В этом году грядет грандиозный для Русского мира, для нашей литературы, философии, культуры, истории, наконец, для нашего будущего юбилей. 11 ноября (30 октября – по старому стилю) исполнится двести лет со дня рождения Достоевского. Сегодня «Крымское Эхо» напоминает о приближающейся круглой дате и обещает еще не раз обратиться к этой важнейшей теме.
Что было, то и будет
Литература в России – гораздо больше, чем просто беллетристика, это давно и хорошо известно; литература в России – это способ философствования, способ постижения мира, способ решения самых главных вопросов как человеческого, так и государственного бытия.
Признанный гений русской литературы, Достоевский – один из самых известных за рубежом отечественных писателей и одновременно последовательный критик западной цивилизации, западного проекта развития России.
Представления классика об отличиях между Россией и Западом прошли самое главное испытание – испытание временем.
«Да, вновь сшибка с Европой, вновь на русских смотрят в Европе недоверчиво… Но, однако, чего нам гоняться за доверчивостью Европы? Мы вовсе не Европа и всё у нас до того особливо, что мы, в сравнении с Европой, почти как на Луне сидим. И чего-чего мы не делали, чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних только европейцев, а не за татар. Мы лезли к Европе поминутно и неустанно, сами напрашивались во все ее дела и делишки», — писал Достоевский в одном из своих дневников на злобу того, позапрошлого, девятнадцатого века.
И чего же мы достигли?
«Результатов странных: главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не хотели европейцы нас почесть за своих ни за что, ни за какие жертвы и ни в каком случае… И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих. Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши «европейские» взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорее отвязаться, что мы это все у них «не так поняли».
Поразительно, как совпадают эти наблюдения с тем, что происходит сегодня. Как это там у старика Екклесиаста:
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».
Достоевский не просто констатирует отличие России от Европы, он противопоставляет Россию Европе.
Мы в сравнении с ней «как на Луне сидим».
В этом художественном приеме – и огромность расстояния, конечно, не материального, а духовного; и констатация того, что Россия – антипод Европы.
Россия – страна православная, а Европа – католическая и протестантская. Россия сохранила чистоту христианства, а Европа его извратила, убежден Достоевский.
Сравните это с нынешней ситуацией, когда Россия – едва ли не единственная остается защитницей традиционных ценностей, выступая против пропаганды ЛГБТ-ценностей и прочих вывихов современной западной цивилизации.
Почему европейцы отвернулись от крымчан и жителей Донбасса
По Достоевскому, Россия движима альтруистическими идеями, а Европа – соображениями собственной выгоды:
«Заметим, что Европа бесспорно дошла до того, что ей всего дороже выгода текущая, выгода настоящей минуты и даже чего бы она ни стоила, потому что и живут они там всего только день за днем, одной только настоящей минутой, и сами не знают, что с ними станется завтра; мы же, Россия, мы всё еще верим в нечто незыблемое, у нас созидающееся, а следственно, ищем выгод постоянных и существенных. А потому мы, и как политический организм, всегда верили в нравственность вечную, а не условную на несколько дней».
В бытность Достоевского Европа из соображений собственной выгоды отворачивалась от преступлений турок против славян – болгар, сербов, черногорцев:
«Вдруг все (почти все) в данный момент разом отвертываются от миллионов несчастных существ — христиан, человеков, братьев своих, гибнущих, опозоренных, и ждут, ждут с надеждою, с нетерпением — когда передавят их всех, как гадов, как клопов, и когда умолкнут наконец все эти отчаянные призывные вопли спасти их, вопли — Европе досаждающие, ее тревожащие».
«Мало того, — продолжает писатель, — в Европе оспаривают факты, отрицают их в народных парламентах, не верят, делают вид, что не верят. Всякий из этих вожаков народа знает про себя, что всё это правда, и все наперерыв отводят друг другу глаза: «это неправда, этого не было, это преувеличено, это они сами избили шестьдесят тысяч своих же…»
Сегодня мы наблюдаем точно такое же отношение Европы к крымчанам, которых пытаются задушить самыми разнообразными блокадами, нарушая при этом базовые права человека; и, в еще большей мере – к жителям Донбасса, где за время войны, развязанной Украиной, погибли тысячи и тысячи людей.
Достоевской об антироссийской Украине
Кстати, об Украине.
На нее нынешнюю поразительно точно ложатся представления Достоевского об «освобожденных славянских республиках» XIX века:
«Начнут они свою новую жизнь именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе… С того, что объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись, а не вмешайся Европа, так Россия проглотила бы их тотчас же, «имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени».
Они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее
. Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия – страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации.
У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление, парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы».
Пытаясь уничтожить или хотя бы ослабить Россию, Европа всеми средствами желала бы взять себе в опеку славян, так сказать, похитить их у нас и восстановить их навеки против России и русских.
«России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества», — предупреждает классик.
Зачем в Европе кричат о русских захватах
Европа боится Россию.
«Россия усилится, овладеет Востоком, Константинополем, Средиземным морем, портами, торговлей. Россия низринется варварской ордой на Европу и «уничтожит цивилизацию» (вот ту самую цивилизацию, которая допускает такие варварства!) Вот что кричат теперь в Англии, в Германии, и опять-таки лгут поголовно, сами не верят ни в одно слово из этих обвинений и опасений. Всё это лишь слова для возбуждения масс народа к ненависти, — пишет Достоевский. — В Европе кричат о «русских захватах, о русском коварстве», но единственно лишь, чтобы напугать свою толпу, когда надо, а сами крикуны отнюдь тому не верят, да и никогда не верили. Напротив, их смущает теперь и страшит, в образе России, скорее нечто правдивое, нечто слишком уж бескорыстное, честное, гнушающееся и захватом, и взяткой».
Нам нельзя бездумно копировать внешние европейские формы, как это, увы, часто делается, убежден классик.
«Мы начали с бесцельного скитальчества по Европе при алчном желании переродиться в европейцев, хотя бы по виду только… Мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться: «Вот, дескать, какой я англичанин, ничего без кайенского перцу есть не могу», — пишет он. — «Да, действительно есть и всегда были такие русские (имена многих из них известны), которые не только не отрицали европейской цивилизации, но, напротив, до того преклонялись перед нею, что уже теряли последнее русское чутье свое, теряли русскую личность свою, теряли язык свой, меняли родину…
Зачем-де у нас все это не так, как в Европе? В Европе-де везде хорош талер, а у нас рубль дурен. Так как же это мы не Европа, так зачем же это мы не Европа? Нужна-де только европейская формула, и все как раз спасено; приложить, взять из готового сундука, и тотчас же Россия станет Европой, а рубль талером. Главное, что приятно в этих механических успокоениях, — это то, что думать совсем не надо, а страдать и смущаться и подавно… Чего думать, чего голову ломать, еще заболит; взять готовое у чужих – и тотчас начнется музыка, согласный концерт –
Мы верно уж поладим,
Коль рядом сядем.
Ну, а что коль вы в музыканты-то еще не годитесь, и это в огромнейшем, в колоссальнейшем большинстве, господа?»
Дудь, Макаревич и Смердяков
Больше полутора веков прошло с тех пор, как были написаны эти слова, а кажется, что они о сегодняшнем дне. О таких известных русских, как Дмитрий Быков, Борис Акунин, Владимир Сорокин, Людмила Улицкая, Виктор Шендерович, Андрей Макаревич, Юрий Дудь, Ксения Собчак и компания.
Включаешь «Дождь» или «Эхо Москвы», открываешь «Новую газету», «Ведомости» или еще какую-нибудь «Медузу» – и вспоминаешь Достоевского: «Россия истосковалась от старого либерального подхихикивания».
Ну разве не о них – агрессивных, убежденных в собственной правоте, пытающихся узурпировать право считаться совестью нации, не желающих слушать и слышать никого из оппонентов, чуть что – визжащих в истерике, уверенных в собственном передовом образовании, а на самом деле поверхностных, недалеких, нахватавшихся по верхам дешевых либеральных штампов – писал классик?
О них, конечно.
На самом деле все эти быковы, дуди, шендеровичи – прямые потомки самого отвратительного персонажа Достоевского – Смердякова, который «всю Россию ненавидит» и по-модному, по-пацифистски, желает «уничтожения всех солдат-с».
«А когда неприятель придет, кто же нас защищать будет?» – наивно спрашивает у него одна из героинь.
«Да и не надо вовсе-с. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого… и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с», — отвечает Смердяков.
И быковым-дудям-шендеровичам-смердяковым, и нам нужно об этом помнить и напоминать.
Мы правы — мы, считающие Россию великой страной, великой цивилизацией со своим собственным уникальным путем.
Достоевский за нас. И Пушкин за нас. И Толстой. И Ломоносов. И Чехов. И Шолохов. И Солженицын. И Бродский. И я могу нанизывать и нанизывать на эти «и» настоящих классиков отечественной словесности.
Мы с ними непобедимы.
Вслед за Достоевским «я слышу, я предчувствую, вижу даже, что возникают и идут новые элементы, жаждущие нового слова, истосковавшиеся от старого либерального подхихикивания над всяким словом надежды на Россию, от старого прежнего, либерально-беззубого скептицизма, от старых мертвецов, которых забыли похоронить и которые все еще считают себя за молодое поколение, от старого либерала – руководителя и спасителя России, который у нас обозначился как «без толку кричащий на базаре человек».
На фото вверху — автор, Александр Мащенко
во время выступления на заседании Ливадийского клуба
