветали дивным узором…», «Изъян есть святость, /Святость есть изъян»), звукопись («Шлейфом шуршащим искрящийся невод», «Выводит строки тонкоперстный профи /Под персиковой сферой ночника», «В тяжком жужжании жирной жары…», «На ощупь время — гирька гальки гладкой»), каламбуры («купированными купюрами», «Размеренно меркнут мерила…», «Брутовы брутальные вторжения», «скарбы смердов-смертных»), элементы шарады («распор или пропасть»), смыслозвуковые эксперименты («Пьеро и бумага», «На ладони черепом земли/ Обнажился бедный бог Нью-Йорик»), анафоры («Всесердечно, всецело, вселиственно и полнокровно», «Средневековье, средьнебье, средьдно…»), в том числе обобщающее-«рубленые» («Теле — фоны, скопы и кинезы»), персонификации («И жалюзи утаят обреченность,/ Сверхсимметричные жабры смежая…»), словотворчество и неологизмы («солнца птицесгусточек крылатый», «кафкажучок», «слеполетящий случай», «Цифрокрылый алгеброид — Купидон», «стая герник-числословиц», «в небосводе-небосброде», «лицелужи» — и даже само название сборника — «Зеркалогия») и др. Иногда автор создает из сложных приемов целые строфы, а то и весь текст:
Грозил грошовым крепким градом грома горн.
Гранат надгорный грезил об огранке,
Свой кровный скарб, как крот, врывая в дёрн,
Он грел ростков корнящиеся ранки.»
Да и полностью текст стихотворения «Горная пастораль» таков.
А уж метафор — самых разнообразных: простых, сложных, двойных и более, метаметафор, трансметафор и др. — величайшее множество, Среди них особо выделяются философские метафоры типа «И сердца пепельница — феникс ежедневный» и т.п. Творчество автора насквозь метафорично, для неё это не просто троп, а смыслообразующая составляющая, одна из наиболее значимых.
Ведь в творчестве поэта всё же главное — не поэтические приемы, а то, что несут в себе его стихи: смысл, эмоциональный настрой, мудрость. Стихи Юлии Котлер не обратили бы на себя внимания, если бы не были наполнены философской глубиной и вечным авторским поиском. Лирическая героиня этих стихов постоянно ищет — но чего же? Да человеческого счастья! Но не того, которое принято называть «простым», напротив — счастья очень сложного, высокоинтеллектуального и высокодуховного, доступного лишь немногим на этом свете и самого что ни на есть труднодостижимого, если не сказать — малореального.
Дано нам слишком много для того,
Чтоб даровать ещё и заурядность
Обыденных богатств, удач и льгот,
Которым так неизбранные рады.»
По стихам можно понять, что автор — человек очень требовательный : как к себе и собственному творчеству, так и к другим. Может быть, потому и личная жизнь лирической героини пока не устроена — для того, чтобы понравиться такой женщине, надо быть по меньшей мере… нет, не идеалом — идеалы скучны. А человеком неординарным, настолько нестандартным, чтоб хотя бы суметь удивить избранницу, не говоря уже о том, чтобы завоевать ее сердце.
Кислородный хрусталь исцарапанным горлом…
Нужно снова дышать — сквозь оскомину вер.
Из разряда грехов терпеливая гордость
Переходит в реестр положительных черт.»
Но тема любви, хоть и далеко не последняя в творчестве Юлии Котлер, всё же уступает место лирике философской, в которой ищущая и мечущаяся душа проявляется наиболее ярко. Автор пытается познать Бога — и всеобщего, который на небесах, и своего личного, который живет в её сердце.
Но сквозит хрусталиком Христос,
Воскресая к рождеству и пасхе,
Чтоб с анестезией и шампанским
Вырвать гвозди из греховных стоп.»
Она пытается понять мир с его красотой, полнейшей целесообразностью для самого себя и столь же полной несуразностью для человека. О да, не под человека он заточен, нет! Потому люди и пытаются создать свой собственный мир — искусственный, искусство… И, как ни странно, произведения его — чем естественнее, чем ближе к исконности и природности, тем считаются лучше. Считаются — ибо простое воспринимать легче, и тех, кто может воспринять простое, — больше. Считаются — но не всегда являются. Поскольку есть и те, кому скучна и малоинтересна примитивность, кто даже в природе ищет сложностей, неразгаданностей, новых тайн, которые надо раскрыть, новых знаний. А уж в искусстве такая личность никогда не прельстится стандартностью и предсказуемостью. Именно подобным людям нравится поэзия Юлии Котлер, именно для них она пишет, именно их понимание дорого автору. Но всё же, наивны мы или мудры, начитанны или отродясь не брали в руки книги — все мы люди и в сущности своей все мы одинаковы. И автор остро чувствует это.
Птенцы, ужата! Как же мы глупы!
От пресмыканья до полёта — камень.
И птица и змея из скорлупы
На божий свет являются веками.»
А ещё её стихи исполнены истовой женственности. Потому мне и хочется называть ее Поэтессой — но не в том смысле слова, в каком его не любят женщины, пищущие стихи, — не в смысле «обыкновенной бабы» или манерной «дамы», с ее «бабскими-дамскими» темками и эмоцийками, а глубоко напротив. Эти стихи писала истинная Женщина — в самом высоком смысле этого слова: интеллектуально-духовном. Если прочувствовать истинную суть ее строк, с их таинственностью, «затворением мысли», обилием символов и изящных, утонченных образов, то в голову может приятии мысль о том, что ее лирическая героиня, кажется, воплощает собой ту самую Прекрасную Даму, которую безуспешно искали среди живых Блок, Соловьёв, Бердяев и другие философы и поэты-символисты Серебряного века. Да так и не нашли. Потому что столь возвышенная, неземная, одновременно хрустально хрупкая и бесконечно сильная душа бывает только у Поэтессы. Не у поэтесс в их разноликой множественности, а у некоего обобщенного образа, включающего в себя все лучшие его черты, слившиеся волею Божьей в одном человеке.
На этом празднике я — лучшая печаль,
Нежнейшая услада и подруга.
И волшебство моё, неведомое слуху,
Всё в солнечных лучах.»
