Названия улиц в Симферополе в советское и постсоветское время носят по большей мере не исторические или функциональные, а политические. Понятно, большевикам название улицы с именем основательницы города было, как кость в горле, но почему проукраинские власти Крыма не возвращают исконное название? Нет ни памятника Екатерине Великой, ни улицы, ни хотя бы памятного знака. А есть имя вождя большевиков, памятник ему же, площади его, родного, …и улица Карла Маркса. Улица имени человека, никогда не бывавшего в нём или хотя бы однажды высказавшем о нём или о жителях хотя бы одно доброе слово.
Как мы помним, война 1853-1856гг. велась с целью отторжения Крыма и других южных земель (и не только) от России в пользу Турции, война почти всей Европы (союзниками были Англия, Франция, Сардинское Королевство, Турция при враждебном нейтралитете Австро-Венгрии и весьма сомнительном Пруссии), что бы при этом не словоблудили европейские политики. Что же изрёк главный интернационалист и первый коммунист о той войне и русских?
«Кронштадт необходимо уничтожить… С армией противника у дверей столицы, со всеми своими реками и заливами, блокированными союзниками, что будет с Россией? Гигант без рук, без глаз». В январе 1855 года план дополняется идеей вторжения. Впрочем, для утешения русских там имеются такие оптимистические слова: «маловероятно, чтобы Москва сгорела еще один раз».
Энгельс в газете Neue Oder-Zeitung развивает общую с Марксом мысль: «У Европы только одна альтернатива: либо подчиниться игу славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной силы — Россию».
Для симферопольцев, особенно верующих до сих пор в идеи интернационализма и всеобщего равенства, процитирую подлинные мысли и идеи классиков марксизма не просто на одурачиваемую толпу (биомассу, как ласково назвала нас Ю. Григян — Тимошенко), а в личной переписке и скрываемой в статьях ПСС (полного собрания сочинений) классиков, кстати, хорошо известной основателям и последователям РСДРП(б), ВКП(б) и КПСС, КПУ и вновь создаваемой компартии Грача: «Никто никогда не говорил о России с такой проникновенной ненавистью, как Маркс; разве что его русские ученики, считавшие эту ненависть одной из самых святых и правых. «Оплот мировой реакции», «угроза свободному человечеству», «единственная причина существования милитаризма в Европе», «последний резерв и становой хребет объединенного деспотизма в Европе» — вот излюбленные его выражения. Список причин, по которым он возненавидел нашу страну, столь велик, что занял бы несколько страниц, но весь он сводится к обвинению России в тиранической политике по отношению к Германии. Россия, будто бы, стояла всегда на страже германской раздробленности; еще на Венском конгрессе узаконила разделение Германии на 36 мелких государств, и в дальнейшем всякое самостоятельное изменение государственного строя ей было запрещено Николаем I. Россия виновата в восстановлении крепостного права в Германии после гибели Наполеона. Россия заставила Пруссию подчиниться Австрии. Пруссия превращена была в русского вассала и прикована к России. Встречаются строки совершенно бесподобные: «Россия приказывала Пруссии и Австрии оставаться абсолютными монархиями — Пруссия и Австрия должны были повиноваться».
Курьезность и противоречивость обвинений, видимо, Марксом не замечались. То он упрекает Россию, что она выдала Германию с головой Наполеону, то винит в победе над Наполеоном, вследствие которой Германия лишилась свобод, принесенных ей этим завоевателем. То он возмущается, что Россия подчинила Пруссию Австрии, то, наоборот, негодует, что Австрия отброшена Пруссией от всей Германии при поддержке России….
Известно, что Маркс презрительно отзывался о возможности революции в России. В ней «может быть только тот или иной бунт, причем достанется немецким платьям, а революции никакой и никогда не будет». Так говорил он в 1863 году. Он искренне удивлялся своей популярности в этой стране; нигде его так не чтут и не издают, как в России, которую он усердно оплевывал, революционных деятелей которой глубоко презирал и чуть не поголовно считал царскими агентами. И вот этот человек в конце 1881 года провозглашает: «Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе». Совершенно очевидно — не рост промышленности, не рост пролетариата, не «идейная зрелость», которых еще не было, даже не крестьянские волнения подвигли его на такое заявление, а убийство Александра II, шумная деятельность кучки террористов».[1] Вот где истинная причина поддержки европейцами любого терроризма в России…лишь бы он способствовал распаду единой страны на ряд мелких (что и удалось в 1991 году с СССР, наследницей имперской России: прибалтийские лимитрофы, Белоруссия, Украина, Грузия, Азербайджан и Армения; я не касаюсь азиатских владений России).
Я нисколько не идеализирую Герцена, он тоже приложил свою руку к этому распаду, по крайней мере, к революции 1917 года, но даже его возмутило презрение ненависть к русским, как к народу: «Маркс сказал, что он меня лично не знает, что он не имеет никакого частного обвинения, но находит достаточным, что я русский и притом русский, который во всем, что писал, поддерживает Россию; что, наконец, если комитет не исключит меня, то он, Маркс, со всеми своими будет принужден выйти». Большинство высказалось за Герцена, Маркс остался в ничтожном меньшинстве — встал и покинул комитет. Это была одна из многих выходок против русских, предпринятых единственно на том основании, что они — русские. Бакунина, Герцена и многих других революционеров-эмигрантов Маркс считал платными агентами царского правительства. Народническое движение в России рассматривал как «панславистскую партию, состоящую на службе у царизма».
Так откуда у основателя I Интернационала такая, скажем, избирательность к русским? Чьим шовинистом мог быть Маркс? Еврейским, поскольку он еврей? Но Маркс, несмотря на большое количество предков-раввинов, не принадлежал к иудейству. Уже отец его был протестант; сам же он, хоть и сделался в юношеском возрасте атеистом, воспитан с детства в протестантизме, а мать и старшая сестра Софи являли типы настоящих протестантских фанатичек. Все это — не в пользу его еврейства. От еврейства он мог усвоить темперамент, психический склад, но по умонастроению был совершенным немцем. После войны 1870 года, когда в «Интернационале» его пангерманизм стал вызывать толки, он с гордостью отвечал — да, я немец и хороший немец (von Haus aus ein Deutscher). Вообще в Германии до самого прихода Гитлера было немало евреев, называвших себя немцами иудейского вероисповедания.
В годы революции 1848-1849гг. Маркс писал в «Новой Рейнской газете» (органе «Союза коммунистов»): «Россия стала колоссом, не перестающим вызывать удивление. Россия — это единственное в своем роде явление в истории: страшно могущество этой огромной Империи… в мировом масштабе». «В России, у этого деспотического правительства, у этой варварской расы, имеется такая энергия и активность, которых тщетно было бы искать у монархий более старых государств». <«Славянские варвары — природные контрреволюционеры», «особенные враги демократии».*
Марксу вторил Энгельс: Необходима «безжалостная борьба не на жизнь, а на смерть с изменническим, предательским по отношению к революции славянством… истребительная война и безудержный террор». «Кровавой местью отплатит славянским варварам всеобщая война». «Да, ближайшая всемирная война сотрет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы, — и это также будет прогрессом!». Друг и покровитель К. Маркса (он содержал автора «Капитала» на доходы от собственных фабрик в Англии) классик интернационализма Ф.Энгельс в своих рассуждениях о будущем «послереволюционной» Европы славянам места не отводил. Гневную отповедь классика вызвал призыв Михаила Бакунина к единению славянства и освобождению от иноземного ига. Но русский революционер одновременно говорил о «протянутой братской руке немецкому народу… во имя свободы, равенства, братства всех наций». Что же классик интернационализма? Равенство и братство — не для и всех, и Энгельс как отрезал, что «речь идет не о братском союзе всех европейских народов, а о союзе революционных народов против контрреволюционных».
Энгельс полагал славян народами, которые «нежизненны и никогда не смогут обрести какую-нибудь самостоятельность». Они, якобы, «никогда не имели своей собственной истории… и лишь с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть или лишь при помощи чужеземного ярма были насильственно подняты на первую ступень цивилизации». В тевтонском задоре Энгельс утрачивал последние проблески интернационализма. Славяне не просто ничтожный мусор истории — они «всюду были угнетателями всех революционных наций, немцы и венгры являются не только символом прогресса и революции, но также просветителями и носителями цивилизации для славян» . «Поистине, положение немцев и мадьяр было бы весьма приятным, если бы австрийским славянам помогли добиться своих так называемых «прав»! Между Силезией и Австрией вклинилось бы независимое «богемско- моравское» государство (будущие Чехия и Словакия); Австрия и Штирия были бы отрезаны «южнославянской республикой» от своего естественного (!!!) выхода к Адриатическому и Средиземному морям; восточная часть Германии была бы искромсана, как обрезанный крысами хлеб! И все это в благодарность за то, что немцы дали себе труд цивилизовать упрямых чехов и словенцев, ввести у них торговлю и промышленность… земледелие и культуру!»
Именно в этом ключе Энгельс и заключает: «Там, где речь идет о существовании, о свободном развитии всех ресурсов больших наций, там сентиментальная заботливость о некотором количестве разбросанных в разных местах… славян не имеет роли».**
Вообще, судя по вышеперечисленному, предлагаю переименовать ещё ряд улиц нашего города именами врагов русских и России…версии предлагаются от городских властей и нынешних депутатов…
[hr]
* Напрасной была бы попытка представить эти настроения как временные или как заблуждение молодости. Они сопровождали Маркса до могилы. В 1877-78 годах, во время Балканской войны, когда турки начали беспощадную резню болгар и когда даже «колониалист» Гладстон выпустил книгу с протестом против таких зверств, Маркс, живший в то время в Лондоне, объявил Гладстона русским агентом, а турецкие зверства — русской выдумкой. Друг его и оруженосец Вильгельм Либкнехт, в Германии, цинично заявил, что брожение на Балканах ничего общего с освободительной борьбой не имеет; он, Либкнехт, не знает славян, стремящихся к свободе. Этот господин выпустил книгу — «Zur orientalischen Frager oder: soll Europa kasakisch werden? Mahnwort an das deutesche Volk», — где развивал обычный марксистский взгляд на славян как на удобрение истории
Даже через 10 лет Энгельс после освободительной войны России против Турции, когда были освобождены миллионы южных славян от религиозного и национального ига турок, писал: (Отрывок из письма Эдуарду Бернштейну. От 22, 25 февраля 1882 г. — Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. — Изд. 2. — В 50 тт. — Т. 35. — М.: Изд. политической литературы, 1963. — Стр. 228 — 236.)
«Вполне понятно, что мое письмо не убедило Вас, коль скоро Вы уже сочувствовали «угнетенным» южным славянам. Ведь первоначально, — поскольку все мы сперва прошли через либерализм или радикализм, — мы оттуда переняли это сочувствие ко всем «угнетенным» национальностям, и я помню, как много времени и изучения мне понадобилось, пока я отделался от этого, — но зато уж основательно.
Я должен, однако, просить не приписывать мне мнений, которых я никогда не высказывал. Австрийские казенные аргументы, которыми уже в течение ряда лет оперировала аугсбургская «Allgemeine Zeitung», меня не касаются. Что в них было верного, то устарело, а что не устарело, то неверно. У меня нет решительно никаких оснований досадовать на центробежное движение в Австрии. «Плотина против России» станет излишней с того момента, когда в России разразится революция, то есть когда там будет созвано какое-нибудь представительное собрание. С этого дня Россия будет занята внутренними делами, панславизм потеряет всякое значение, начнется распад империи. Панславизм — лишь искусственный продукт «образованных сословий», городов и университетов, армии и чиновников; деревня ничего о нем не знает, и даже поместное дворянство до такой степени стеснено в средствах, что проклинает всякую войну. С 1815 г. по 1859 г. Австрия, несмотря на ее трусливую и глупую политику, действительно была плотиной против России. Но теперь, накануне революции в России, снова предоставить ей возможность играть роль «плотины» значило бы ведь продлить существование Австрии, снова исторически оправдать его, оттянуть неминуемый ее распад. И вот уже подлинно ирония истории: допуская славян к господству, Австрия тем самым сама признает, что исчезло то единственное, что давало до сих пор оправдание ее существованию. Впрочем, война с Россией в течение 24 часов положила бы конец господству славян в Австрии.
Вы говорите, что как только у славянских народов (опять-таки за исключением поляков!) не будет больше основания видеть в лице России свою единственную освободительницу, панславизму крышка. Это легко сказать, и звучит правдоподобно. Но, во-первых, опасность панславизма, поскольку она существует, находится не на периферии, а в центре, не на Балканах, а в тех 80 миллионах рабов, которые поставляют царизму солдат и деньги. Стало быть, вот куда надо подвести рычаг, а он ведь уже подведен. Неужели нужно, чтобы война опять отвела его?
Во-вторых, не стану вдаваться в исследование того, как могло случиться, что малые славянские народы видят в царе своего единственного освободителя. Достаточно того, что, по их мнению, это так; мы изменить этого не можем, и так оно и останется до того момента, пока не будет свергнут царизм; в случае войны все эти интересные маленькие национальности встанут на сторону царизма, врага всего капиталистически развитого Запада. Пока дело обстоит таким образом, я не могу интересоваться их непосредственным, немедленным освобождением, они останутся нашими прямыми врагами в такой же мере, как и царь — их союзник и покровитель.
Мы должны сообща бороться за освобождение западноевропейского пролетариата и этой цели подчинить все остальное. И какой бы интерес ни возбуждали балканские славяне и т. п., но если их освободительные стремления вступают в коллизию с интересами пролетариата, то мне до них совершенно нет дела. Эльзасцы[2] тоже угнетены, и я буду рад, когда мы снова сбудем их с рук. Но если накануне явно надвигающейся революции они захотели бы спровоцировать войну между Францией и Германией, снова натравить друг на друга эти два народа и таким образом оттянуть революцию, то я сказал бы: «Остановитесь! Вы можете терпеть столько же, сколько и европейский пролетариат. Когда он освободится, и вы, само собой, станете свободными, а до тех пор мы не позволим вам становиться поперек дороги борющемуся пролетариату». То же и со славянами. Победа пролетариата с необходимостью принесет им действительное освобождение, а не мнимое и временное, какое может дать им царь. Поэтому славяне, которые до сих пор не только ничего не сделали для Европы и ее развития, а являются для него тормозом, должны обладать хотя бы таким же терпением, как наши пролетарии. Из-за нескольких герцеговинцев зажечь мировую войну, которая унесет в тысячу раз больше жизней, чем все население Герцеговины, — не такой должна быть, по-моему, политика пролетариата.
А как «освобождает» царь? Спросите украинских крестьян, которых Екатерина тоже сперва освободила от «польского гнета» (предлогом была религия) только для того, чтобы потом их аннексировать. К чему в сущности сводится всё русско-панславистское надувательство? К захвату Константинополя — больше ни к чему. Только этот захват мог бы с силой воздействовать на религиозные традиции русского крестьянина, воодушевить его на защиту священного Царьграда, продлить существование царизма. А стоит только русским занять Константинополь, — тогда прощай болгарская и сербская независимость и свобода: эти братушки (bratanki) очень скоро почувствовали бы, насколько лучше им жилось даже при турках. Только колоссальной наивностью этих bratanki объясняется их вера в то, что царь заботится об их выгоде, а не о своей собственной.
Вы говорите, что Великая Сербия была бы такой же хорошей плотиной против России, как и Австрия. Я уже сказал, что не ставлю ни во что всю эту теорию «плотины», с тех пор как в России окрепло революционное движение. Я говорил также, что с удовольствием ожидаю распада Австрии. Но перейдем теперь к качеству этих маленьких национальностей, которое ведь тоже следует учитывать, когда речь идет о наших симпатиях….»
** Казалось, исключение классики делали для поляков — «единственной славянской нации, чуждой всяким панславистским вожделениям», отказывая темным и невежественным православным славянам в праве бороться против «прогрессивных Габсбургов», марксисты, казалось, безусловно, поддерживали поляков и их ненависть к «реакционной» России. «Слово поляк и революционер, — пишет Энгельс, — стали синонимами, полякам обеспечены симпатии всей Европы и восстановление их национальности, в то время как чехам, хорватам (тогда так называли сербов) и русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая революционная война всего Запада против них». В письме директору британского журнала Commonwealth Энгельс пишет: «Плодородные степи Малороссии вызвали аппетит у русских, но поляки были народом сильным, как всегда мужественным, умеющим постоять за себя, а так же мстить: в начале XVII века они несколько лет занимали Москву». И это все о трагических для русских временах Смуты.
Известно, какие гимны пелись Польше в 1848 году, как бредили польским восстанием в «Новой Рейнской газете». Ждали «чуда на Висле». Но по прошествии одного-двух лет, когда чудо не появилось, гимны кончились, поляков перестали носить на руках. В 1851 году (31 мая) Энгельс пишет письмо Марксу по польскому вопросу и тут раскрывает маккиавелизм своей «революционной мысли».
Он сообщает, что чем больше он размышляет об истории, тем яснее ему становится, что поляки — разложившаяся нация (nation fondue). «Ими приходится пользоваться лишь как средством, и лишь до тех пор, пока сама Россия не переживет аграрной революции. С этого момента Польша теряет всякое право на существование». Поражает в этом письме национальное презрение, возникшее не под влиянием минуты, а выношенное, устоявшееся. «Никогда поляки не делали в истории ничего иного, кроме как играли в храбрую и задорную глупость». «Бессмертна у поляков наклонность к распрям без всякого повода». И, наконец, «нельзя найти ни одного момента, когда бы Польша, хотя бы против России, с успехом явилась представительницей прогресса или вообще сделала бы что-либо, имеющее историческое значение. В противоположность ей Россия, действительно, олицетворяет прогресс по отношению к Востоку». Энгельс находит в России гораздо больше образовательных и индустриальных элементов, чем в «рыцарственно-бездельнической Польше».
«Никогда Польша не умела ассимилировать в национальном смысле чужеродные элементы. Немцы в польских городах есть и остаются немцами. А как умеет Россия русифицировать немцев и евреев, тому свидетельство — каждый русский немец уже во втором поколении». Он отмечает лоскутный характер бывшего польского государства. «Четверть Польши говорит по-литовски, четверть по-русински, небольшая часть на полурусском диалекте, что же касается собственно польской части, то она на добрую треть германизирована». Энгельс благодарит судьбу, что в «Новой Рейнской газете» они с Марксом не взяли на себя в отношении поляков никаких обязательств, «кроме неизбежного восстановления Польши с соответствующими границами».
Маркс соглашался с Энгельсом. Он поспешил отказаться от своей прежней готовности восстановления Польши в границах 1772 года, ибо рассудил, что немецкую Польшу, с городами, населенными немцами, не следует отдавать народу, который доселе еще не дал доказательства своей способности выбраться из полуфеодального быта, основанного на несвободе сельского населения… «прусскую Польшу следует рассматривать как германизированную и относиться к ней соответственно».
[1]-Н. Ульянов, «Замолченный Маркс», статьи и выступления Н. Нарочницкой.
