Шёл 1947 голодный год. Хотя прошло два года после окончания жестокой войны, город только начал восстанавливаться, разбирая до основания разрушенные дома и ремонтируя те, от которых остались хотя бы стены. Более-менее уцелевшие помещения были заняты государственными учреждениями и жителями, вернувшихся из мест, где находились во время оккупации.
Так как работали только мелкие предприятия, а разрушенные заводы и фабрики продолжали ждать своего часа восстановления, многие жители нигде не работали. Каждая семья перебивалась, как могла. Конечно, было голодно и холодно.
В семье Павлика, состоящей из четырёх человек, работала только его мама. Она смогла устроиться на рынке города по продаже картошки. Бабушка была в том возрасте, когда положено получать пенсию. Но о ней никто ничего не слышал. Младшая сестра мамы окончила школу перед войной. Потому не имела никакой специальности. Можно представить, как семья жила на единственную зарплату мамы Павлика.
Весной пацаны утоляли голод цветами акации, набивая ими живот до отказа. Беда состояла в том, что цветы желудком усваивались быстро, и организм начинал снова требовать пищи.
Все мальчишки имели рогатки, стреляя из них по воробьям, а потом в развалках жарили на металлических листах, укреплённых над костром. Павлик не смог побороть в себе жалость по убитым несчастным пташкам. Хотя друзья угощали Павлика кусочками воробьиного мяса, он ни разу его не попробовал. А мальчишки от сытой еды приходили в восторг, как настоящие удачливые охотники.
Как только море начинало теплеть, ребята ныряли к скалам или к разбитым кораблям и надирали мидии. Их жарили так же, как воробьёв. Некоторые не могли выдержать и мидии поедали живыми без хлеба и соли. По уговору друзей Павлик однажды попробовал съесть желтоватое мясо мидии. Как только он на неё надавил зубами, ему показалось, что она жалобно запищала. С ужасом выплюнув раздавленную мидию, Павлик тщательно прополоскал рот морской водой.
Ребята с карманами и разными сумками, набитыми мидиями, шли радостные вразвалку на пир, а Павлик под презрительными взглядами пацанов плёлся домой, где его ждала тарелка жидкого супа и кусочек чёрного хлеба.
Большинство ребят, как и двенадцатилетний Павлик, во время оккупации не учились. Грамоту, таблицу умножения, читать и писать учили с помощью родителей, если позволяла обстановка. С учётом их знаний таких ребят определили сразу в третий класс.
Сначала детей обучала уму-разуму Мария Сергеевна, а потом Фаина Абрамовна, до войны руководившая классом, в котором учился пионер-партизан Володя Дубинин. По просьбе учеников она часто о нём рассказывала. В такие минуты в классе стояла гробовая тишина. Девочки и мальчики откровенно ей завидовали, так как она видела и общалась с живым юным героем-партизаном, которого учителя постоянно ставили им в пример.
Все мальчишки и девчонки были в равных условиях. Никто не выделялся одеждой или школьными принадлежностями. Безусловно, тем детям, чьи отцы вернулись с войны, жить было намного легче. Руководство города участников войны на работу устраивало в первую очередь.
У Павлика отца не было. Демобилизовавшись, он уехал в Казахстан, так как бывшие соседи семьи Павлика ему сообщили, что в дом попала бомба, и все погибли. Они перепутали семью Павлика с другой семьёй, действительно погибшей во время бомбёжки. Дома легко было спутать, так как они друг от друга находились через дорогу.
Всю оккупацию семья Павлика пережила в одной из деревень глубинки Крыма. Вернувшись в город, обнаружили свою квартиру по улице Свердлова занятой какими-то людьми. Во дворе никого из бывших соседей не увидели. Тогда тот, кто возвращался в родной город, занимал любую пустующую квартиру, пригодную для жилья. Люди были довольны тем, что была крыша над головой, даже если она протекала во время дождя.
Это была мелочь свободной жизни по сравнению с немецкой оккупацией, когда с человеком чужая власть могла расправиться в любой момент.
Полуголодные, плохо одетые дети не меньше взрослых, радовались свободе. В школе ребята крепко дружили между собой. Дружба начиналась с того, что, взявшись за руки, с детским воодушевлением клялись друг другу в вечной дружбе. Придумывали страшные кары тому, кто нарушит клятву.
Павлик дружил с Геной и Володей. У обоих были отцы, вернувшиеся с фронта. Отец Володи, полный сил и энергии мужчина, был офицером милиции. Чем он занимался, Павлик не знал и никогда этим не интересовался. Отец Гены, потерявший ногу на войне, передвигался на протезе. Он входил, как понял Павлик из рассказов Гены, в состав руководства мелькомбината города.
Павлик бывал в гостях у Гены. Его мама, на детский взгляд Павлика, казалась очень красивой статной женщиной с большими голубыми глазами. Она всегда угощала Павлика чем-нибудь изготовленным из муки. Чаще всего это были оладьи. Иногда к ним добавлялось пару ложечек какого-нибудь варенья. Это была незабываемая вкуснятина. Если бы была возможность скушать сколько хочешь, Павлик не представлял, сколько бы их съел за один присест.
С последним глотком, оттягиваемым Павликом, исчезал праздник, несколько минут назад обрушившийся на его голову. Иногда мама Гены давала Павлику с собой несколько оладий, чтобы он угостил своих родных. Мама, как правило, часть своей порции отдавала Павлику, убеждая, что она уже наелась. Павлик старался этому верить.
Мама Володи при приходе Павлика тоже чем-нибудь угощала. По крайней мере, суп или борщ в их семье был всегда. В тарелку обязательно клала кусочек вкусного мяса. Дома Павлик его не видел. Мама приготовляла бульон из костей. Она старалась покупать кости с оставшимися на них кусочками мяса. Когда бульон был готов, мама вынимала кости, соскабливая с них лоскуты мяса вместе с ненавистными Павлику хрящами. Почему-то он с малолетства их не любил, как и варёный лук.
Прежде чем начать кушать суп, Павлик долго и тщательно вылавливал даже самые мелкие кусочки лука. Так Павлик делал всегда, как бы ни хотелось ему есть. Поэтому мама иногда заранее отливала Павлику суп, не заправленный пожаренным на горьком масле луком. Стоило попасть в рот крупинке лука, Павлик моментально его чувствовал нёбом и языком. Его начинало тянуть на рвоту.
К своему стыду, Павлик вылавливал лук из супа или борща, даже находясь в гостях. Если очень хотелось кушать, Павлик ложкой вычерпывал жидкость. Он мог вообще съесть один хлеб, круто посыпав его солью. Так трапезничать часто приходилось во время оккупации. Если было при этом немного на блюдечке подсолнечного масла, сдобренного солью, в которое можно было макнуть хлеб, еда казалась необыкновенной вкуснятиной.
У дружной троицы были одинаковые характеры. Ребята были не задиристыми, как некоторые пацаны. Но никому не давали себя обидеть. Все знали об их дружбе, и потому не пытались нарваться на кого-нибудь из них. К тому же Гена был одним из сильнейших ребят в классе, даже тех, кто учился в старших классах.
Друг Павлика и Володи был пацаном с неуёмной натурой. Гена постоянно был в действии, находя себе занятие не только после уроков в школе, но и на каждой переменке. У ребят не было никаких сувениров, чтобы их дарить или меняться друг с другом. Каждый уважающий себя пацан должен был иметь свою, самую любимую рогатку. Резинкой для них служили узкие полоски, вырезанные из противогазов. Их всегда можно было найти в развалках или в сохранившихся окопах и немецких дотах.
Счастливчиком считался тот, у кого рогатка была с настоящей резинкой. Но они часто нарывались на крупные неприятности в своей семье. Рисковали наказанием ради приобретения такого дефицита, стоящим на барахолке приличных денег. Бывало, мать или кто-то из родственников утром не мог надеть трусы или шаровары, оказавшихся без резинки.
Дождавшись, когда все уснут, юный стрелок по воробьям, соблюдая осторожность, вытаскивал резинку, прикрепив её к рогатке. Так как от неё были остатки, они использовались для обмена с другими ребятами на что-нибудь позарез нужное, например, на перочинный ножичек. Он ценился дороже рогатки. Им можно было стругать палку под копьё или даже, применяя большое усилие, из тонкой доски выстругать что-то похожее на винтовку для игры в «войнушку», часто проходившей в многочисленных развалках на этажах, где от пола оставались только толстые балки.
Со своим ножичком можно было принимать участие в соревнованиях по набору очков. На земле или на песке обозначался центр с несколькими кругами. Каждый из них наделялся определёнными баллами-очками. Центр в виде малюсенького кружочка имел самый высокий балл. Обычно помечался цифрой 10. По очереди каждый, сидя на корточках, подбрасывал ножичек как можно выше так, чтобы он, перекрутившись несколько раз в воздухе (количество оборотов также подсчитывалось), остриём воткнулся в какой-нибудь круг с очками.
Все старались попасть в малюсенький центр. За нож, упавший плашмя на землю, снималось, по договорённости, несколько баллов. На кон каждый ставил, что мог; старые истрёпанные марки, булавки, фантики от конфет, сохранившихся с довоенного времени, новые и использованные металлические перья для тонких деревянных школьных ручек со специальным металлическим для перьев зажимом на конце, металлические и костяные пуговицы, и многое другое из мелочёвки.
Кто-то мог поставить на кон чернильницу-непроливашку. Оставшись без неё, на уроках макал ручку в чернильницу соседа. Никто не имел права отказать в такой помощи товарищу, попавшему в беду. Дома приходилось говорить родителям, что чернильницу нечаянно разбил. Им на барахолке приходилось покупать другую, самую дешёвую.
Разумеется, у Гены на рогатке была самая эластичная, мягко растягивающаяся резинка, и прекрасный, сверкающий белой сталью ножичек. Он у него был так отцентрован, что, как правило, кончик лезвия ножа втыкался в землю вертикально. Честно говоря, пацаны очень не любили, когда Гена принимал участие в игре. С самого начала ребята с жалостью смотрели на кон, уверенные, что все его мальчишеские «богатства» достанутся Гене.
Но ему пришлось много потрудиться, чтобы стать хозяином чудо-ножичка и отменной рогатки. Он проделал многочисленные обмены с ребятами даже из других классов, чтобы стать обладателем того, что хотел иметь. Он всегда добивался поставленной перед собой цели. Павлик с Володей завидовали его предприимчивости.
Продолжение следует
