Ученые полагают, что рождающиеся сейчас будут жить не менее ста лет. Вот уж не знаю, насколько верны их научные гипотезы, потому что сами мы являемся свидетелями иного рода. Если взять за «точку отсчета» наших стариков, то все мы против них хиляки. Каждое следующее за ними поколение живет меньше этих несгибаемых стариков. Причем складывается впечатление, что выпавшее на долю этих людей сделало их крепче и живучее. Есть буквально классические примеры того же академика Дмитрия Лихачева или известных актеров Георгия Жжёнова, Петра Вельяминова и Татьяны Окуневской, прошедших лагерный ад и доживших до глубокой старости.
Да и ныне здравствующие ветераны войны — это люди, чуть ли не десятилетие назад отметившие восьмидесятилетний юбилей. Но запаса прочности в них может хватить до следующего юбилея Победы. Вы только посмотрите на них, они даже на старческие болячки жалуются реже, чем их вышедшие на пенсию дети, а если и жалуются — возраст как-никак свое берет, то с некоторым даже кокетством, мол, если уж вам, молодым, позволено, то нам вроде как сам Бог велел. Но такое еще может случиться в обычные дни, в праздники они себе никакой расслабленности не позволяют. И армейские сто грамм лихо махнут, и спину расправят, и подтянутся, а уж командный голос покажут — только держись.
Есть такая теория, что поколение существует только тогда, когда оно реализовалось в письменной культуре. С этой точки зрения, поколение наших ветеранов реализовалось на двести процентов: совершили беспримерный подвиг и отразили его в каждом из искусств. Не каждому фронтовику удалось войти в историю войны — не хватило на всех писателей, режиссеров, художников, скульпторов да тех же самых музейщиков и журналистов, кто был бы способен отразить и сохранить личностную историю солдата Победы. Поэтому так важно, чтобы сами фронтовики не стеснялись своих воспоминаний и живо откликались на предложения рассказать о себе, что, кстати, не каждый из них с желанием и готовностью делает. Многие истории каждодневного фронтового подвига навсегда ушли вместе с умершими солдатами, а ведь в их рассказах буквально оживают легендарные личности.
В первый класс я пошла в школу, которая боролась за право носить имя командира 55-й гвардейской Иркутской ордена Ленина трижды Краснознаменной имени Верховного Совета РСФСР стрелковой дивизии 56-й армии Северокавказского фронта, Героя Советского Союза гвардии генерал-майора Бориса Никитовича Аршинцева и вскоре стала так называться. Его биографию мы знали, как свои пять пальцев, а название дивизии, которой командовал погибший и похороненный в Керчи герой — 55-я гвардейская стрелковая Иркутская — отскакивало у нас от зубов. Образ генерал-майора Аршинцева был связан в нашем сознании с его установленным в школьном вестибюле бюсте, который руководство ставшего лицеем учебного заведения стыдливо задвинуло в какую-то каморку, чтобы не диссонировал с зачатками евроремонта. В те годы накануне Дня Победы и Дня освобождения Керчи перед нами выступали воевавшие под его началом фронтовики, но мне сложно было представить, что в наши дни доведется встретить человека, способного по прошествии стольких лет оживить скульптурный образ человека, чью фамилию я детской рукой выводила, подписывая каждую новую школьную тетрадку.
Кто бы мог подумать, что найдется человек, способный накануне своего 88-летия отправиться в путь из Ростова в Керчь для того, чтобы прикоснуться к своей боевой молодости. Но участника Керченско-Эльтигенского десанта гвардии старшего лейтенанта Владимира Николаевича Руденко ни возраст, ни расстояние не остановили. Он посетил Керчь в дни празднования освобождения города и с большим удовольствием общался и с ветеранами, и с журналистами, обстоятельно рассказывая все, что цепко держит его память на протяжении семидесяти лет. К началу десантной операции двадцатилетний гвардии старший лейтенант Владимир Руденко командовал ротой третьего батальона 168-го гвардейского стрелкового полка знаменитой 55-й гвардейской стрелковой Иркутской дивизии. Задачей бывших под его началом двухсот бойцов была высадка на берег и занятие позиции в районе Еникале.
К десанту на керченский берег велась основательная подготовка. Как вспоминает Владимир Николаевич, «командир дивизии Аршинцев был мужиком мудрым, подсказал, как остаться в живых в холодном море, да и сами мы к тому времени кое-чему научились на войне». Плавсредств не было, скатка тонула в воде, поэтому на выручку пришла солдатская сметливость: чтобы свернутая калачиком шинель не тонула в воде, в нее заворачивали кугу, молодой камыш, который собирали на косе Чушка. Роте Владимира Руденко предстояло первой высаживаться на берег и они собирали по всему побережью молодой камыш, делали из куги маты, которые могли удерживать человека на воде. «Но чтобы остаться в живых, — удаляется памятью в незабываемые фронтовые годы Владимир Николаевич, — одних плавсредств было мало — надо было тренироваться. Немцы повесили над Керченским проливом дирижабль для наблюдения над таманским берегом. Сколько наши ни били по нему, сбить не сумели. Он висел долго, десант уже к Керчи подошел, а он по-прежнему находился над проливом. Готовиться в таких условиях к высадке было сложно, но на выручку пришла солдатская смекалка. На Чушке сохранились бассейны, где до войны рыбаки улов держали. В них в конце октября сорок третьего и учились плавать в холодной воде».
Комроты Руденко через день выводил своих бойцов на тренировку к бассейну и по его приказу они прыгали в воду. Рядом проходила узкоколейка, под нее десантники подкапывались, чтобы не попасться на глаза немцам, сушились и опять ныряли в воду. И так три-четыре раза. Накануне высадки отряда гвардии старший сержант Руденко собрал в роте партийное собрание, дал каждому бойцу открытку с изображением Сталина и попросил написать, с какими мыслями коммунисты-десантники идут в бой. «Ни одной плохой не было, только «Смерть врагу!». Правда, и ругательства писали — душа выхода требовала, — говорит ветеран. — С таким патриотическим багажом в ночь с 1 на 2 ноября 1943-го мы высадились у крепости Еникале».
Подойдя к керченскому берегу, комроты Руденко увидел, что высадке мешают крутой берег и проволочные заграждения, поэтому он отдал приказ командиру мотобота выбрать более удобное место для высадки отряда. А своим бойцам гвардии старший лейтенант Владимир Руденко отдал другой: не пить водку, сохранить до керченского берега. Горячительное здорово помогло десантникам, когда они мокрые и замерзшие высадились у Еникале. Это была особая высадка: офицер-гвардеец не потерял ни одного своего бойца. «Начали выискивать укрытие, немцы поливали огнем, забрасывали гранатами. Но за ночь взяли Еникале, заодно «прихватили» целый поезд с продовольствием, оружием и снаряжением, который фашисты готовились подорвать. Мы на него напали, охрану перебили, и всё досталось нам в целости и сохранности. Уже когда стали видны трубы металлургического завода, на нас пошли немецкие танки. Оборону заняли в добротно сработанных немцами дотах и дзотах, где даже подушки были. Я сколько на фронте был, ни у одного нашего бойца подушки не видывал, а тут словно, как дома. К тому времени, как мы оборону заняли, начала бить наша артиллерия, подходили другие части. После отбитой атаки фашистов построил нас командир полка и говорит мне: «Представьте к наградам отличившихся». Я всех своих написал».
За эту боевую операцию гвардии старший лейтенант Владимир Руденко был представлен к ордену Красного Знамени. Бой за Аджимушкай, в направление которого разгоряченная взятием Еникале и воодушевленная оценкой командования отправилась рота гвардейца-старлея, оказался для Владимира Руденко последним. На этой керченской окраине пуля немецкого снайпера попала комроты Руденко в лоб, между лучами звездочки на офицерской фуражке. С этой памятью о Керчи гвардеец живет шестьдесят восемь лет и, судя по его настрою, он готов в полной боевой отметить семидесятилетие начала войны, которая застала его на пороге юности.