КАК Я «ВЫЛЕЧИЛ» ПАЦИЕНТОВ С ЗУБНОЙ БОЛЬЮ
С детства я не мог понять, почему было очень больно, когда лечил зубы, несмотря на сделанный обезболивающий укол. Врачи, глядя на мою перекошенную физиономию и слушая мои постанывания, удивлённо пожимали плечами. Мне было обидно слышать, когда другие хвастались, что не чувствовали боли. Думал, что они бравируют передо мной, показывая свои выдержку и мужество.
До поры и времени мне не приходилось принимать общий наркоз. Поэтому я не имел понятия, как он действует на человека. Знал, что оперируемый, что-то вдыхая, засыпает и потому ничего не чувствует.
***
Когда я служил в армии, будучи командиром отделения связи, в моём подчинении был азербайджанец по отцу, рядовой Салимов. Однажды на мои вопросы, связанные с его странным состоянием, он признался, что курит какую-то «травку». Я пошёл в армию после школьной скамьи, потому понятия не имел, что существуют наркотические средства, которые можно курить.
Салимов предложил мне выкурить заряженную «травкой» папиросу, чтобы окунуться в сказочный мир, в котором могу оказаться султаном, смотрящим на полуголых танцовщиц. И превращаться в султана лучше было во время обеденного сна, лёжа на солдатской койке.
Меня подмывало побыть султаном, веселящимся в гареме в кругу красавиц. Под руководством Салимова выкурил папиросу и лёг на койку, чтобы превратиться в султана. Моё желание оказаться в гареме, сидящим на ярких мягких подушках в окружении телохранителей, ни к чему не привело. Заснул, как обычно, крепким солдатским сном, даже без сновидений.
Салимов очень расстроился, когда на его вопросы я махнул рукой, назвав его выдумщиком. Перед ночным сном он меня уговорил выкурить более крутую папиросу, до отказа набитую «травкой». Меня охватил мальчишеский азарт, и я согласился на новый наркотический эксперимент. Результат оказался таким же. Салимов с печальным лицом, выслушав меня, заявил, что больше никогда не будет на меня тратить столь дорогое и прекрасное удовольствие, рассчитанное на нормальных людей, а не на таких придурков, как я, имеющим какую-то дурацкую нервную систему.
Я обрадовался его решению, так как мне не пришлось бы заниматься глупой, ничего не дающей чертовщиной. Тогда я ещё не знал, что употребление наркотиков заканчивается мучительной смертью. И смертный приговор наступает с первым употреблением этой затягивающей в свои сети заразы. От дурной привычки избавиться практически невозможно, так как в мире до сих пор не изобретено действенное противоядие.
***
По молодости до меня не дошло, что мой организм почему-то не реагирует на наркотики, как плохо реагирует и на медицинский общий наркоз, с чем мне пришлось столкнуться несколько позже во время операций. Врачам-анестезиологам приходилось много потрудиться, чтобы ввести меня в искусственный сон, а вернее — в небытие.
Никакие сны при общем наркозе не снятся, в чём я убедился трижды. Происходит мгновенное отключение от жизни, и всё. Поэтому я мало верю тем, кто во время общего наркоза якобы видят громадный тоннель с ярким светом в его конце, где их встречал благообразный старик. Ещё они откуда-то сверху наблюдали, как врачи трудятся над его телом.
Считаю это откровенной выдумкой, или послеоперационным видением, связанным с душевными переживаниями, навеянными операционной процедурой. Пусть меня простят своего рода «ясновидящие», если я ошибаюсь. Хорошо, если им действительно удалось побывать в раю и благополучно возвратиться на землю.
В юные и молодые годы я не пропускал выступлений всех гипнотизёров, которые приезжали в наш город. Мне посчастливилось побывать на эстрадных представлениях знаменитых гипнотизёров тех лет, Вольфа Мессинга и Михаила Куни. Каждый раз по приглашению магов, желающих подняться на сцену для проведения с ними различных экспериментов, я поднимался одним из первых, чтобы на себе испытать действия гипноза.
Чародеи, внимательно посмотрев на меня, выпроваживали со сцены с другими такими же невезучими, которые, видимо, как и я, не поддаются гипнозу. Мастера магии на сцене оставляли тех, кто по малейшему движению их рук тут же, как снопы, грохались на пол, а потом выполняли все желания чародея. В конце концов, я понял, что и гипноз не действует на меня.
Однако такая нервная система является палкой о двух концах. Отрицательным является то, что я очень чувствителен к боли. Если только я её не погашу в начале её развития, приходится очень туго. Знакомые зубные врачи, зная мою особенность, прежде чем удалить зубной нерв, как они говорили, вводили в десну «лошадиную» дозу обезболивающего средства, будь то новокаин или лидокаин.
***
Как-то у меня разболелся зуб мудрости. Тянул до последнего, чтобы не обращаться к зубному врачу, с надеждой, что боль пройдёт сама собой. Однако боль усиливалась, а щеку всё больше раздувало. Когда боль стала нестерпимой, решил мчаться за помощью к врачам. Решение принял в субботу, когда работал один дежурный врач, с 9 утра до 14 часов, принимавший пациентов с острой зубной болью.
Дверь в поликлинику открыл заспанный сторож. Увидев мою скорбную физиономию, перекошенную на одну сторону, он любезно впустил меня в помещение. Я сел на край длинной скамьи, протянувшейся вдоль стены от входной двери, не доходя пару метров до зубного кабинета. От моего места надо было сделать несколько шагов, чтобы оказаться в «пыточной камере». Я с переживанием ждал этого момента.
Первой на работу пришла молоденькая симпатичная, с постоянной улыбкой на лице, девушка-регистратор, выдавшая мне талончиком с первым номером. К девяти пришли врач с медицинской сестрой. Я слышал, как они стали раскладывать медицинские инструменты, готовясь к проведению экзекуции.
Едва я получил талончик, как в поликлинику стали один за другим забегать, входить и заползать с перепуганными и раздутыми в разные стороны лицами пациенты разного пола и всех возрастов, страждущие избавиться от боли.
Регистратор выдала всем талончики, но предупредила, что врач примет только тяжело больных и вряд ли сможет всех обслужить до конца рабочего дня, так как набежало очень много народа, что бывает редко. Услышав такую информацию, все одновременно взвыли в один голос. Завыли, поглаживая распухшие щёки даже те, кто до этого стойко сохранял спокойствие.
Но некоторых, видимо, болячка основательно прихватила, так как они, как поджаренные, подскакивая и подпрыгивая, носились из угла в угол, издавая стоны, которые у остальных выворачивали душу наизнанку. Такой вой, плач и стоны можно увидеть и услышать только перед зубным кабинетом. Казалось, что находишься в аду, где черти всё сильнее разжигают пламя под котлом с грешниками, страдающими зубной болью.
Неожиданно открылась дверь зубного кабинета, и крепенькая медсестра, женщина средних лет, меня пригласила. Поздоровавшись, я сразу предупредил женщину-врача, что слабо реагирую на наркоз, поэтому попросил ввести мне максимально допустимую дозу обезболивающего средства. Рассказал о своей своеобразной нервной системе.
Врач, вводя лекарство, в ответ улыбнулась, заверив, что всё будет нормально, так как у неё я не первый такой. Исследовав зуб, категорически заявила, что он лечению не подлежит, и потому его надо удалять, что она сделает без проблем минут через десять-пятнадцать, когда у меня онемеет челюсть.
Я сидел и ждал этих благословенных минут, а медики стали заполнять какие-то журналы. Когда ко мне подошла с медицинскими щипцами врач, я сказал, что боль только немного утихла, и я чувствую, что челюсть полностью не онемела. «Голубчик, это вам так кажется. Я сейчас выдерну пропащий зуб, и куда денется ваша боль».
Профессионально схватив зуб щипцами, врач стала с силой его расшатывать. Что только она ни делала, зуб не шевелился. Опираясь щипцами на здоровые зубы, она попыталась его выдернуть силой. Ничего не получалось, хотя она подходила к зубу с разных сторон. Борьба врача с зубом продолжалась довольно долго.
У меня стал проходить слабый наркоз. Боль усиливалась с каждым прикосновением щипцов к зубу. Я от боли стал ёрзать на кресле. На лбу у врача выступил пот. И тут она попросила медсестру крепко держать меня за голову, а она зубилом с помощью молотка будет крошить зуб, который по непонятным для неё причинам вырвать невозможно.
Медицинская сестра, обхватив мой лоб двумя руками, крепко прижала голову к изголовью кресла. Поставив длинное зубило к зубу, врач стала колошматить по нему молотком. Создавалось такое впечатление, что зубило тщетно пытается раздробить гранит особой прочности. Откалывался зуб малюсенькими кусочками. Боль становилась невыносимой. Сначала я только постанывал. Но потом, не выдержав, закричал дурным голосом.
«Голубчик, — обратилась врач ко мне, — ты кричи как можно громче. Крик заглушает боль. Потому люди кричат. Чем громче будешь кричать, тем меньше будешь чувствовать боль. Так предусмотрено природой. Я тебя отлично понимаю. Ты ещё молодцом держишься. А я бы на твоём месте уписалась бы несколько раз. Зато, раздробив зуб, я поняла, почему его невозможно было вырвать. Такой случай первый в моей долголетней практике. Два корня зуба вросли в челюсть не вертикально, а горизонтально в разные стороны. Сейчас я начну их вытаскивать, немного разрезав челюсть, а ты, не стесняясь, не забывай громче кричать», — продолжала меня убеждать явно уставшая врач.
Меня не надо было уговаривать. Я заорал так, что, как мне показалось, в окнах задрожали стёкла. Во время адской процедуры несколько раз открывалась входная дверь кабинета. Это перепуганные моим криком больные открывали дверь, чтобы понять, что происходит в кабинете. Увидев вспотевшего врача с молотком в руках, с ужасом захлопывали дверь.
Наиболее впечатлительные, не лишённые фантазии, с ужасом в глазах сообщили остальным, что я окровавленным сижу привязанным верёвками к креслу, а, мокрая от пота врач молотком выбивает зуб. По залу от услышанного раздался общий стон. Многим показалось, что у них перестали болеть зубы.
***
Часа через два, пошатываясь, я вышел из кабинета, не забыв поблагодарить врача за успешно оконченную операцию. Когда я ступил в фойе, подумал, что после перенесенного стресса вышел не в ту дверь. Нигде не было ни души. Даже отсутствовала девушка-регистратор. Её я заметил через стеклянную дверь, нервно курящей на улице. Увидев меня, она испуганным голосом спросила:
— Господи! Что с вами делали? Я слышала крики больных, но такого рёва, какой издавали вы, не слышала никогда.
— А где больные? — вопросом на вопрос ответил я.
— Разбежались кто куда. Сначала удрали менее стойкие. Когда же вы взревели, все на выход рванули одновременно, образовав давку. Одна женщина даже потеряла шерстяной платок, которым была обмотана щека. Я сама не выдержала, и сбежала подальше от места казни. Но я выбежала последней. Правда, руки до сих пор трясутся, — ответила переставшая улыбаться девушка.
— Значит, вам сегодня со мной повезло, — пошутил я. — На несколько часов раньше закончилось ваше дежурство.
Когда к девушке вернулась прежняя улыбка, слегка посмеиваясь, спросила не без чувства юмора:
— Не могли бы вы нас посещать, устраивая тарарам, каждую субботу? Уверена, дежурные врачи вам бы отдавали половину своей зарплаты.
Прощаясь, взяв девушку за руку и поддерживая её юмор, постарался больным ртом чётко произнести, что готов отдать несколько зарплат, чтобы никогда не только не посещать их страшное заведение, но и обходить его десятой дорогой. Слегка пожав мою руку, девушка пожелала мне так поступать, не расставаясь с зарплатой. Бросив окурок в урну, она скрылась за дверью. Я видел, как из зубного кабинета ей навстречу вышли две женщины в белых халатах, с изумлением разводя руками. Видимо, задали друг другу мой вопрос: «А где больные?»
