Цепкая детская память

Владимир ТКАЧЕНКО

Одна из книг известного советского писателя Константина Симонова носит универсальное заглавие — «Глазами человека моего поколения». Особый интерес и ценность она, конечно же, представляет для современников К. Симонова, для людей его поколения. Но не только для его ровесников! Ведь очень многие общеизвестные события и факты приобретают особый смысл и окраску потому, что это случилось тогда , когда ты жил. А многое узнаёшь впервые! И это очень волнует и вызывает массу различных эмоций.

Автор этих строк принадлежит к поколению постепенно исчезающих «жителей осажденного Севастополя», статус которых приравняли к «участникам войны» и это узаконили.

Не вдаваясь в подробности о причинах появления этих строк, хочу только заверить тех, кому они попадут на глаза, что я далёк от мысли кого-то в чём-то убеждать (или переубеждать) либо давать какие-то оценки событиям. Попросту оттого, что в то время, когда происходили эти события, я был слишком мал.

Так вот, коротко о причинах появления этих строк.

Чем более мы удаляемся от военных лет, тем больше появляется желающих заняться переоценкой и ревизией событий того времени. Подвергается сомнению то, что было, в полном смысле этого слова, святым для людей моего поколения.

Какую цель могут преследовать «дельцы от народного образования», предлагая ученикам одиннадцатых классов сочинение на тему : «А нужен ли был штурм Сапун-горы в мае 1944 года?». О каком патриотическом воспитании может идти речь? Кому нужно посеять сомнение и нигилизм в душах юного поколения? В основном это люди, которые знают о войне только по книгам и кинофильмам.

Моё поколение — поколение «ДЕТЕЙ ВОЙНЫ»! И мы знаем о ней не понаслышке.

Любимый мною очень хороший американский новеллист О,Генри говорил: «…тот не жил полной жизнью, кто не знал бедности, любви и войны». Это я прочитал сравнительно недавно и примерил к себе: войну пережил, бедность — тоже, а вот любовь живёт во мне и со мной и сейчас…

И вот теперь — о войне.

22 июня 1941 года мне было без месяца 5 лет. Спросите себя: что Вы помните о своём пятилетнем возрасте? Далеко не всё, но запоминается в первую очередь всё необычное, экстремальное. И это экстремальное началось в ночь с 21 на 22 июня 1941 года: шарящие по ночному небу прожектора, гул самолётных моторов, лай зениток, стук падающих на металлическую крышу осколков и, наконец, два мощных взрыва, один из которых прогремел в нескольких сотнях метров от нашего дома. Днём, когда из разговоров старших мы узнали, что погибли люди, я впервые понял, что меня тоже могут убить. И я стал бояться. Оказывается, и совсем маленьким детям очень хочется жить! И они понимают, что каждая бомба, каждый снаряд могут отнять у них эту жизнь. Бояться пришлось долго: это продолжалось долгие 250 дней и ночей обороны Севастополя!

Конечно, многое из того, о чем я рассказываю здесь, я не видел своими глазами, но слышал об этом от старших тогда, в далёких 41-42-м годах. И тот факт, что нас, детей (меня и брата на 7 лет старше), собирались эвакуировать из Севастополя буквально в первые дни войны, я помню.

В книге воспоминаний секретаря Севастопольского горкома партии Б.А. Борисова «Подвиг Севастополя» об этом говорится так: «… областной комитет партии потребовал от нас немедленной эвакуации матерей с детьми. Созданный для этой цели горкомом партии штаб привлёк большой актив домохозяек, учителей, комсомольцев и в первый же день войны вывез из города несколько тысяч женщин и детей». Беда в том, что дети эвакуировались чаще всего без матерей, так как те работали и нужны были городу. А кто и где ждал этих беженцев? (Тогда это слово крепко входило в обиход). Опуская подробности, сам Б. Борисов заключает: «Многие из нас в этот день распростились со своими семьями на долгие, долгие годы».

Ангелом-хранителем всей нашей семьи стала моя мама: она быстренько отвезла брата и меня в Бахчисарай, где жила её родная сестра, и оставила там, пока ситуация не изменилась. В дальнейшем она всегда выступала против эвакуации, считая, что все мы должны быть вместе. Сама она работала в Военфлотторге (нынешний Военторг). Отец на момент начала войны работал в Ремонтном управлении Крымэнерго и имел бронь. С декабря 1941 года его перевели на должность мастера по ремонту высоковольтной аппаратуры коммунального треста «Электроснабжение». В переводе на простой язык, трест занимался обеспечением бесперебойной подачи электроэнергии городу, что в условиях постоянных бомбёжек и артобстрелов было делом весьма непростым.

Старейшиной нашей семьи была моя бабушка по линии отца Ольга Григорьевна — вдова моего деда Ивана Николаевича, фамилию которого я ношу. Унтер-офицер Российского Императорского флота, прослуживший на броненосцах срочную и дослужившийся до звания минно-машинного квартирмейстера 1-го класса, после ухода в отставку работал в военном порту кочегаром, умер буквально в первые дни обороны Севастополя в возрасте 66 лет. Вот пример того, как можно всю биографию человека вместить в одну фразу. В наследство бабушке остался дом (громко сказано, так как это был типичный для Севастополя домишко, стоявший, правда, на цоколе) по улице Дроздова, 14. Прямо напротив, в доме N 15, жила наша семья, тоже в небольшом домике, взятом моим отцом в аренду у государства. Вышло это следующим образом.

До войны в Севастополе проживало много греков, часть из которых являлись подданными Республики Греция. После реставрации монархии в Греции в 1935 году всем им было предложено либо принять советское подданство, либо покинуть страну. Те, кто уехал, оставили своё жильё государству. В одном из таких домов жили и мы. Тот факт, что наши дома располагались прямо напротив друг друга, оказался очень кстати, так как во дворе у бабушки был погреб (мы его называли подвалом), в котором мы прятались во время бомбёжек. Подвал был вырыт под улицей на глубине около 2 метров. От прямого попадания серьёзной фугасной бомбы он, конечно же, спасти не мог. И всё-таки это было СВОЁ бомбоубежище. Почему я так много говорю об этом пресловутом подвале? Это сейчас он «пресловутый». А тогда это была моя жизнь, моя нора! Когда я был в своём подвале и держал маму за руку, я, конечно же, боялся, но… не очень.

Кроме подвалов, севастопольцы укрывались от бомбёжек в бомбоубежищах. Это были солидные, иногда даже с фильтровентиляционными установками, сооружения от газовых атак), но было их крайне мало. В основном укрывались в щелях. Это были просто окопы, закрытые сверху каким-то накатом из досок или брёвен. И было их очень много.

До конца октября 1941 года авиация немцев регулярно совершала налёты на Севастополь. Аэродромы располагались далеко от Севастополя. За 10-15 минут до начала налёта давался сигнал воздушной тревоги. Это был очень продолжительный гудок Морзавода (завода им. Серго Орджоникидзе) и мощная сирена, установленная на посту СНИС (службы наблюдения и связи), расположенном на здании гидрографического отдела ЧФ. Эта служба и сейчас располагается в том же здании на улице Суворова (бывшей Пролетарской), буквально в сотне метров от нашего бывшего дома на улице Дроздова.

Кроме того, по радио звучало: «Воздушная тревога!». В небе появлялись наши истребители, начинала работать зенитная артиллерия, мешавшая немцам совершать прицельное бомбометание и иногда сбивавшая бомбардировщики. Завязывались воздушные бои между нашими истребителями и истребителями сопровождения «Ме-109», за которыми мы, мальчишки, с интересом наблюдали.

К началу ноября, когда немецкая авиация стала базироваться на аэродромах неподалеку от Севастополя, крупные соединения тяжёлых бомбардировщиков стали появляться над городом в любое время суток и зачастую без объявления тревоги. Нередко сигнал тревоги подавался уже после того, как немцы, отбомбившись, улетали. Это было очень неприятно.

Война научила нас, детей, таким вещам, о которых современные ребятишки и слыхом не слыхали. Например, как быстро и правильно надеть противогаз (к счастью, это не понадобилось), знать, что прятаться при бомбёжке, если ты оказался дома, надо под кровать, под стол или в дверной проём. Я умел по звуку моторов отличать свои самолёты от немецких, знал, что если бомба отделилась от самолёта над тобой, то упадёт она далеко, а вот если при падении свист бомбы переходит в громкое шипение, эта бомба может быть твоей. И ещё чётко отличал «Юнкерс-87» от «Юнкерс-88» и «Ме-109» от «Хейнкель-111».

Конечно, в период обороны Севастополя только небольшая группа командования и руководства города знали истинное положение на передовой, планы немцев, а население города ощущало те самые три штурма по количеству «железа», которое сыпалось на наши головы. Мы не знали о десантных операциях, которые проводились с целью деблокирования Севастополя, чувствовали только, что нас бомбят больше или меньше.

Второй штурм Севастополя (а это вторая половина декабря 1941 года) запомнился тем, что нам пришлось в полном смысле жить в подвале. Бомбёжки следовали одна за другой, вёлся постоянный обстрел города тяжёлой артиллерией. Постоянное пребывание в подвале здоровья никому не прибавляло, особенно нам — детям.

А Новый 1942 год запомнился ещё и тем, что мы встречали его дома, где были выбиты почти все стёкла. Стёкла разбил главный калибр линкора «Парижская коммуна», который 29 декабря вместе с несколькими другими кораблями, пришедшими с Кавказа, вёл огонь по немецким позициям на Мекензиевых горах и другим ответственным участкам обороны, стоя на якоре в Южной бухте возле холодильника.

Для нас эти залпы были музыкой.

Затем наступил период относительного затишья. На целых пять месяцев! Как жил город это время, чем занимались жители, каково было положение на передовой? Очень хорошо и полно написано об этом в книге секретаря горкома партии в период обороны Б.А. Борисова, которую он озаглавил просто и скромно — «Подвиг Севастополя. Воспоминания». Я её перечитал неоднократно, и она вызвала во мне определённый резонанс как у человека ТОГО поколения. Не хочу пересказывать или цитировать ничего из этой книги за исключением нескольких цифр, которые назову чуть позднее. Кто захочет, может почитать её сам. Для меня же стало понятным, почему Севастополь смог 250 дней противостоять колоссальной гитлеровской машине!

На пустом месте ничего не вырастает — у севастопольцев был великий вдохновляющий пример первой героической обороны. И этот пример послужил образцом для подражания. Потомки оказались достойными предков!

И, наконец, третий штурм.

Историки пишут, что он начался 2 июня 1942 года. Я не могу им не верить. Помню, что с какого-то момента бомбардировки следовали одна за другой почти беспрерывно — воздушная тревога не объявлялась, так как не давался отбой предыдущей. И так сутками! Бомбили фугасными бомбами, зажигательными и одновременно вёлся обстрел дальнобойной тяжёлой артиллерией. С целью психологического воздействия на защитников города немцы стали применять звуковые сирены при пикировании на цель «Ю-87», а также сбрасывали с большой высоты различные металлические предметы (рельсы, дырявые металлические бочки и пр.), издающие при падении душераздирающие звуки.

И вот тут я хочу на этот раз процитировать Б.А. Борисова: «Со второго по седьмое июня, по скромным подсчётам, вражеская авиация совершила на город и боевые порядки наших войск девять тысяч самолёто-вылетов, сбросив сорок шесть тысяч фугасных бомб. За этот же период вражеская артиллерия выпустила по городу и по нашим войскам более ста тысяч снарядов».

Что видели, что слышали, что ощущали мы — сидевшие в подвале?

Не видели ничего. Слышали сплошной грохот. Ощущали, что земля не просто вздрагивает, а буквально раскачивается и подпрыгивает от близких разрывов. И тогда даже мы, дети, понимали, насколько зыбко и ненадёжно наше убежище.

По рассказам старших, наиболее тяжким выдался день 19 июня. Бомбардировки и обстрел начались с 5 часов утра. Очевидно, немцы поставили цель разрушить и сжечь город в этот день. Зажигалки сыпались на центр города тысячами. Мы вынуждены были искать другое убежище, так как загоревшийся дом бабушки грозил завалить вход в наш подвал. То, что я хорошо помню: мама схватила меня на руки, завернула в одеяло и выскочила на улицу. С этого места нам были видны дома на площади Толстого (ныне Лазарева) и примыкающих улицах Карла Маркса и Фрунзе (ныне улица Б. Морская и пр. Нахимова соответственно). Всё это и наша улица тоже было в огне! Мы пробежали по улице несколько десятков метров и нашли приют в стандартном типовом бомбоубежище. Отец с моим братом, которому не было и 13 лет, остались на крыше бабушкиного дома, сбрасывая вниз продолжавшие сыпаться зажигалки.

В книге Борисова описаны факты, о которых рассказали нам в тот день отец с братом: немецкие истребители на бреющем летали над городом и расстреливали тех, кто находился на крышах и пытался бороться с огнём. От одного из таких «охотников» отец с братом успели спрятаться за печную трубу, по которой «мессер» полоснул очередью.

Затем борьба с огнём сделалась бесполезной, так как дом уже полыхал изнутри. Сгорел и наш дом. Через какое-то время отца и брата привёл к нам в бомбоубежище мужчина, оказавшийся на нашей улице и увидевший двоих «слепцов», сидевших под опорной стеной, — дым и чад ослепили их полностью на несколько часов.

И ещё несколько слов о нашем ангеле-хранителе — моей маме. Как только наступило относительное затишье (а оно наступало, когда немцы переносили основной удар авиации с города на передовую, и предпринимали очередные попытки наступления), мама настойчиво требовала от отца расчистить вход в наш подвал и возвратиться туда. Так что в бомбоубежище мы пробыли недолго. Вся семья возвратилась в своё убежище.

А бомбардировки и артобстрел продолжались. И каково было нам узнать, что в один из очередных налётов прямым попаданием тяжёлой бомбы все, кто находился в бомбоубежище, были убиты!

В ночь с 30 июня на 1 июля, когда наши войска отходили на мыс Херсонес, а немцы не оказались на их плечах, город на какие-то часы остался ничейным.

Утром 1 июля в нашем дворе появились два немецких автоматчика. Они забрали и увели с собой всех мужчин. И так по всему городу. Всех мужчин согнали на Куликово поле — это был аэродром, начинавшийся от недавнего здания ДОСААФ и тянувшийся до недавнего магазина «Океан». Какое-то пространство было оперативно огорожено немцами колючей проволокой, и туда согнали всё мужское население города (а его осталось совсем немного), туда же сгоняли пленных с мыса Херсонес в течение ещё нескольких дней.

Можно только представить весь кошмар тех дней: июль, жара, масса раненых и самое страшное — отсутствие воды.

Кстати, вода (а вернее, её отсутствие) — это одна из причин, по которым город не мог дальше держаться. К концу последнего штурма город остался без водоснабжения: остались только колодцы. Плюс ко всему нужно добавить, что по мере прибытия военнопленных немцы прямо тут же расстреливали комиссаров и евреев. Это тоже духа не поднимало.

Затем всех гражданских рассортировали по возрасту, объявили, что за любую подпольную деятельность и саботаж — расстрел на месте, и частично отпустили. В эту «часть» попал и мой отец.

А затем потянулись многие месяцы той самой оккупации, которая каиновой печатью легла не только на моих родителей, но и старшего брата, которому, повторюсь, в конце оккупации не было и 15 лет. Чиновники от власти так и заявляли моим родителям при случае: «Вы должны искупить свою вину» (?!).

Ну что же, время было такое….

Так вот, в заключение ещё раз (теперь чуть более подробно) о причинах появления этих строк.

Недавно я увидел один документальный фильм, в котором автор (или авторы) в строгом соответствии с мудрым изречением из поэмы Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны…», пытается доказать, что Севастополь мог бы устоять, если бы не… И называются два обстоятельства, приведшие к сдаче города: гибель 35-й батареи береговой обороны и взрыв в Инкермане штолен с флотским боезапасом (там же находился спецкомбинат N 2 и завод по производству шампанских вин).

Применительно к Севастополю нам более знакомо слово «оборона». Первая оборона, вторая оборона… Так вот, в первую оборону русские войска оставили Севастополь, а во вторую немцы заняли Севастополь. Причиной этого явилась блокада. Город был блокирован с суши и с моря, защитники были лишены самого главного: подвоза боеприпасов, пополнения людьми, эвакуации раненых (в последние дни блокады раненых, которых не могли эвакуировать, скопилось около 23 тыс. человек).

В принципе, оставление Севастополя явилось неожиданностью как для высшего командования, так и для самих обороняющихся.

Вот хронология директивных указаний и ответов за последнюю неделю обороны. Днём 22 июня командующий СОР получил директиву С.М. Будённого, маршала, командующего Северо-Кавказским фронтом: «Ваша задача остаётся прежней — прочная оборона Севастополя. Дальнейший отход прекратите… Вам надо форсировать морские перевозки… Всё необходимое для вас сосредоточено в Новороссийске. Для оказания помощи 21.06. начнут работать 20 «Дугласов» (только ночью). Обеспечьте посадку, быстроту разгрузки и погрузки». По содержанию директивы можно судить, что командование фронта и Ставка ВГК, несмотря на прорыв немцев на Северную сторону, считали возможным удержать Севастополь.

В тот же день Октябрьский направил телеграмму на Кавказ для ориентировки: «Большинство моей артиллерии молчит, нет снарядов, много артиллерии погибло.

Авиация противника весь день летает на любой высоте, ищет по всем бухтам плавсредства, топит каждую баржу, каждый катер.

Наша авиация, по существу, не работает, сплошной обстрел, непрерывно летают «Ме-109».

Весь южный берег бухты — теперь передний край обороны.

Город разрушен, разрушается ежечасно, горит.

Противник захлёбывается, но всё ещё наступает.

Полностью уверен, что, разгромив 11-ю немецкую армию под Севастополем, добьёмся победы. Победа будет за нами. Она уже за нами».

Судя по телеграмме, командование СОР также не считало положение Севастополя безнадёжным.

23 июня 1942 года Октябрьский докладывал: «Будённому, Кузнецову, Генштаб: … Самые тяжёлые условия обороны создаёт авиация противника; авиация ежедневно тысячами бомб всё парализует. Бороться нам в Севастополе очень тяжело. За маленьким катером в бухте охотятся по 15 самолётов. Все корабли (плавсредства) перетоплены».

Фактически за последние 25 дней осады, как явствует из достоверных источников, немецкая артиллерия выпустила по укреплениям 30 тысяч тонн снарядов, а самолёты 8-го воздушного флота Рихтгофена выполнили 25 тысяч вылетов и сбросили 125 тысяч тяжёлых бомб.

Силы защитников города редели, резервов не было, а доставка подкрепления и боеприпасов не могла восполнить потери. Врагу удалось фактически блокировать Севастополь с моря действиями сильной авиационной группировки, лишить город подпитки и снабжения с Большой земли.

Несмотря на тяжёлые потери в живой силе и технике, кораблях, несмотря на подавляющее превосходство немцев, защитники Севастополя, командование флота и Приморской армии не помышляли об оставлении города, все были убеждены, что Севастополь выстоит. Но надеждам не суждено было сбыться.

После захвата Северной стороны противник, не ослабляя ударов по объектам города, скрытно готовил операцию по высадке морского десанта через бухту на подручных средствах в тыл основным узлам обороны, где его не ждали.

В ночь с 28 на 29 июня после ураганного огня по южному берегу Северной бухты немцы под прикрытием дымовой завесы начали высадку десанта на катерах и шлюпках в направлении Троицкой, Георгиевской и Сушильной балок с целью прорыва в тыл основным опорным пунктам нашей обороны. Возможность высадки десанта через бухту на подручных средствах считалась маловероятной. Сработал фактор внезапности. Внезапный немногочисленный морской десант сделал своё дело: вызвал панику и неразбериху на некоторых участках обороны. В дальнейшем мощными ударами с фронта и тыла были нарушены связь и взаимодействие между частями обороны. Руководство СОР и Приморской армии за несколько часов потеряло управление подчинёнными войсками. Противник прорвался к городу.

В воспоминаниях Наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова есть фраза, которая является ключевой к пониманию сложившейся обстановки: «Прорыв противника с Северной стороны на Корабельную оказался для нас неожиданным».

Вот где «собака зарыта»!

В июньских кровопролитных боях моральное превосходство, несомненно, было на стороне защитников города. Но как только в боевых порядках раздались крики: «Кругом немцы! Мы окружены!», началось стихийное и непоправимое нарушение обороны. Отважные защитники, лишённые достоверной информации о противнике, вынуждены были оставить обжитые неприступные укрепления и искать спасения в районе мыса Херсонес, на последнем клочке не занятой врагом советской земли.

А дальше…

Об этом написано столько, что мне уж точно добавить нечего.

Строку из известной песни «Последний матрос Севастополь покинул…» можно считать сугубо условной и патетической. Этих «последних», по некоторым оценкам, осталось в плену у немцев в Севастополе около 40 тысяч. Они не виноваты ни в чём.

Героем остался народ!