Когда-то кому-то в голову пришла спорная мысль, что, если православному христианству больше присуща апофатическая теология, то это означает апофатичность мышления в ментальности русских.
Пусть читателя не пугают эти заумные слова, все достаточно просто. Апофатическое богословие – это познание Бога через понимание того, чем Он не является, характеристика его отрицающими понятиями: бесконечный, бессмертный. Это метод, заключающийся в выражении сущности Бога путем последовательного отрицания всех возможных его определений. В этом есть своя логика. Дело в том, что о-ПРЕДЕЛ-ение – это фиксация границ понятия, которых у Бога аврамических религий быть не может.
Апофатическое богословие ориентировано на мистическое проникновение в сущность Бога. Апофатическому методу противостоит катафатическое богословие, которое ориентировано на познание Бога через понимание того, кем Он является.
Считается что катафатическое богословие больше присуще западному христианству, в первую очередь католицизму. Мыслители последнего много сделали для поиска доказательств бытия Бога. Эти интеллектуальные упражнения стали одной из основ развития европейской философии, а потом и науки. Православие же считало такие поиски томлением ограниченного человеческого духа и видело в них угрозу ереси.
Справедливости ради нужно сказать, что поиски западного богословия действительно нередко приводили к рождению ересей, которые, овладев массами, приводили к серьезным социальным потрясениям. Протестантизм и последовавшие за его рождением более чем столетие религиозных войн – это только самый яркий пример. Было множество других. Впрочем, войны были одной из основ роста европейской цивилизации, развития технологий.
В целом нужно признать, что приписывание восточному христианству апофатического подхода, а западному катафатического — в целом верно, но не полностью. И там, и там присутствуют оба метода. Наверное, на Западе больше любят рассуждать катафатически, но и там есть апофатическая мистика.
На практике преобладание апофатического метода в мышлении означает отказ от четких формулировок целей и замену их расплывчатыми образами.
В социально-политической сфере это означает некую беспредметность целей.
Вроде бы есть подтверждение нашей склонности к апофатическому видению социального развития в недавней истории. Цели общественного и государственного строительства – и коммунизм, и перестройка, и рынок с демократией – были такими расплывчатыми образами и при реализации оказывались далеко не тем, о чем мечталось.
Вспоминается еще и классика. Цитата из «Золотого теленка»:
«В то время Саша Корейко представлял себе будущее таким образом: он идет по улице и вдруг у водосточного желоба, осыпанного цинковыми звездами, под самой стенкой находит вишневый, скрипящий, как седло, кожаный бумажник. В бумажнике очень много денег, две тысячи пятьсот рублей. А дальше все будет чрезвычайно хорошо».
Чем-то это напоминает пресловутый «образ будущего», который нам кто-то должен дать, но никак почему-то не дает. А может уже дал, а мы просто не заметили? Ведь никто не понимает, что это такое. Так как можно утверждать про что-то, что оно есть или нет, если мы не знаем, что это такое? Стенания по поводу отсутствия «образа будущего», широко распространяемые в инфомпространстве, — это по большому счету нежелание работать над формулированием конкретных четких целей.
Здесь возникает гораздо более актуальная аналогия, к которой я и пытаюсь подвести читателя. Не являются ли «цели СВО» да и вообще отсутствие четких представлений, куда и к какому результату должна двигаться наша страна после разрыва с Западом, проявлением этой склонности к апофатическому мышлению в нашей ментальности?
Много говорится о том, что нужно эти цели четко сформулировать. Ведь так, как они были поданы в начале СВО – демилитаризация и денацификация – это ведь типичный апофатический подход: милитаризма и нацизма не будет, а что будет вместо них?
Так, может, такая формулировка и есть тем, что должно быть в нашей культуре? Чем-то основанным на отрицании.
Утверждение о том, что апофатичность Православия сильно повлияла на русскую ментальность, на самом деле достаточно спорно. Во-первых, апофатичность в христианстве – это наследие, скажем так, Восточного Средиземноморья. Апофатичность присуща иудаизму, но на православную теологию больше влияния оказал, пожалуй, греческий неоплатонизм, в котором Плотин называл Единое «ничем».
Утверждать о формирования в русской ментальности апофатичности в результате усвоения Православия можно только, если она явно обнаруживается в ментальности греков, православных народов Балканского полуострова, румын, если есть у грузин и осетин и т.д.
Во-вторых, достаточно неоднозначно заключение от принятой религии к ментальности. Возможно все наоборот: принимается та религия, которая соответствует ментальности. Или принятая религия трансформируется в соответствии с имеющейся ментальностью.
Когда-то в студенческие годы мне довелось достаточно подробно изучать полемику Лютера с Эразмом Роттердамским. Картина выглядела так: рациональный, строго аргументирующий Эразм — и вещающий и эмоционирующий Лютер. Но одновременно мне попалось тогда «Прорицание провидицы» из «Старшей Эдды», и я увидел, даже, скорее, почувствовал аналогию между лютеровскими прозрениями и древнегерманской мифологией с ее мистикой.
Тогда высказал предположение о связи германской ментальности с появлением и развитием протестантизма, который в итоге не прижился ни у романских народов, ни у славян. За это был удостоен похвалы преподавателя.
Многие русские мыслители-эмигранты, осмысливая события революции и гражданской войны, писали о «манихействе» в ментальности русского народа. Это выражалось в виде жесткого противостоянии добра и зла — так, как их представляли рядовые участники этой русской смуты. Источник этого дуализма они видели в родстве и переплетении восточных славян с иранскими степными народами – скифами и сарматами. Современная историческая наука такие связи подтверждает.
Третья проблема прямого соответствия между религией и ментальностью и порожденной ею социальностью в том, что здесь скорее связь диалектическая. Можно вслед за Вебером утверждать, что протестантизм породил капитализм. Но также правомерна и позиция Энгельса, что нарождающиеся капиталистические отношения востребовали трансформацию христианства в протестантизм. Что было раньше, что было курицей, а что яйцом, сейчас, пожалуй, уже не установить, но дискуссия на эту тему будет продолжаться.
Итак, связь между преобладанием апофатического богословия в православии и ментальностью русского народа достаточно проблематична. Мне же кажется, что простой русский человек стремился понять Бога вполне конкретно.
На вопрос о том, что такое Святая Троица, простые русские крестьяне нередко отвечали: Христос, Богородица и Николай-угодник.
Ну, не укладывается абстракция Троицы в крестьянскую голову! А вот представления о главных фигурах христианства так, как оно воспринималось массой населения, были весьма конкретными. Места апофатическому пониманию здесь нет. И не только у крестьянина; рядовой приходской священник (который, конечно, видел Троицу не так), местный помещик, чиновник – все они мыслили конкретно и позитивно.
Апофатика, скорее, была уделом монашествующих, а потом и городской интеллигенции. Последняя оказалась крайне бесплодной в плане создания и претворения в жизнь проектов развития общества, что потом во многом и привело к колоссальным социально-политическим потрясениям первой четверти ХХ века.
Итак, пресловутая апофатичность присуща нашей ментальности лишь в некоторой степени.
Поэтому общество и хочет конкретизации как «целей СВО», так и путей развития страны. Дождемся ли мы этого? Не думаю.
И вот почему
Вернемся опять к богословию. В Боге, понимаемом апофатично, гораздо меньше шансов разочароваться, чем при понимании, включающем в себя сформулированные позитивные характеристики. Скорее всего поэтому Запад в конце концов и пошел по пути секуляризации.
Интересно, что в этом направлении Россия шла с Западом где-то примерно до середины XIX века, а потом пути разошлись. На фоне общего падения авторитета РПЦ в обществе во второй половине XIX века пышным цветом начало цвести разнообразное сектанство, да и атеистическая революционность в России имела какой-то квазирелигиозный накал. Об этом много написано.
Не в этом ли секрет применения именно такого метода? Апофатический подход к формулировке целей СВО на Украине можно понимать и как технологию. Если целей нет, то и предъявлять претензии нечему.
А в мире все настолько неопределенно и при этом все настолько взаимоувязано, что поставить конкретную цель — означает с очень высокой вероятностью ее не достигнуть.
На практике аналитическая проработка каких-либо планов включает в себя разработку целого пула сценариев, которые сменяют друг друга по мере изменения ситуации, в которой эти планы реализуются. То есть, четкие и однозначные цели – это, грубо говоря, попса для публики. В практике политического планирования все выглядит иначе.
Когда-то давно написал научную статью, где показал, что в мире постмодерна осмысленные последовательные действия заменяются реагированием. С тех пор прошло много лет, уже и постмодерн выродился, но ничего осмысленного ему на смену не пришло. Так что реагирование — возможно, сейчас вполне реалистичная стратегия. Апофатичность же плохо подходит для формирования позитивной стратегии, но вполне хорошая основа для реагирования и краткосрочных моделей.
В апофатическом богословии Бог может быть познан мистически, то есть опять же не в виде общезначимого концепта, а индивидуального прозрения, знания, которое может быть передано другому только условно и с очень значительными погрешностями.
Это дает основания надеяться, что понимание будущего есть — только донести его до общества так, чтобы не вызвать шквал критики одновременно с разных позиций, не получится. Причем значительная часть такой критики будет иметь своей целью дестабилизацию и направляться соответствующими силами.
Такой шквал критики мы видим весь год, она не иссякает, а значит кто-то ее неплохо кормит.
А желание иметь четкую предъявленную обществу стратегию, позитивные и ясные цели – это тоже нормально. Такого рода желания хоть и нереализуемы в полной и даже значительной мере, но их наличие все же свидетельствует о способности и желании общества развиваться и идти к победе. И такие желания нужно удовлетворять. Хотя бы частично.
Фото из открытых источников
