РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ СТИХОТВОРЕНИЙ ДЕНИСА ПЛЕСКАЧЕВА
«СТИХОПАДЕНИЕ»
Если мировую литературу представить в виде единого эмоционально-интеллектуального процесса, не деля ее, в большинстве случаев искусственно, на «древнюю», «классическую», «современную», «региональную», «западную», «восточную» и т.п., то среди всех творческих явлений, созданных человеческой культурой и литературой, обнаруживается органичная взаимосвязь.
Поэтому неудивительно, когда при погружении в книгу современного поэта у читателя возникают интересные, порой удивительные ассоциации с некими классиками мировой литературы. И даже вовсе не с теми, которые напрямую заявлены у автора, часто упоминаются в его стихах, прямо или косвенно названы им «учителями», «собеседниками», «друзьями».
Книга молодого крымского поэта Дениса Плескачева (фото вверху) «Стихопадение»[1] — это во многом диалог с такими собеседниками и друзьями (во всей искренности восприятия их как таковых), среди которых как классики русской литературы XIX-XX веков — Пушкин, Ахматова, Цветаева, Бродский, Ахмадулина, так и иные.
Упоминаются также европейские классики — Данте и Петрарка, и другие, менее известные тривиальному читателю писатели и ученые, о которых можно подробно узнать в примечаниях к книге. Однако у автора этой рецензии стихи Дениса — внезапно — вызвали ассоциации с творчеством классика восточной поэзии — основоположника узбекской классической литературы, поэта XV века Алишера Навои.
Казалось бы, что между ними общего? Исключительно позитивно мыслящий поэт Востока, живший в период подъема культуры, литературы и философии своего народа, в те поры активно поддерживаемых властями, а потому во многом видящий все в основательном, стабильном свете и на этом основании прекрасном, — и молодой, мятежный поэт нашего порывистого, стремительного и шаткого времени, когда об устойчивости можно только мечтать и поиск опор в жизни и духе — первое, что волнует и молодое, и старшее поколение творческих людей.
Нет, не станем так уж хулить наше время — и в нем есть немало прекрасного, и его бесконечная изменчивость и даже нестабильность — сильнейший толчок и субстрат для зарождения и развития ярких талантов, ведь поиск — вечный поиск — это и есть то, что не дает им коснеть и застывать, что бесконечно развивает и движет вперед. Именно таков талант Дениса Плескачева — ищущий, мятущийся, с трудом находящий опоры, а даже (якобы) найдя их, ничуть не успокаивающийся.
Ибо как же не подвергнуть критике — святое дело для молодого творческого дара! — то, что, казалось бы, помогло уже многим, а потому захватано и измусолено, утратило новизну и яркость, превратившись в косную традицию, что подается теперь всем, как каша на тарелочке, без различия личностей, индивидуальностей, душ, и никого не интересует, все ли готовы эту кашку жевать и всем ли на пользу «готовенькое».
Мне представляется неясным,
Как можно следовать тому,
Что ты от старших взял бесстрастно,
Невежества взлелеяв тьму,
Презрев исканий путь прекрасный.
Куда важнее ум пытливый.
Пусть сомневаться он велит,
Пусть в перепалке некрасивой
С невеждой трудности сулит,
Но все же делает счастливым!
Это стихотворение — «Узорный коврик» — одно из самых сильных в книге «Стихопадение», где автор выступает с критикой не столько Бога (как он сам отмечает в авторском предисловии к книге), сколько человеческих устоев, а еще точнее — бездумного их исполнения, безо всяческого понимания, что это, зачем производится, и главное — изменится ли что-нибудь в лучшую или худшую сторону, если перестать следовать обычаям или хотя бы задуматься о смысле совершаемых действий, найти и «включить» в себе взыскующий разум, во все вникающую душу.
В других своих стихотворениях молодой автор утверждает, что он ни во что не верит, что Бога нет. Здесь можно соглашаться, можно спорить — каждому свое, — но творческая личность может с полным правом добавить: если Бог есть, то Он, который сам — Творец, не может не любить те души, что ищут познания, пытливые умы, творческое начало в людях, которое не зря называют «божьим даром».
Если Бог не такой, если он именно тот, что ценит лишь тупое исполнение обрядов и стирание ума и воли своих приверженцев, то такого Бога не просто «нет» — его быть не должно. Такого не грех критиковать, не грех и вовсе не замечать, считая разум человеческий, достижения науки, познания, философии, гуманизма — чем-то ему абсолютно противоположным, неким многовековым бунтом против него, ибо исходит из далеких от нас эпох Возрождения и Просвещения, но эти взгляды волнуют и современные умы. У Дениса Плескачева есть строки и об этом:
И отныне отравней
Человеку всего
Тот ученый, Чарлз Дарвин,
И ученье его.
И сказавший жестоко
Правду Франс де Вааль:
«Нам дана не от Бога,
А от предков мораль».
На самом деле сложно приводить отрывок из этого стихотворения — «Я не знаю, что хуже…», — ибо оно, несмотря на кажущуюся простоту слога, необыкновенно цельное и глубокое. Ибо повествует и о таинстве сотворения человека, и о кажущемся автору странным и антилогичным его «падении» и жизни «во тьме», и о том самом единственном «всеизбавителе», который был послан на Землю для спасения, но не принес в мир ничего, кроме странной зависимости людей от оного «спасения», без какого бы то ни было реального наличия последнего как такового: «И владеет сей образ / Каждым, кто им ведом, / Как шипящая кобра — / Полевым грызуном». Но эта образная, метафоричная, а оттого еще более жгучая критика культовой подневольности души выворачивается у автора очень неожиданной стороной:
Не дано! Ты навечно
Лишь смышленый примат,
Что был очеловечен
N эпох так назад.
А тот, богом в народе
Слывший через века, —
Человек — вид, в природе
Неизвестный пока.
Мысль о том, что люди — всего лишь умные приматы, которым до истинного Человека еще расти и расти и, возможно, никогда и не дорасти, в книге встречается нередко, есть даже отдельное стихотворение об этом — «Ты homo, но не человек…». А вот восприятие «богом слывшего» именно Человеком — при этом представителем неизвестного в природе вида — кажется новым и острым для автора. Это прикосновение к идее «человечного бога», которая отсылает нас к Достоевскому и исканиям его героев. Хотя здесь едва ли сознательно — у автора прямых аллюзий к этому великому писателю нет.
Так же, как нет у него прямой идеи «бога творческого», ценящего творчество в людях, но отблески ее чувствуются во всей книге, буквально в каждой строке, — поэзия Дениса пронизана… нет, не поиском такого бога. Она пропитана верой в само творчество, в Слово, в поэзию — как в то потрясающее основы начало, которое и способно если не превратить примата в Человека (а то и бога), то максимально приблизить к этому, привести на ту тонкую и порой мучительную грань между земным и запредельным, за которой — что кому по силам — либо роковой невозврат, либо достижение невозможного и великого.
Может быть, именно потому книга Дениса Плескачева и носит название «Стихопадение» — ибо Слово может заставить человека как взлететь, так и пасть, но даже это падение приведет не во тьму, а в яростный свет, непостижимый вне поэзии. Стихи — образ жизни автора книги, образ и себя самого, и того, что вне, и именно они — самый честный способ взаимоотношений с миром.
Как бы сказали психологи о такой поэзии — «экстраверсия интроверта», но здесь нечто большее, в чем стоит разобраться основательнее.
Именно на этих моментах и возникают ассоциации с творчеством Алишера Навои, который также был истинным адептом художественного слова и особенно поэзии, считавшим, что это лучшее, что обретено людьми во Вселенной:
Что жемчуг, если слово нам дано?
Оно в глубинах мира рождено.
Пусть слова мощь сильна в простых речах,
Она учетверяется в стихах.
Стих — это слово! Даже ложь верна,
Когда в правдивый стих воплощена.
Но наряду с восхищением поэтическим словом не забывает восточный классик и об ответственности за него:
Но если слово правды лишено,
Для перлов нитью станет ли оно?
А если нить надежна и прочна,
Без жемчуга какая ей цена?
Именно это совпадение — в остром чувстве словесной правды — особенно роднит двух поэтов. Ибо стихи Дениса Плескачева отличаются исключительной правдивостью во взаимоотношениях автора с миром. Нет, это не откровенность натурализма или же грубая прямолинейность реализма, несмотря на то, что натуралистические моменты в текстах встречаются, но в количестве приемлемом, чтобы выглядеть органично и не вызывать особого читательского стресса, хотя кое-где таковой возможен.
Но эти иной раз проявляющиеся острые иглы сам же автор вольно или невольно сглаживает, исцеляя их уколы бальзамом образности и плавности повествования и размышлений. И именно это образное восприятие себя самого и действительности и выступает истинной правдой этой конкретной души. Вне образа она не мыслит себя и мир.
О критике людей рассматриваемым автором мы уж говорили, но как непостижимый контраст этому во многих стихах на авансцену выступает восхищение человеком: казалось бы, отдельными людьми (в книге немало посвящений конкретным лицам), но сквозь эту отдельность, неподражаемость каждого — строки поэта сияют восторгом от человека вообще, как такового, и от неповторимых отношений между людьми: истинной дружбы, любви друг к другу, духовной и не только, но в любом случае высокой и прекрасной, совместного проникновения в творчество, культуру, природу.
Хотя, казалось бы, у автора немало стихов об одиночестве, непонятности миром, «сиротстве» (как у Цветаевой) и изгойстве, отвержении людьми, предательстве — в результате чего душа приходит к выводу, а не лучше ли ей самой всех отвергнуть и замкнуться в себе, в своей цельности и самодостаточности. Сомнительных, увы, и все же дарующих определенную стойкость в жизненных бурях.
Этот момент роднит молодого автора с классическими романтиками, с другой же стороны, он свойственен молодой поэзии вообще, особенно творчеству типично интроверсивных личностей, которым внутренний мир, его сияющие высоты и темные бездны ценнее внешнего, а потому последний нередко кажется непонятным и враждебным.
Но, как уже говорилось выше, поэзия Дениса Плескачева — суть экстраверсия интроверта, причем сильнейшая. Личность с огромным и глубоким внутренним миром невыносимо жаждет общаться с внешним, отдавать, дарить ему себя, свои взгляды, свою философию и широту восприятия, — и получать взамен такие же искренние дары. Нет, такой человек едва ли станет душой легкомысленной компании или там харизматическим лидером, вокруг которого будут вертеться толпы, да эти бездумные толпы ему и не нужны.
Но в общении с каждой конкретной, отдельно взятой душой (а их, друзей и любимых людей, как ни странно, у «одинокого» поэта много) он откроет в ней такие глубины, которые едва ли видит в себе сам человек. Но они есть в каждом из нас, и возможно, чтобы мы узнали истину о себе, всю свою внешнюю и внутреннюю красоту, нам не хватает общения именно с такими поэтами и их творчеством.
Отдельной стороной поэзии Дениса Плескачева, которую невозможно не отметить, является его погруженность в природу, бесконечную глубинную красоту окружающего пейзажа, который при чтении стихотворений воспринимается как неотъемлемая часть внутренних состояний поэта. Природа везде, природа всегда, каждый всплеск реки, ива, дождинка — живое, чувствующее существо, частица сердца автора. И все важно для поэта, все прекрасно и значимо, вплоть до мелочей, которых не замечает обыденный глаз:
И я, как соглядатай скромный,
Случайно проследил за тем,
Как дом, увенчанный ротондой,
В снегу невидим стал совсем.
Нет восприятия ландшафта как картинной «красивости», плоскости, которой всего лишь хочется любоваться. Есть нечто большее, и особой находкой автора можно счесть «переворачивание восприятия»: когда не человек смотрит на природу и как-то оценивает ее, а наоборот, природа смотрит на нас и делает о нас какие-то выводы. Не всегда лицеприятные, между прочим.
Но в большинстве случаев органичные, ведь взаимоотношения с нею поэта — это как отношения с самим собой. В этом смысле особенно впечатляет стихотворение «Прибоя пенящийся шквал…», где прекрасная крымская природа словно ищет того, кто увидел бы ее и понял, а человек, спешащий по своим делам, увы, не может сделать ей такого дара, но искренне переживает из-за этого несовпадения стремлений.
Спешили мы, а за спиной,
Недвижно уходя из вида,
Простор остался ждать степной
С неразрешенною обидой.
Он открывался только нам
И быть хотел изучен нами,
Но, чуждые его мольбам,
Мы быстрыми ушли шагами.
Не тронут был тропы зигзаг
Вдоль скал, оборванных над морем,
И ветра то разбег, то шаг
Ходьбой был нашей не оспорен.
Его порывам бились в такт
Степи замерзшие растенья.
Как мне досадно было! Как
Хотелось дальше тратить зренье
На вдаль стремящуюся степь!
Как можно было заметить по приведенным отрывкам, стилистика Дениса Плескачева стремится к классичности, даже некоторой «старинности» (что также роднит ее как с русскими, так и с восточными классиками), но в этом не чувствуется нарочитости. Это естественное состояние мышления поэта. И особенно приятно видеть, как таким слогом описываются современные реалии и те неподражаемые моменты жизненного натурализма, которые выглядят в классическом образном строе как мелкие, но цепкие шипы на роскошных розах. Но роза без шипов неполноценна, ее природа именно такова. И когда рядом с идеально классическими строками в духе Серебряного века:
Кто из них променял бы сегодня
Пыльный город на яшмовый пляж
И в тени, и под солнцем господним
Наслаждался сверканием яшм.
Мы встречаем в стихах «аромат поездов», «гнилой алычи хмельный запах», видим, «как гаснет солнце, в трубы станций уходя», «Дождь окропляет сквер надсадный», как ветер уносит листву, «как просьб о помощи обрывки», замечаем, что «Казалось, из последних сил / Тащил отец дочурку в санках», — этому безыскусному реализму в окружении живой (но порою несколько вычурной) образности радуется и самый взыскательный читательский глаз.
И тут же мы сочувствуем влюбленному, мечтающему «Упасть, как солнце выглянет, росой / На город весь и на стекло маршрутки, / В которой едешь ты в спортивной куртке», отмечаем вместе с поэтом такие особенности, как «И нарочито молодилось / Серьгой в брови твое лицо», милые подробности вроде «Мы шли вдвоем под зонтиком одним, / Плечами крайними чуть выглянув наружу», или же сталкиваемся с реальностью современного творчества: «Кто дал мне стол со стулом и компьютер / И завещал всегда смотреть в тюрьму / Из пикселей, а в небо — ни минуты?», удивляемся недюжинной смелости человека в отношениях с жизнью: «Не жди, что я над сердцем властен / И подберусь степенно к счастью, — / Я жадно брошусь на него».
И становится понятно, насколько многогранным и нетривиальным поэтом является автор книги «Стихопадение» Денис Плескачев.
[1] Плескачев Д. О. «Стихопадение», стихотворения. – Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2024. 188 с. Иллюстрации автора. Обложка – Валентин Марченко
