Итог референдума в Великобритании оказался шоком не только потому, что опросы общественного мнения систематически предсказывали противоположный результат. Недостоверность социологических опросов стала уже привычным делом, методики, разработанные применительно к обществу середины прошлого века, давно уже не работают, а сами организаторы опросов и авторы анкет, принадлежащие к академической элите, порой, настолько далеки от общества, что не могут даже понять, почему они раз за разом ошибаются.
Нет, шок вызван не неудачей социологов. И даже не поражением правительства Дэвида Кэмерона. Главное потрясение связано с тем, что сама идея выхода какой-либо страны из Евросоюза заведомо исключалась из списка «серьезных» возможностей, а её сторонники представлялись нелепыми маргиналами, добивающимися чего-то принципиально в современных условиях немыслимого. Тот факт, что именно эти «маргиналы» пользуются поддержкой общества, заставляет пересмотреть все представления о возможном и невозможном, мыслимом и немыслимом в современном мире.
Ключевая идея неолиберальных реформаторов — от Мэгги Тэтчер до Анатолия Чубайса состояла в «необратимости» проводимой ими политики. Нравится вам или не нравится, то, что у нас в итоге получилось, успешно работают созданные нами институты или всё валится на каждом шагу — это не имеет ровно никакого значения.
Принятые решения необратимы, созданные институты неотменяемы, а любая политическая, социальная, экономическая или даже личная стратегия должна строиться уже в этих новых рамках, не посягая на их изменение. В рамках этой логики были созданы структуры Евросоюза, на ней основаны Маастрихтский и Лиссабонский договоры, лежащие в его основе. Эту же логику приняло большинство «серьезных» левых интеллектуалов и политиков, просто потому что в противном случае истеблишмент не признавал их мнения достойными внимания.
Аргументация за «единую Европу» всегда была бессодержательной и «дискурсивной». Вместо того, чтобы обсуждать конкретный смысл соглашений, в соответствии с которыми ограничивались возможности демократии, демонтировалось социальное государство, подрывались традиции и устои европейского образа жизни, отменялись достижения нескольких столетий общественной борьбы, гражданам постоянно внушали, что надо признавать любые, даже самые нелепые решения брюссельской бюрократии «во имя Европы»
Воплощением европейских ценностей стали не Вольтер, Дидро или Гарибальди, а безликие функционеры Европейского Центрального банка, исходившие из очень простого принципа — что хорошо для финансового капитала, то и есть смысл «единой Еворопы». Следствием этой политики стала деградация национальных рынков труда, уничтожение рабочих мест в промышленности, а затем и острейший финансовый кризис, опрокидывающий экономику целых стран, не только Греции, но и в перспективе — Ирландии, Португалии, Испании, Италии.
Со всем этим надо было мириться просто потому, что европейская интеграция «необратима», а выбор, который предоставлялся гражданам, состоял в разных вариантах приспособления к данному процессу, без возможности изменить направление самого процесса или пустить его вспять. Манипуляция массовым сознанием через систему пропаганды являлась необходимым элементом подобного порядка. При всей остроте дискуссий, вопросы по-настоящему важные оставались вне публичного обсуждения.
Можно было говорить о мелочах, но разговор о содержательных экономических, социальных или политических изменениях (кроме тех, конечно, которые навязывали сверху в рамках неолиберального проекта интеграции) сразу маркировал вас как человека несерьезного, мечтателя, маргинала, националиста или поклонника давно ушедших эпох. При этом особую роль в распространении идеологии необратимости сыграли левые интеллектуалы, старательно подчеркивавшие, что рабочие, фермеры или молодежь, недовольные Евросоюзом, представляют некую отсталую массу, просто ещё не доросшую до современных европейских ценностей.
Соответственно, сторонники Brexit изображались ими в виде провинциалов, расистов и националистов, выразителем которых являлась правоконсервативная Партия Независимости Соединенного Королевства (UKIP).
Зато старательно игнорировался тот факт, что большинство людей, выступающих против Евросоюза, никакого отношения к UKIP не имели, а многие из них решили голосовать за Brexit после того, как брюссельская бюрократия разорила и унизила Грецию. Иными словами, выступление против ЕС по крайней мере в половине случаев мотивировалось не национализмом, а наоборот, интернационализмом. О чем, кстати, в день голосования напомнил читателям «Гардиан» один из ведущих специалистов по правовой системе Евросоюза Крис Бикертон (Chris Bickerton).
Агитация сторонников сохранения Британии в Евросоюзе сводилась к повторению пустых лозунгов и запугиванию граждан. На головы англичан, шотландцев и североирландцев обрушилась волна пропаганды. Против Brexit выступали модные писатели, актеры и певцы, за сохранение текущего положения дел агитировали почти все средства массовой информации. Политический класс сплотился в едином порыве, защищая сложившийся порядок. Даже лидер лейбористов Джереми Корбин, известный своей неприязнью к политике Брюсселя, вынужден был осудить Brexit — в противном случае ему грозила потеря своего поста либо раскол партии.
Жителей Соединенного Королевства пугали крушением государства, напоминая, что в Шотландия и Северная Ирландия, где большинство населения предположительно проголосует за сохранение членства в ЕС, отколятся в случае «неправильного» исхода референдума. Людям внушали, будто наступят ужасные экономические бедствия, если они осмелятся высказаться против установленного порядка.
Но ничего кроме сохранения текущего положения вещей сторонники Евросоюза предложить не могли. А это положение дел нравится людям с каждым днем всё меньше. Система накапливает проблемы, демонстративно отказываясь их решать, поскольку любая попытка всерьез что-то исправить, изменив вектор развития, создаст прецедент содержательных перемен, опрокидывающий логику необратимости.
Голосование британского большинства стало переломным событием, обозначившим крушение культурно-психологических барьеров, гарантировавших незыблемость неолиберального порядка. Теперь невозможно уже отметать критические подходы и альтернативы как нечто заведомо маргинальное и несерьезное. И наоборот, обнаружилось: то, что многие годы подряд объявляли «менйстримом», на самом деле отвергается обществом
Можно, конечно, предположить, что общество и его настроения изменились. Но это не совсем так. Настроения и интересы, которые победили в Англии на референдуме 23 июня, были массовыми на протяжении всего периода евроинтеграции, просто им не давали возможности выражения, их игнорировали, их подавляли, на них не обращали внимания.
Это были «всего навсего» настроения и интересы большинства — рабочих, служащих, мелких лавочников, фермеров. Того самого «плебса», презрение к которому давно уже стало принципом интеллектуалов и политиков, независимо от идеологического окраса. Проголосовав за Brexit, люди показали, что бесконечно манипулировать ими не получается, а игнорировать их не удастся. А заодно поставили на место политический класс и масс-медиа, показав им границы их влияния.
Что дальше?
Исход голосования на первый взгляд не выглядит убедительной победой — перевес сторонников Brexit составил всего 52 к 48 процентам. Но учитывая реальное соотношение сил и средств боровшихся сторон, даже такой результат является чудом. Он ещё раз подтвердил то, что стало заметно ещё в ходе борьбы Джереми Корбина за пост лидера лейбористов — народ перестал верить интеллектуалам, политическому классу и прессе. Угрозы, которыми запугивали граждан в ходе кампании, являются не совсем безосновательными, но они более чем преувеличены. Да, в Северной Ирландии и Шотландии большинство оказалось на стороне ЕС, но оно было далеко не таким решающим, как хотелось бы сторонникам Брюсселя.
Падение цен на нефть, которое возобновилось, в том числе и по итогам референдума, подрывает основы шотландского национализма. И хотя националистические политики в Белфасте и Эдинбурге привычно повторили заранее заготовленные слова о том, что теперь есть основания говорить об уходе из-под власти Лондона, им вряд ли удастся осуществить это на практике.
Джереми Корбин, возможно, упустил шанс сильно укрепить свой авторитет в обществе, не решившись открыто поддержать выход страны из Евросоюза. Но даже если он проиграл, то в куда меньшей степени, чем его соперники в консервативной и либеральной партиях. Правительство растеряно, премьер Дэвида Кэмерон, в соответствии с традиционным британским кодексом чести, заявил о своей отставке. Среди Тори неминуемо развернется борьба за власть. Объективно это играет на руку лейбористам. Тем более, что именно евроскептик Корбин из всех британских политиков в наибольшей мере способен практически возглавить страну в период, когда ей предстоит развод с Брюсселем.
В самом Евросоюзе сделают всё, чтобы этот процесс затянуть, запутать, а по возможности и сорвать. Сейчас уже говорят о переходном периоде в 3 года, а некоторые предлагают затянуть его до 7 лет, надеясь, что за это время удастся организовать новый референдум и переиграть результаты 23 июня.
Но у этой медали есть и обратная сторона. Значительная часть населения Европы не только приветствует решение британцев, но и будет стремиться повторить его
Созданный Маастрихтским и Лиссабонским договором Союз давно уже превратился в «тюрьму народов», а Brexit продемонстрировал людям, что есть практический механизм, реальная возможность выхода. Неудивительно, что финансовые рынки в панике. Ведь за англичанами потянутся другие — требование референдума или выхода из ЕС будет повторяться снова и снова, в разных частях континента. По мере того, как будет усугубляться институциональный и социальный кризис, этот процесс будет набирать силу.
Идеология «необратимости» и психология запугивания больше не работают. Массы людей в Европе понимают, что путь к действительному единству и интеграции континента лежит через демонтаж структур Евросоюза, направленных не на собирание народов в единую семью, а на утверждение над ними диктатуры финансовых рынков.
Как было написано на одном из плакатов сторонников Brexit — «Другая Европа возможна. Другой Евросоюз — нет».
